Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я внимательно взгляну ему в лицо. И ничуть его не портит это долгое расстояние меж носом и верхней губой. Красивое, чернобровое лицо. Неумолчный Юркин треп я начну слушать в оба уха, стараясь отвечать впопад. Ничего в нем нет скучного, Юрка умеет поддерживать остроумный, свободный разговор, удачно шутит, а как находчиво и убедительно поладил с цацей! Я поймаю Юркин взгляд и с торжеством уверюсь, что и он мною любуется, да и должен любоваться: я наверняка недурна в красной голландке, в таком же шарфике, а поверх пальто — еще и Юркин подарок— дырчатый поясок, как у шобловых чувих. Что же до жутких мальчиковых ботинок, они сейчас не видны, да и плевать на ботинки, на Пожар и на Кинну тоже плевать, и на них на всех, и на всех на них. Не так уж все плохо. Тоже, выдумала вчера — желать единственного выхода, — хорошо, не наделала дел. Выход-то — вот он, сидеть с Юркой среди разнообразных наслаждений этой чудесной «Стекляшки».
Я сперва просто не разглядела ее как следует… Что-то по-новогоднему уютное и прелестное померещится мне в приторной тающей сладости плюшевых малиновых стульев, в пестром гомоне хрусталя простеночных горок, в зеркальном остром блеске кодловой толпы… (Нет, я не путаю, так мне почему-то представится.) «Стекляшка», Юрка — и ничего больше нет и быть не должно, плевать, плевать…
Юрка рассчитается с цацей, «договорившись» с нею при помощи лишней пятерки, и спросит барственно:
— Простите, цацочка, сигарет «Памир» у вас не найдется?
— Барахла не держим! У нас первая категория! — крикнет цаца, внезапно озверевая. — Давайте отсюда по-быстрому, недопёски! Нечего рассиживаться! Поигрались в настоящих клиентов в такой день — и хватит! Если инспекция по соблюдению траура — мне за вас отдуваться!
Я без стеснения возьму Юрку под руку и на тяжелых, точно припаривающихся к полу ногах пойду с ним к выходу.
На холодном ветру Брода вся жаркая размаривающая тяжесть разом перекочует из ног в голову. Мысли начнут легко возникать и с той же легкостью испаряться, радостно, бесшабашно, очумело. Надо мной возле желтой крупитчатой электронадписи «КОЛИЗЕЙ» колыхнется траурный флаг. Умер товарищ Сталин, а я, сидя с Юркой за мороженым и, стыдно вымолвить, шампанским, забыла, что подобает горевать, а не устраивать себе удовольствия!.. Я вдруг четко припомню, что и весь день не горевала, а изо всех сил заставляла себя горевать, испытывая вместо горя почти праздничную необычайность, — а может, это одно и то же? Заставлять себя мне никогда не удавалось, ну и не вышло ничего, и ладно, с Юркой так даже удобнее… Эти соображения проплывут у меня в голове, подобно буквам движущейся кинорекламы над Мосбановской площадью, приостановятся ровно настолько, чтобы запомниться, но потом, как все прочие, полопаются газировочными пузыриками, исчезнут в моем теперешнем облегченном туманце…
— Законно, Ник? Правда классно? Как вчера!.. После «Стекляшки» у Юрки то и дело начнет выскакивать это «как вчера».
— Только, Ник, «Памир» железняк как надо где-то оторвать. Кончились, а я, понимаешь, привык, только их уважаю. — Он по-взрослому, по-мужски прикрякнет. — Мне без «Памира» хана будет, если как вчера, — прибавит он непонятное, — и не перекуришь даже… Дунули на Мосбан, может, там в буфете…
Мы перейдем через площадь в гулкие залы Мосбана, экономно освещенные жидким электричеством. Они окажутся битком набиты народом. Несколько очередищ немыслимой длины будут виться по желтым кафельным полам, пересекая друг друга, кипуче смешиваясь и образуя бесформенные сутолоки. Лица стоящих удивят меня напряженной серьезностью.
— За чем это давятся, Юр?
— За билетами в Москву, в натуре! Пол-Питера на похороны сматываются, а ты и не слыхала, челюсть-то отвешиваешь? С нашей работы тоже многие намыливаются.
«В Москву, на ярмарку невест!» — ни к селу ни к городу проскочит у меня строчка, которую Зубова обыкновенно цитировала, чтобы укорить дев в чересчур быстром и буйном созревании. Новое мое пузырящееся бесшабашие помешает мне ощутить всю неуместность этого проскока перед самоотверженной скорбной очередью. Толпа преградит нам дорогу, мы встанем.
— А потрясно бы, Ник, — замечтает вслух Юрка, — и нам за билетами отстоять и — вдвоем в Москву! А что, аванса бы хватило! Повезет, так может и купэйный бы обломился! — Он изо всех сил напрет на «э». — А то еще трёкают, в мягких бывают купэ вообще на двоих. Конечно, если уже железная везуха. Доходит? Вдвоем в купэ и больше никого, и тепло, и едем… Ой, Ник! — неожиданно боязливо ойкнет он.
— Что — ой, Ник?
— Как вчера, — ответит он механически, как бы беспокойно прислушиваясь к себе.
Толкучка в этот момент разбросает нас в стороны, но я пойму, о чем он, ибо вдруг и сама почувствую фонтанный взрыв МОЕГО. Мы постоим врозь в каше вокзала, пропахшей хлоркой и путевой гарью и пронизанной гудками паровозов, тоскливо вскрикивающих вдали о своем одиночестве и затерянности во мгле и холоде пространства… Никуда мы, конечно, не поедем, где уж нам, Юрка говорил это просто по привычке к трёканью, и вспышка МОЕГО была напрасной, обреченной… Не давая МОЕМУ совершенно угаснуть, мы пробьемся друг к другу и возьмемся за руки, не решаясь обняться и поцеловаться в толчее Мосбана. МОИ все-таки исчезнет, но останется газировочная легкость в голове. Я хулигански ткну Юрку локтем в бок:
— Пошли, где меньше народу!
— А «Памир»?
Мы припустимся по каким-то вокзальным катакомбам, в которых на казенных деревянных диванах с помпезными высокими спинками будут безобразно спать транзитники, доберемся до буфета, купим «Памир» и выйдем из Мосбана на площадь. Здесь Юрка приостановится, резким движением бросит всю руку сверху вниз, чиркая спичкой, — жест, особенно нравящийся мне у него, какой-то решительный, мужественный, — и жадно, торопливо закурит. Мы свернем направо вдоль здания вокзала, в улочку, такую пустынную, что Юрка немедленно обхватит меня свободной рукой за плечи, и до того темную, что мы с трудом прочтем ее название, «Гончарная». Сквозь темень перед нами засветятся чужим уютом полуподвальные, утопленные в тротуаре по самые форточки, окна. Мы с Юркой, несколько дней как признавшиеся друг другу, что любим заглядывать в попутные окна, теперь пойдем мимо них, нахально урывая взглядом куски чужих комнат, абажуров, мебели, картинок. Наконец
