G.O.G.R. - Анна Белкина

Курятников настаивал на том, чтобы Коля говорил, и говорил правду, но Коля уже не мог говорить. «Дьявол» окончательно поработил его ослабевшую личность и превратил в некое парнокопытное. Интермеццо свалился на пол со стула, на котором сидел, встал на четвереньки, опустил голову, будто бы собрался бодаться и, раскрывая рот, заверещал:

— Ме-е-е-е! Бе-е-е-е! Му-у-у-у! — даже не понятно стало, в какого именно зверя он превратился.

Курятников вскочил со своего стула, отбежал подальше — к двери камеры — и заскрёбся в неё, требуя, чтобы его выпустили из «загона» в коридор. А Интермеццо взвился на дыбы и «поскакал» на четвереньках прямо к нему, желая не то забодать, не то затоптать. Курятникову даже пришлось отпихнуть его от себя. Оказавшись в безопасном коридоре, полковник Курятников захлопнул железную дверь камеры, отгородившись от скачущего «в атаку» Светленко, и напустился на стоящего тут же, в коридоре, Серёгина:

— Что тут у вас происходит? Этот Светленко что, сумасшедший?!

— Выборочный гипноз, — уныло вздохнул Пётр Иванович, прислушиваясь к несущимся из камеры звериным воплям «Бе» и «Ме». — Тут почти все им «заражены». С ними уже два гипнотизёра занимались — и ничего, оба уволились. Светленко работал на «авторитета» по кличке Тень — вот этот Тень и «осчастливил» его такой вот, напастью…

— Вы говорите — Тень? — переспросил Курятников, забыв про «бешенство» Светленко и схватив свой подбородок.

— Тень, — кивнул Пётр Иванович. — Вы его знаете?

— Нет, — отказался Курятников. — Никогда не слышал про такого авторитета… А насчёт гипноза вы разберитесь, — распорядился он, глядя на Серёгина в упор. — Если нужно будет — я сам пошлю запрос в Киев — от имени Генпрокуратуры.

Ещё Курятников побеседовал с водителем грузовика, который, якобы, подбил джип Семенова.

— Я не сталкивал его с дороги, — говорил «пленённый» в колонии строгого режима дальнобойщик. — Он вывернулся прямо у меня из-под колёс и поехал дальше по шоссе. И я — тоже поехал дальше. Я вам говорю чистую правду, но мне, почему-то никто не поверил — и даже в суде засудили…

— Вы не заметили, сколько людей было в машине? — осведомился Курятников у немолодого начинающего седеть водителя.

Дальнобойщик задумался.

— Кажется, один… — протянул он. — А хотя нет, двое! — выкрикнул вдруг заключённый шофёр и даже привстал со стула. — Я, конечно, в кабине у себя был и рулил… Но видел, что там сначала двое их сидело, а потом… один, вроде, под сиденье повалился.

— Что?? — удивился Курятников и подвинул свой диктофон поближе к несправедливо «усевшемуся» дальнобойщику.

— Да, как сейчас помню, — продолжил тот, похлопав глазками. — Водитель повалился под сиденье, а пассажир подвинулся на его место. И вот, пока они возились — этот ихний джип едва под тягач ко мне не занесло. Ихних лиц я, естественно, не видел — слишком уж шибко они пронеслись. Вжик! — и выскочили. Я всё это первому следователю рассказал — Зайцеву. А он мне не поверил и сказал, что я пытаюсь, как он мне выдал, «увильнуть от ответственности за совершённое преступление». И как я ни распинался, что ни в чём не виноват — ему хоть кол на голове теши — передал дело в суд…

Потом ещё Курятникову пришлось повозиться со всеми малолетними скинхедами, которые, якобы, «охотились» на негра и по ошибке сожгли квартиру Ершовой. Всего их было семеро. «Великолепная семёрка» — так окрестил про себя Курятников этих не весьма благополучных оболтусов. Самый старший из них имел от роду семнадцать лет, а младшему стукнуло лишь четырнадцать. А Зайцев убедил суд «заточить» всех мальчишек в колонию и «впаять» каждому по три года строгого режима.

Желая обстоятельно во всём разобраться, Курятников опрашивал их по одному. Сленг заменил этим трудным подросткам русский язык, а на руках и головах у каждого синели татуировки со свирепой фашистской символикой.

Курятников с трудом понимал их «марсианский», засорённый паразитами лепет. Но, всё же, выслушав седьмого сопливого «гитлеровца», который распустил нюни прямо перед ним, полковник Курятников чётко уяснил себе, что сжигать негра никто не собирался, а собирались только «попугать», подкидывая ему в почтовый ящик злобные записочки. Содержание «депеш» было примерно следующим:

«Хайль Гитлер, черномазый! Если ты вывалишь на улицу — мы тебя забуцаем, укокошим по чайнику и размозжим утюгом, а потом — уроем в мусорке, в шелухе от картошки, в гнилой капусте и в червях. Нация не умрёт! Хайль Гитлер!

Желаем удачи, Четвёртый рейх».

Ну, чем не милая детская шалость?

Кроме того, Курятников тщательно изучил биографию Сергея Петровича. Он связался с Краснянским РОВД и с Киево-Могилянской академией. В академии сообщили, что такого выпускника у них нет, а вот в Краснянском РОВД подтвердили, что да, у них работал Сергей Петрович Зайцев, но он уволился по собственному желанию — и «исчез с горизонта».

А Зайцев тем временем просто «общался» с телевизором и думал: «Авось, пронесёт?». Но, нет, не пронесёт — по его душу уже мчался в машине следователь Курятников.

Когда раздался требовательный звонок во входную дверь — Зайцев почти что механически отлип от дивана, водворился на ноги и потопал в прихожую.

— Кто там? — спросил он, не ожидая ничего худого для себя.

Но, узнав, что за гости к нему пожаловали, Зайцев по какому-то непонятному и неумному наитию пискнул через дверь:

— Нет! — и побежал прятаться почему-то в ванную.

Звонок ещё несколько раз зашёлся в заливистой трели, а потом — послышался страшноватый скрежет. Это, не дождавшись того, что Зайцев откроет сам, помощники Курятникова начали устранять дверь при помощи домкрата.

Когда дверь уступила пред мощностью инструмента, в прихожую ворвалось аж шесть человек, затоптав вычищенный пылесосом ковёр. Курятников зашёл последним — не спеша, словно Юлий Цезарь, въезжающий в Грецию. Зайцева нигде не было видно.

— Рассредоточиться! — скомандовал Курятников, и его подчиненные рассеялись по новой трёхкомнатной квартире, разыскивая её незадачливого владельца.

Зайцева обнаружили не сразу — он запрятался в ванной комнате под ванную, забился там, среди моющих средств и стиральных порошков, нахлобучив на голову розовый пластмассовый таз. Зайцев дрожал крупной дрожью, от чего таз стукался о металлическое дно ванны.

Пройдя в ванную комнату и обнаружив Зайцева в таком несолидном положении, Курятников прикрикнул на него:

— Зайцев, вылазьте!

Зайцев не внял, а продолжал скрываться от самого себя в своём тазу.

— Зайцев! — повторил Курятников, не желая вытаскивать своего, хоть и бывшего, но всё-таки, коллегу под ручки, словно бандита.

Однако обезумивший от страха Зайцев всё ещё считал, что таз его спасёт, и никак не хотел с ним расставаться.

— Эх, — вздохнул Курятников, не в силах разглядеть за розовой пластмассой таза лицо Зайцева. — Придётся выволакивать за черти: на человеческую речь не реагирует.

Тот час же два милиционера освободили трясущегося Сергея Петровича от таза, в который он достаточно прочно вцепился, и вытащили из-под ванны на свет божий. Зайцев брыкался, как какой-то козлик, и опрокинул ногой одну из бутылок с бытовой химией. Густой полупрозрачный «Доместос» образовал на кафельном полу обширную склизкую лужу. Когда Курятников увидел Зайцева — то даже немного испугался. Лицо Сергея Петровича было таким бледным и перекошенным, словно он только что увидел привидение. Зайцев невменяемо таращился мимо Курятникова куда-то в космос и лопотал по-заячьи.

— Выводите, — снова вздохнул Курятников и невесело поплёлся прочь из квартиры.

На Зайцева даже наручники не надевали — настолько он был вял и заторможен своим удушливым страхом. Его провели через двор — по бурым лужам — и усадили на заднее сиденье служебного автомобиля — на то место, которое отгорожено клеткой.

Глава 135. Из мышеловки извлекают мышь

Оказавшись в кабинете Курятникова, Зайцев не проявил никаких эмоций кроме некоего затравленного мышиного писка. Он всё ещё оставался бледным, словно был отлит из гипса и трясся так, будто бы побывал в ледяной воде. Курятников не испытывал к этому субъекту ничего кроме сочувствия, и даже накапал своему подследственному сорок капель корвалола. Зайцев машинально взял предложенную чашку с надписью «BOSS» и механическим движением робота опрокинул в рот невкусный корвалол. Прошло не меньше получаса, прежде чем Зайцев покинул состояние ступора и из статуи превратился в человека.

— Я не хотел сажать невиновных… — прошептал Зайцев, кося глазом на раскидистую пальму Мерцалова в углу кабинета. — Мне приказывал… — Сергей Петрович хотел сказать «Таинственный Голос», но почему-то не смог выговорить этих слов. Из раскрытого рта вылетел голос животного.