Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова

— Знаю, знаю ваше добро! — вступится бабушка. — Вечно со счетами своими, кобылы кованые, так и норовят кого послабже копытищами уделать! На человека сразу столько свалилось, и выбрал же Игорешка этот такой день!

— Еще бы, понимайм, потерять разом двух таких ё…

— Любовь! Сдурела? Дети! — тут же прикрикнет мать.

— Я и говорю, Надьк, — невозмутимо продолжит та, — она у нас двух таких токарейв один день теряйт, одного по телу, другого по делу!

— Тихо у меня! Лежачего не бьют! — заорет бабушка. — Пользуетесь, что девка вам беду свою без затей выголила!

— Видите ли, мама, — весомо, с разумным спокойствием начнет мать, — по-моему, вы, мягко говоря, преувеличиваете. Никто не вынуждал Лёшу рассказывать нам об этом ее эпизоде. На это была ее собственная добрая воля. Кому же, подумайте сами, и рассказать, как не родне? Ничем мы не пользуемся, скорее это она сама пользуется случаем оскорбить сестер за их же участие.

— Мы к ней без мыла, что ли, лезем? — врежется в рассудительную речь матери тетя Люба. — Кто по своей охоте в такую грязищу залезайт? Сама все напоказ выставила, не может без театра, и записочку свойго артиста сама на стол выложила!

Тогда тетя Лёка снова опустит голову. Я увижу, как по ее взлелеянной годами пудр и кремов белой щеке прокатится крупная слеза и скроется под челюстью, блеснув. Я протяну палец, чтобы остановить на полпути следующую, готовую скатиться:

— Тетя Лёка… не надо…

— Это-это-это… ста… ста… ста…

— Стаканчик? — возмутившись, даст истолкование мать. — Еще чего! Сказано было тебе на консультации у невропатолога — рюмка пива в год! Тебе бы о стаканчике, если скромно, помалкивать!

— Нет! Это-это ду… ду…

На этот раз выскажет свою неизменную версию бабушка:

— Опять он дудит, к моим похоронам репетэ устраивает! С утра ведь я вам, Мишенька, толкую — не мой нынче черед, а кому черед, ваше дуденье ни к чему, там армейских оркестров хватит.

— Нет! Это-это-это… ста… ста… ду… ду…

— Старая дура! — вдруг разрешит общее недоумение тетя Лёка. — Он про меня! Правильно, Миша! Старая я дура! С Игорем дурында была, а с вами — дурища в квадрате!

Она окунет лицо в домик ладоней и громко заплачет, словно жалостно и надрывно встявкивая из конурки. На серую шерсть платья польются частые слезы.

— Лёша, — скажет мать твердым, унимающим тоном старшей сестры. — Возьми себя в руки. Эпизоде мальчиком давно пора было кончать. И хорошо, что он кончился. Но, по-свойски тебе сказать, жаль, что не ты первая его прекратила.

— Не бери в голову, Лёшк! В следующий раз учтешь, как нового мальца подцепишь! Спасибо скажи, что ты уж в возрасте, что довесок тебе от него не остался!

— Тетя Лёка, тетя Лёка, хватит! — трону я ее за плечо.

Она вдруг распахнет мне объятия:

— Поди, поди же сюда, несчастная девка, поди, поплачем вдвоем, две старые глупые шлюхи! Ах да, ты не старая, — поправится она, — зато дурь у тебя в крови, не от меня ли по родству? Наслышана я про твои жуткие приключения, шрёклихе абентоирн!..

Она прижмет мое лицо к намокшей грудке платья, я вдохну его терпкий заграничный запах, оживленный слезами, передо мной ни с того ни с сего проплывет сгорбленный витринный ежик в платочке, и я наконец-то неудержимо и сладко разревусь — то ли о тете Лёке, то ли о товарище Сталине, то ли об этом даже пропыленном ежике…

Если тетя Лёка всего только затявкает рыданиями, то я заработаю как целый скотный двор и рехнувшийся унитаз вместе взятые: захлипаю, захлюпаю, начну с мелким бульканьем испускать и со смачным канализационным звуком всасывать воздух, буду хрюкать, всхрапывать, крякать, захлебываясь соленой МОЕЙ. Наружу вырвутся, должно быть, недельные слезные накопления — все, что сдерживалось сухим злым отчаянием.

Остановиться и умолкнуть я не смогу часа два. Прекратит рыдания и отодвинется, спасая размокающее платье, тетя Лёка, отзвучат небрежные увещевания тети Любы и предвиденное замечание бабушки «крокодиловы слезы льет» — я лишь перемещусь на валик дивана, который три дня назад резко откидывала во время ножной драки с семьей, и щедро пропитаю его слезами, а когда тетя Лёка встанет, чтобы уходить, переберусь лицом на стол и вскоре разведу на клеенке обширную лужу, елозя в ней носом. Уйдет тетя Лёка, прихватив Игореву записку, соскучатся и уберутся тетя Люба с Жозькой — та не удостоит меня ни словом, удалится в молчаливом презрении, — мне только вольготнее станет реветь. Правда, слез сделается меньше, я начну порой приподнимать голову над столом, и при одном приподнимании увижу в кривом зеркале буфета свою физиономию, точь-в-точь похожую на утреннюю Томину, — по-китайски запухшую, красную, с углами рта, опущенными подковой вниз. Безобразное отражение не смутит меня, а разжалобит пуще, и я сызнова уткнусь в склизкую лужу клеенки.

Тогда они все, оставшиеся, забеспокоятся. Сквозь свои громкие однообразные всхлипы я услышу дрогнувший голос бабушки:

— Что же это с заспанкой? Не больна ли часом? Заткни фонтан! — Она начнет с силой тормошить меня за плечи. — Да говори, овно, что случилось? Чего не хватает?

— В самом деле, Ника, это уже сверх всякой меры, — неожиданно во втором лице и даже с именем скажет мать. — Ты могла бы, мне кажется, объяснить нам причину такого, скажем напрямик, небывалого горя!

У меня вырвутся первые слова. Сначала они будут непроизвольными, дурацкими, соответствующими обрывкам, мелькающим в голове:

— Хлюппс! И ничего не вышло… школа осталась цела… И Кинна… Хлип! И ежик… ежик в платочке… И Элен Руо!.. Пыльный ежик… И товарищ Ста… ххрилп!.. лин… товарищ Ста… Идет себе да идет, и сгорбился весь… С палочкой… И он! Он больше со мной не хо… Хрюллк!.. Не собира… И тетю Лёку тоже…

— Это-это-это… спя… спя…

— Спятила, истинное слово! Слыхали, какую муру городит?! — вовсе уж напуганно вскрикнет бабушка. — Ну, довоспитывались!.. Что делать будем? «Скорую» вызывай, Надежда!..

— Погодите вы, мама! Заговорила, стало быть, на спад пошло! Но заметьте, — шепнет мать довольно громко, — есть в ней все-таки остатки совести! О Сталине плачет! Не совсем, выходит, без сердца! Успокойся, Ника! Сталин не умер, он с нами! Вот же он!

Я различу сквозь пальцы, как мать, подобно МАХе сегодня на линейке, укажет на портрет товарища Сталина. «А правда, — мелькнет у меня, — сколько бы я ни подсчитывала днем свои крошечные и недостоверные соприкосновения с товарищем Сталиным, он ведь и прежде, как сейчас, присутствовал рядом со мной