Не та профессия. Тетрология (СИ) - Афанасьев Семён

Которая кивает ему со словами:

– Понимаю.

– Вы, молодой человек, пользуетесь совсем другим письмом, потому вот вам малая доска и второй мел, – великодушно делится канцелярскими товарами старик, деликатно демонстрируя, что наши разные алфавиты не остались вчера незамеченными. – Кстати… то, как вы понимаете друг друга без слов и отвечаете в один голос, настолько обращает на себя внимание, что не могу не спросить: вы ведёте себя, как брат и сестра. Зовёте друг друга, как брат и сестра. Насколько я вижу, даже живёте вместе, как брат и сестра… прошу прощения, если вторгся в тонкие материи, последнее точно не моё дело… Но явно происходите не то что от совсем разных родителей, а даже и из разных народов. И между вами не то что нет ни общего отца, ни общей матери; но и даже родители ваши не приходились друг другу хоть сколь‑нибудь кровной роднёй. Не буду вдаваться в детали, но много видевшему в разных концах земли это более чем очевидно… Не утолите ли любопытство, в чём причина? Такой вашей разности и схожести одновременно?

Мы снова переглядываемся с Алтынай под откровенный смешок Иосифа, затем отвечаю я:

– Мы оба чувствуем настроение людей и те страсти, которые их обуревают в конкретный момент. Вам знакомо понятие эмпатии?

– Благодарю, это многое объясняет, – церемонно кивает Иосиф. – Хотя, далеко не все эмпаты в этом несовершенном мире столь близки друг другу помыслами и устремлениями… как вы друг другу.

– Долг жизни. Долг крови. – Роняет Алтынай. – Это с моей стороны. Если не считать… – далее она не продолжает, многозначительно глядя на Иосифа. И выбивая какую‑то барабанную дробь пальцами.

А у меня возникает ощущение, что сейчас они  разговаривают между собой, не говоря ни слова.

– Это последнее, на что я бы подумал, – многозначительно хихикает Иосиф, глядя на Алтынай, как будто только что узнал что‑то, недоступное мне. – Спасибо за исчерпывающую откровенность, ханум… Со своей стороны, вот ответная откровенность. На этом базаре действительно торгуют преимущественно дари и пашто. Ваша правда. Но это, если копнуть глубже, далеко не вся правда.

Затем Иосиф рисует какие‑то значки:

– В одной лавке может работать несколько человек, потому считаем только хозяев, согласны?.. – он, подобно преподавателю на лекции у доски, окидывает нас взглядом и продолжает. – В конечном счёте, направления развития и политику определяют именно они… На первом месте числом пуштуны. Чтоб было вам понятнее… вы считаете в десятиричном или в двенадцатиричном счёте?

– Десятками, сотнями, тысячами, – коротко роняет Алтынай, следя за движениями мела старика по доске. – И в войске, и стада.

– А вы? – делает наивное лицо Иосиф, явно пытаясь собрать дополнительную информацию обо мне. Причём, исключительно из любви к искусству, а не из каких‑то прагматичных соображений…

– И десятками считаю, и двенадцатиричный счёт знаю, и двоичное исчисление, – улыбаюсь в ответ, не отказывая себе в желании потроллить старика.

Видимо, общение с Алтынай плохо на меня влияет. Раз и я начинаю впадать в детство.

– Ещё – троичное исчисление, но оно бывает симметричное и несимметричное. Знаете такое? – отзеркаливаю наивное выражение лица, простодушно глядя ему в глаза.

– Гхм… тогда будем считать десятками и сотнями, – задумчиво погружается в себя на пару секунд Иосиф. Потом «выныривает» и продолжает. – Так вот… около пяти с половиной десятков торговцев из каждой сотни на этом базаре – пашто. Либо чистые пашто, либо пашто по отцу, что одно и то же…

Иосиф долго и подробно объясняет расклады, под моё зевание и под напряжённым вниманием Алтынай (старательно вникающей в его данные, но с непривычки напрягающейся).

Если опустить его подробные пояснения (рассчитанные на чуть иной контингент ), то в сухом остатке получается: пятьдесят пять процентов торговцев на этом базаре – вообще‑то пуштуны. Либо пуштуны по отцу, что одно и то же.

Но не дари. Которые составляют только что‑то около тридцати процентов.

В сумме как бы их большинство, и сложилось исторически так, что между собой они как будто ладят. НО, как всегда есть большие «но».

Товары, которыми торгуют пашто, преимущественно трудоёмкие, недорогие и рассчитанные на сегменты «стандарт» или «эконом». То есть, повседневные продукты питания (без изысков и деликатесов, в основном мясная группа), крайне недорогая одежда, опять же преимущественно из выделанных шкур и кожи. Да в общем‑то и всё.

Дари, в отличие от пашто, занимают сегмент тканой одежды, что уже где‑то почти сегмент премиум (в местных реалиях). То же самое в продуктах: дари, в отличие от пашто, торгуют в своей массе более сложными технологически вещами (типа кондитерских изделий и сложных рецептурой и технологией сладостей). Которые как правило весят меньше, но требуют иных печей, иных технологий и чуть больше точности и усидчивости при изготовлении.

Сюрприз в том, что оставшиеся примерно пятнадцать процентов торговцев этого базара – «генуэзская пехота». То есть, оставшиеся торговцы между собой очень разных национальностей, из весьма порой очень экзотических уголков земли (например, Мясной Старшина, с которым у нас контракт по рыбе, вообще белуджи).

Но что интересно, именно на эти пятнадцать процентов «инородцев» (если мерять на деньги) в процентном отношении приходится более пятидесяти процентов всех денег. Оборачивающихся на базаре, по информации Иосифа.

– Рискну предположить, что даже больше половины. Существенно больше. – Дисциплинированно отвечаю, когда Иосиф явно гордый своей лекцией, начинает (подобно институтскому преподавателю после лекции ) задавать нам вопросы по только что пройденному материалу.

Чтоб проверить, что именно  слушатели поняли.

– Рискну предположить, что от семи до восьми десятых всего денежного оборота базара приходится именно на пятнадцать сотых торговцев‑«инородцев». – Дисциплинированно отвечаю на его вопрос о наших соображениях по теме.

– Очень может быть, я тоже склоняюсь к такому мнению, – растерянно смотрит на меня старик, впервые за всё время игнорируя Алтынай. – Но это ещё только мои подозрения, потому что мне пока не удалось ничего выяснить о том, сколько налогов сборщик «прощает» в рядах фарфора из Хань, торговцев клинками из Хорасана, и подобного, штучного и дорогого, товара. Который себе могут позволить очень немногие дома и семьи в этом городе.

– Не претендую на роль прорицателя, – поднимаю руки ладонями от себя. – Просто предполагаю… (не говорить же сейчас о правиле Парето ) Но спасибо большое за эти вести. Для нас очень важно получить подтверждение нашим предположениям от того, кто к этим выводам пришёл на деле.

– Я могу позволить себе откровенный вопрос? – Иосиф, растеряв былую отстранённость смотрит на меня, не мигая.

– Конечно, – киваем мы с Алтынай ему в ответ с разницей в доли секунды.

– Вы представляете интересы того, кто собирается торговать каким‑то редким товаром здесь? Либо сами собираемся торговать? Чем, могу узнать?

– Только интересы Орды и моего народа, – качает головой Алтынай.

– Рыба. Только рыба, – успокаиваю Иосифа, потому что понимаю причину его обеспокоенности. – Мы, можно сказать, уже торгуем рыбой. Но мы же уже об этом рассказывали, разве нет?..

– Вот сегодняшняя выручка – от тех из ткачей и швей, которые не  дари. От «инородцев». – продолжает пояснения успокоившийся Иосиф. – Многие из них, сами либо через слуг, передали: некоторыми из городских порядков среди "инородцев" недовольны все. В открытую, поддержать вас они не смогут: у них нет соизмеримых с вашими возможностей. Но, во‑первых, «инородцы» заявляют о безоговорочной финансовой поддержке ваших начинаний. И, во‑вторых, предлагают принять в расчёт их свидетельства, если дело дойдёт до Суда Султана: вы ведь, да и я тоже, здесь тоже инородцы…

– Я правильно понимаю, текущий поток денег – это финансовые авансы за то, чтоб дочь хана Орды продолжала двигаться той же дорогой? – переглянувшись с Алтынай, сразу уточняю детали, в которых, видимо, ориентируюсь не то чтобы лучше, просто быстрее, чем Алтынай.