Обнаров - Наталья Троицкая

– Ладно… Ладно! Я рад за тебя! – Беспалов сгреб друга в объятия, тряхнул. – Наконец-то наладится твоя половая жизнь! Не зря я тебя потащил на рок-фестиваль. Не зря! Рассказывай, как девчонка? Что было, чего не было? После ресторана к тебе, к ней?

В ответ Обнаров спокойно и уверенно послал Беспалова и его «макулатуру» на популярные три буквы.

Ах, Лиза… Лиза…

Потом они встречались еще несколько раз. Вездесущие журналисты уже приписали им роман. Как раз в тот момент, когда Лиза стала строить планы совместного отдыха в предстоящие свободные недели, он честно сказал ей:

– Нам не следует больше встречаться.

Была изумительной красоты золотая осень, такая же, как сейчас. Осень отражалась в ее влажных глазах.

– Почему, Костя?

– Потому что ты достойна большего. Тебе нужен брак, семья. Этого я не могу тебе дать. Со мною ты просто теряешь время.

– Но нам вместе так хорошо…

Он грустно усмехнулся.

– Лиза, со мною не может быть хорошо. В моей жизни есть и будет только одна любимая женщина. Прости.

Он ушел. А она все стояла и смотрела ему вслед глазами, полными боли и сожаления…

– Егорушка, зачем ты разворошил эту кучу? Это старая трава, компост. Она гнилая. Не надо тебе туда лазить. Весь грязный будешь.

– Ба, а где ты предлагаешь копать червей поздней осенью?

– На лугу. Давай, я тебе лопату принесу.

– Ба, иди домой. Чайку попей, носок довяжи. Я тут сам как-нибудь. Без советчиков.

– Почему ты такой упрямый? Почему ты меня не слушаешься?

– Приехали…

Ребенок поджал губки и с укором посмотрел на бабушку. Марта Федоровна едва сдержала улыбку: внук очень точно копировал интонации и слова своего отца.

– Ба, черви, они же, как твоя поясница, тепленькое любят. А здесь, под прелой травой, тепло и черви жи-и-ирные!

Перехватив двумя пальцами здоровенного красно-малинового червяка, мальчуган протянул его бабушке.

– Ой, батюшки! Гадость какая! – всплеснула руками Марта Федоровна.

– Ба, ты ничего не понимаешь в наживке.

С нескрываемым удовольствием Егор положил червя в квадратную деревянную банку, на четверть наполненную землей, и прикрыл крышкой. Затем он отвернул новый, лежавший на самой земле пласт прелой травы и, довольный, уже двумя руками стал собирать червей, которых было здесь на удивление много.

Марта Федоровна брезгливо прикрыла рот рукой.

– Ба, если бы я опарышей собирал или, допустим, личинки короеда, тогда бы я тебя точно понял.

– Ох, Егор… Лучше бы книжечку почитал или кино посмотрел. Я же новых мультиков тебе купила!

– Спасибо, ба. Но будешь причитать, в лес пойдем.

– Зачем?

– За черными большими муравьями.

– Куда тебе муравьи?

– На них плотва просто кидается! Насадишь на крючок четыре-пять муравьев…

– Они же кусаются.

– Кто?

– Муравьи.

– Это рыжие кусаются. А черные лесные муравьи не кусаются. И вообще, папа говорит, что муравьи не кусаются. Они выделяют кислоту, которая жжется.

– Папа всякой ерунде тебя учит. Лучше бы в зоопарк сводил.

– На зверей в концлагере смотреть? Нет уж, ба. Уволь.

Егор лопатой закопал разворошенное место, притоптал, подобрал заветную банку с червями.

Саддулаев выглядел усталым и хмурым.

– Прочел?

– Прочел.

– Все прочел?

– До последней точки.

– Что скажешь?

– Мучитель ты, Костя. Садист! Совести у тебя нет. Я из-за тебя на дачу не поехал. Я только что из Лос-Анджелеса. У меня день с ночью смешался. Я отоспаться хочу. Вместо этого я день читал, я ночь читал. Я злой как черт! Я усталый, как последний ишак!

– Ладно, злой и усталый, давай по существу.

Из пузатого стеклянного чайника Саддулаев разлил в две пиалы зеленый чай. Одну он протянул Обнарову.

– Держи. Хороший чай. Настоящий. Я в него добавил немножко китайского лимонника. Мне друзья с Дальнего Востока привезли.

– Я знаю, ты всегда делаешь очень вкусный чай. Талгат, пожалуйста, не томи.

– Ты чего загорелся-то? Ты себе отпуск вырвал? Вырвал. Сидел бы на своем распрекрасном озере, с сынулей рыбу ловил. Он, наверное, забывать стал, как ты выглядишь. Опять же, о себе думать не пробовал? Ты четвертый год работаешь, работаешь, работаешь! Как заведенный! Как каторжный! Тебе в голову не приходило, что жизнь состоит не только из работы, что в ней есть и другие, куда более значительные удовольствия?

– Беспалов тут меня подбил на байдарках по Медведице сплавляться. Это в Тверской области. Так, представляешь, я простыл. С температурой и насморком неделю провалялся. А работал бы…

– Ой, не передергивай, Костя!

Обнаров насторожился.

– Тебе не понравилось?

– Да причем тут… – излишне эмоционально начал Саддулаев. – Непрофессиональные вопросы задаешь. Сюжет, конечно, увлекательный, характеры прописаны довольно точно, психологическая составляющая неглупая. Кстати, и летчиков ты еще не играл. Но… Костя, бывает и лучше. Ты сам знаешь, что бывает. Сыро. Действия нет. Развязка предсказуема. Не твой это уровень. На тебя в очередь стоят очень хорошие режиссеры с очень хорошим материалом. Ты чего за эту рукопись-то ухватился? Это даже не сценарий. Прилетел ко мне, как ненормальный. Сидишь, как на иголках… Пойми, дурья твоя башка, ты – актер. Актер! Ни сценаристом, ни продюсером ты не станешь. Ты просто права на это не имеешь. Через тебя проходит время! В твоих глазах отражается наша жизнь! У тебя душа, как камертон! Ты уникален! Других таких актеров я не знаю. Будь добр, дай тебя поснимать. Не лезь ты в писцы и администраторы. Их и без тебя много!

Обнаров поставил на стол пиалу с чаем. К чаю он так и не притронулся.

– Ты это снимать не стал бы, да? Я тебя правильно понял?

Саддулаев обескуражено развел руками.

– Костя, я в шоке! Ты из-за чего расстроился-то? Езжай на дачу и не морочь мне голову!

Обнаров вздохнул, растерянно пожал плечами, встал и направился к двери. В дверях он остановился, обернулся, взглядом, полным зеленой тоски, посмотрел на Саддулаева.

– Ты спросил, почему я ухватился за эту рукопись? Ты можешь считать меня сумасшедшим, Талгат. Можешь считать идиотом. Мне все равно. Но автор… – он запнулся, судорожно сглотнул, дрожащими пальцами провел по вспотевшему лбу. – Короче, когда читал, меня не покидало ощущение, что это Тая писала. Ее слова, речевые обороты, ее взгляд на жизнь, ее видение ситуаций, ее дипломатия, ее доброта, такт, любовь… Я пойду. Прости.

– Погоди!

Саддулаев поспешно поднялся.

– Иди, дорогой, сядь сюда. Давай договорим. Без эмоций, без спешки.

Взяв за руку, он усадил Обнарова в кресло, придавил плечо своей тяжелой теплой рукой.

– Чей это материал? Откуда? Кто писал?

– Да не знаю я, откуда! Кто писал – не знаю. Мать на крыльце нашла.