Идиотка - Елена Коренева

Была еще одна странная история, случившаяся со мной как-то на парижской улице. Я стояла в очереди в музей Помпиду, как вдруг увидела женщину, очень похожую на Вивиан. Я обомлела от неожиданности и окрикнула ее, но та скользнула по мне взглядом и отвернулась, бормоча что-то. «Вивиан!» — снова позвала я ее, не веря, что меня обмануло зрение — сходство было поразительное. Но женщина отвернулась от меня. С замирающим сердцем я стала ее рассматривать. Немного постарела, похудела, седина в волосах — впрочем, она никогда не красилась. «Не может быть, чтобы она не узнала меня, — подумала я, — ведь она смотрела прямо мне в лицо и стоит так близко!» Впрочем, в ней есть что-то странное… Я обратила внимание, что женщина постоянно бормочет какие-то слова и держит в руках какие-то значки. Мое сердце сжалось от ужаса — она сумасшедшая! «Вивиан!» — позвала я ее, решив еще раз на свой страх и риск испытать судьбу. Неужели она сошла с ума! Женщина сделала шаг, затем другой и, как-то странно двигаясь, стала удаляться от меня, пересекая площадь перед центром Жоржа Помпиду. Она временами останавливалась и поворачивалась, словно искала кого-то, и пару раз смотрела прямо на меня. В том, что она была сумасшедшей, у меня не было сомнений. Но кто она, я не могла сказать наверняка. После того как женщина исчезла из поля моего зрения, я долго пребывала в странном настроении, думая о Вивиан. Она казалась мне в то время достаточно трагической фигурой, чтобы я поверила в такой финал всех ее терзаний. Достоевщина свойственна не только русским, но и тем, кто становится жертвой российской непредсказуемости, забредая в наши широты.

Вскоре я узнала, что Вивиан в то время была совсем не в Париже. Мне просто показалось, что это она. Кто-то похожий на нее… А совсем недавно моя подруга встретила Вивиан в Каннах и рассказала, что та вышла замуж за преуспевающего французского кинематографиста, выглядит помолодевшей, похорошевшей — ни одного седого волоса. Кажется, она счастлива.

Однако моя галлюцинация, или «ошибка», была сама по себе довольно любопытна: я невольно проиграла одну из версий ее судьбы. И возможно, тем самым «отогнала» ее.

Глава 62. Одна ночь в феврале

В Америке я стала ходить в русскую церковь. Почему же не в Москве, а только здесь? Да потому, что в советское время церковь открыто не посещали. А пока я жила здесь, в России сменился строй, и тогда все стали ходить в церковь. Приобщил меня к церкви, как ни странно, Кевин. Он еще ведь и исполнял со своим хором в школе Мидлбери русские церковные песнопения. А также по всем правилам постился и соблюдал православные праздники — отстаивал целую службу на Пасху, разговлялся и так далее. За границей чувствуешь особую необходимость в посещении русской церкви. Здесь твоя земля, твоя речь, твой воздух. Церковь заменяет тебе дом, который далеко, семью, потерянные корни. Это если объяснять все по-простому. А потом, за границей острее чувствуешь одиночество, и церковь тебя спасает.

После лета, проведенного в Аспене, я снова оказалась в Нью-Йорке. Поселилась на этот раз на Ист-сайде, как раз возле русской православной церквушки. До меня часто долетал колокольный звон, и я захаживала туда по воскресеньям. Душа моя пребывала в раздрызге. Мои терзания из-за выбора — ехать в Москву или остаться — достигли наивысшей точки. Я была просто парализована невозможностью принять решение. С тех пор я знаю, что это одна из форм ада — раздвоение в момент ответственного выбора. Никто не может дать за тебя ответ. Некоторые, выслушав твою просьбу что-нибудь посоветовать, говорят: «Я думаю, очень серьезно думаю…» Ты замираешь в надежде, что сейчас тебе скажут наконец что-то дельное, и вдруг слышишь: «…Серьезно думаю, что решить это должна только ты, и никто другой!» Теперь я знаю, что именно в такие моменты люди и обращаются к астрологам и предсказателям, если таковые оказываются рядом. Человека порой просто не хватает на то, чтобы все взвесить и понять. А вообще — надо просто ждать, когда ступор пройдет и одно из решений все-таки перетянет. В конце концов, все уже написано на небесах, в том числе и то из двух решений, которое выпадет на твою долю. Где-то уже записаны все твои ходы — именно те, а не другие, которыми ты пошел или пойдешь. Из таких «ходов» и состоит твоя жизнь. Этим она и отличается от жизни другого человека, как, впрочем, и то, из чего приходится выбирать только тебе. Я часто думала: можно ли было сделать другой шаг — выйти замуж в восемнадцать лет, родить, не поступать в «Щуку», как меня кое-кто уговаривал? Можно ли было, играя в «Романсе», не заводить роман с влюбленным в меня Кончаловским или после картины — не продолжать отношений, сделав уступку общественному мнению, если оно существовало? Может, стоило не брать диплом актрисы и не идти работать в театр, как предлагал Андрон? Может, разойдясь с ним, стоило сразу влюбиться в одного из актеров и выйти замуж? Может, не надо было уезжать в США, а продолжать работать у Эфроса или Волчек? Дослужиться до звания? Рассказывала бы тогда прессе про свои сыгранные шестьдесят ролей, а не сорок. Ведь все это было возможно, я просто не выбрала такое решение в каждом отдельном случае, так? Увы, не так. Все это намного сложнее, чем кажется. Здесь задействованы не только твоя воля и мозги — в этом я абсолютно убеждена, — а все-таки предопределение. Не выбрала, потому что не могла и не должна была выбрать ничего, кроме того, что смогла. Вся вселенная работала так, чтобы в данный момент времени я была в состоянии сделать только одно, а не другое. Я, конечно, не говорю обо всех вообще ситуациях в жизни. Я говорю о тех моментах, когда ты действительно решаешь что-то окончательно. И ты даже не совсем понимаешь, почему отказываешься от одного пути в пользу другого. Тебя словно что-то толкает туда, а в другом направлении, наоборот, стенка. Я не говорю также о нашей воле, которая и должна быть задействована в разумной жизни взрослого человека, — о нравственности, морали, этике, о целесообразности, о вере… Ко всему этому мы должны стремиться. Но именно потому должны стремиться, что встречаем очень большое сопротивление иррационального фактора, а также предопределения или того, что от нас не зависит и не поддается нашему разуму, воле и здравому смыслу. И еще потому, что иногда наступает полный коллапс понимания: не знаешь, как жить и что делать.

Так я размышляла, слушая в наушниках кассету модной группы «Pet Shop Boys». За окном падал январский снег, застилая тротуар улицы на Ист-сайде белой простыней. Вот уже несколько месяцев, как я жила здесь. Это была квартира родителей Алика Гольдфарба, которых он перевез наконец из Москвы. Они отсутствовали в течение шести месяцев, находясь в Вашингтоне, а я у них «поливала цветы». Вдруг что-то встревожило меня. Я сняла микрофон с одного уха и прислушалась к автоответчику: «Хай! Это Бойд. По-моему, пришло время поговорить… Мой телефон…» Я подняла трубку телефона: «Привет, Бойд, как ты?» Мы не виделись и не разговаривали уже год. Все это время он жил у родителей в Лос-Анджелесе, а вернее, под Лос-Анджелесом, в Оранж Каунти. «Я здоров. Очень хочу приехать в Нью-Йорк. Соскучился. Только вот денег не дают родители, прячут, а я пока на нуле». Я купила ему билет — туда и обратно на десять дней. Он пообещал вернуть долг при первой возможности. Мы встретились в аэропорту Кеннеди.