Идиотка - Елена Коренева

Аспен, что в переводе означает «осина», был знаменит как горнолыжный курорт. Здесь отдыхали и жили круглый год многие голливудские знаменитости. Климат даже летом совмещал в себе все четыре времени года — на горизонте всегда белели вершинами горы, и это также привлекало сюда туристов и любителей спорта. Днем все разъезжали по трассам на велосипедах, играли в теннис, плавали или лазили по горам, а ночью — подрывали полученное за день здоровье в барах и ночных клубах. Находился город на высоте двух или более тысяч метров над уровнем океана, и это тоже придавало ему особый колорит — полбокала вина действовали, как два, дышать поначалу было сложно, зато когда привыкаешь — это чистейший нектар, да и вообще все физиологические процессы здесь происходили в ускоренном темпе. В то лето 1987 года все говорили о предстоящем в августе параде планет или гармоничном совмещении планет: harmonic convergence. В связи с этим сюда съезжались все последователи системы Новой Эпохи (New Age), верующие в то, что на Земле наступает Эра Водолея, а люди, собравшиеся в Аспене — в такой благоприятной в энергетическом отношении точке — будут осенены благодатью. Именно здесь построили (или еще строят) Центр парапсихологии и аномальных явлений, чему активно способствовала любительница эзотерики Ширли Мак Лейн. Одним словом, Колорадо — штат особый, впрочем, как любое место, где есть горы.

«Колорадо, мое Колорадо, мой дружок, старина Карабин!..» — пел в школе мой одноклассник Сашка. А я вот попала сюда, ну и повезло же мне! Да и Леве тоже… Он шел на репетицию, поднимаясь по крутой улице медленными шажками, и, когда доходил до тента, в котором мы репетировали и играли, долго стоял, чтобы отдышаться. «Легкие замучили!» — говорил курильщик Вайнштейн. (На самом деле он уже тогда был болен неизлечимой болезнью, о чем я никак не могла знать.) Лева мне напоминал типично чеховского персонажа, если не главных действующих лиц его пьес, то по крайней мере героя рассказов: добряк, брюзга, рассеянный одиночка в помятом пиджаке, книжный червь. Вообще в его мизантропии было что-то лермонтовское… Соленый, одним словом, а может, состарившийся Треплев? Лева ставил спектакль памяти Анатолия Васильевича Эфроса — так и обозначили на афише и в программке. Я была рада такому поводу отдать дань замечательному режиссеру и добрейшему человеку. Мне досаждали слухи, которые поползли после его смерти и доползли до Вермонта — мол, не должен был занимать место Любимова на Таганке, и якобы гнев актеров был оправдан.

Я знала, что Моцарт не может стать Сальери, оттого воспринимала подобные разговоры однозначно. Даже написала в русскоязычную газету «Панорама» статью, посвященную Эфросу, называлась она «В поисках автора». Кстати сказать, Анатолия Васильевича знали на Западе как режиссера — книги его продавались в театральных магазинах, и студенты-актеры о них говорили, меня это и удивило, и порадовало.

Итак, я играла Соню, а на роль Елены Андреевны пришлось устраивать конкурс. В комиссии были я, Лева и актер, исполнявший Серебрякова. Мы сошлись во мнении, что стройная белокурая девушка по имени Сара Пратер (как выяснилось, один из ее дедов был из России) подходит для чеховской героини. Она была очень трогательна и восторженна, хоть и не столь профессиональна, как соперничающая с ней красивая брюнетка. Когда Саре сообщили о том, что роль досталась ей, она долго восклицала, обхватив свою голову руками: «Сейчас решилась моя судьба, вы не представляете, что вы для меня сделали, я вас обожаю!» Она имела в виду, что с этого момента определилась в своем решении посвятить себя актерской профессии. Вообще, судить о профессионализме работавших над спектаклем людей достаточно сложно. Многие не имели дипломов об окончании актерской школы. Был здесь писатель — исполнитель роли дяди Вани, был, конечно, и профессиональный актер — Астров, а также педагог-режиссер в роли Серебрякова. В Америке многие люди занимаются театром параллельно с чем-то другим — скажем, содержат магазин, пекарню или работают в офисе, пишут, строят, а временами и играют. Исключение составляют известные актеры, которых кормит профессия, или «столичные» из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса — там они в основном официанты, члены актерской гильдии и приехали в город ради будущей карьеры. Дипломы здесь немного значат — это бумага со штампом, за которой может скрываться кто угодно. Мне также запомнилась наша художница по костюмам, с экзотическим псевдонимом Франки Стайнц (от Франкенштейна). Франки была самой что ни на есть передовой авангардисткой, и ее вид не мог не шокировать. У нее были черные крашеные волосы, такая же помада на губах, синий лак на ногтях и характер милейшей улыбчивой женщины, скучающей в браке. Вот такая компания и работала над нашим самым-самым что ни на есть родным Антоном Павловичем Чеховым.

Вообще я чувствовала, что город Аспен и вся эта история мне посланы как манна небесная для телесного и духовного возрождения. По утрам я совершала пробежки, затем после завтрака садилась за текст. Сара и ее друзья неоднократно приглашали меня сходить вместе на ланч в какой-нибудь ресторан и наконец попробовать «яйца по-бенедиктински» с бокалом «кровавой Мэри», но я была стойкой девушкой и отказывалась. Пока спектакль не был выпущен, я боялась тратить энергию на общение. Доля фанатизма, конечно, присутствовала в моем отношении к профессии, но без него вообще трудно представить себе русскую женщину, играющую чеховскую Соню на английском, под тентом, где-то в горах Америки для заезжих иностранцев и отдыхающих.

В день премьерного спектакля была плохая погода — собирались тучи, дул ветер и слышались раскаты грома. Но на наше счастье, к семи часам вечера собрался зритель, и спектакль начался. В задних рядах сидела пресса и фотографы, а на передних — американские туристы, многие из них в шортах. Удивительное дело, но языковой барьер я преодолела в первые же минуты — зрители очень внимательно меня слушали, и я чувствовала, что все понимали. А уж когда они начали всхлипывать, я торжествовала — и этих проняло! Миновав все трудные места, сказав слово «счастье» по-английски так, чтоб ни у одного американца не оставалось сомнений, о чем идет речь, я приближалась к финальному монологу Сони. Вдруг тент стало качать от сильного ветра, грянул гром, и началась самая настоящая гроза — капли дождя забарабанили по стенкам и крыше, зал погрузился в тревожную темноту. Я как раз произнесла первые слова финального монолога: «Что же делать, надо жить!» Стенки тента накренились, и что-то хрустнуло поблизости, заглушая мой голос, я стала произносить текст громче и громче, а потом уже кричала во весь голос: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую…» Лева, находившийся в зале прямо напротив сцены, утирал набежавшие слезы. «Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь… Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… Мы отдохнем! Мы отдохнем!» Проорав последние слова остолбеневшим зрителям, я побежала вон со сцены, ознаменовав тем самым конец спектакля. «Мадемуазель тражедьен! — обратился ко мне с французским акцентом зашедший за кулисы толстяк-зритель. — Вы были превосходны!» Он поцеловал мне ручку, затем протянул нам с Сарой свою визитку: «Президент института иммунологии, штат Калифорния, город Санта-Барбара». Мы поблагодарили импозантного толстяка за теплые слова. «Приглашаю всех в ресторан, угощаю! А дам могу подвезти на своей машине!» — обратился он к актерам, подоспевшему Леве Вайнштейну и Франки Стайнц. Настроение у всех было прекрасное, и мы приняли это меценатство не раздумывая, тем более что надо было где-то срочно укрыться от дождя. Премьера состоялась!