На крутой дороге - Яков Васильевич Баш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лишь когда речь зашла о моей стройке, на которой Лину уже знают и ждут — и как мою невесту и как молодого врача, — в увлажненных глазах, будто в озерцах после дождя, заиграли лучики. Лина стала просить взять ее как можно скорее, не то она здесь пропадет.
Однако недолго лучились те озерца. Мой внезапный приезд и столь короткое свидание показались ей странными, непонятными, в этом она усмотрела недоверие с моей стороны, и печаль уже не оставляла ее. Все время, до самой посадки в самолет, она глядела на меня такими скорбными глазами, словно мы виделись в последний раз.
— Запомни, — сказала она на прощание, — я всегда буду ждать тебя. Даже тогда, когда ты бросишь меня и будешь с другой. Буду ждать с верой, что когда-нибудь ты ко мне вернешься…
Мне даже страшно стало от таких слов. А Лина заплакала. Она плакала так горько, точно провожала меня на войну, и люди оглядывались на нее.
В самолете я с каждой минутой все сильнее проникался ее настроением. О, чего бы я не дал, лишь бы только вернуться к ней, развеять ее сомнения, успокоить.
Облака все сгущались, пошел снег. А у меня появилась мысль: вот если бы снег усилился, поднялась метель и самолет вернули на киевский аэродром. И я точно наколдовал. В моторе послышались перебои, а вскоре он и совсем заглох, и нас понесло вниз. Почему-то в момент, когда мой сосед с ужасом завопил «Погибаем!», передо мной отчетливо явился Линин прощальный взгляд, и я подумал, что, видимо, ее сердце предчувствовало беду.
К счастью, обошлось без жертв. Самолет приземлился у какого-то поселка прямо на мерзлую припорошенную снегом стерню. Повредило только шасси. Все приуныли от перспективы надолго застрять в этом поселке, а я, особенно не раздумывая, схватил чемоданчик и отправился на большак.
Вскоре попалась попутная грузовая машина, и я уже радовался, что к вечеру буду у Лины. Однако погода все ухудшалась. Разыгралась метель. Вокруг стало темно, и нашу машину занесло в канаву. Едва не опрокинулись. Чего только мы с беднягой шофером не делали — разгребали снег, подкладывали пальто под колеса, чтобы не буксовали, однако выбраться нам не удавалось. А вокруг все стонало, ревело. Ни единого огонька поблизости, никаких признаков жилья. Ох, какое отчаяние разрывало мне душу! Стихия была неумолима. Верно, так бы и сидели до утра, если бы случайно на попался трактор.
Совсем измученный, обессиленный, поздней ночью добрался я до города. Но когда свернул на знакомую улицу и еще издали заметил дорогой мне домик, откуда только силы взялись! На втором этаже светился огонек. Я взглянул на часы — было почти двенадцать. Успел к Лине в наши заветные минуты!
Чтобы появиться перед нею ровно в двенадцать и отдышаться хоть немного, чуть-чуть задержался на лестнице. Потом тихонько отпер своим ключом дверь, снял пальто и тихо вошел в гостиную. Через неприкрытую дверь в спальню пробивалась узкая полоска света. Затаив дыхание, на цыпочках пошел к двери, и в это мгновение из спальни долетел такой родной, такой милый вздох:
— Счастье мое…
Я еще не видел ее, но уже отчетливо слышал, как она страстно обнимает мою подушку, и бросился к ней. Но вдруг в углу на кресле увидел пиджак, рядом брюки, галстук, а из спальни послышался хорошо знакомый мне голос Павла Семеновича: «Я не отдам тебя ни Иванчику, ни тому запорожцу!»
Во мне все захолодело. В ушах зазвенело, потемнело в глазах. Как от страшного удара, я пошатнулся и зацепился за стол. Им показалось, наверное, что ветер рванул форточку. Он собирался уже встать, чтобы закрыть ее, но Лина не пустила, в одной рубашке выскочила в гостиную — и застыла в дверях.
В первое мгновение я не мог поднять на нее глаз. Я только видел ее оголенные ноги, и мне хотелось куда-нибудь выскочить отсюда. В неистовом отчаянии я рванулся к окну, но она преградила мне дорогу. Не зная, видимо, как ей поступить, она бросилась мне на шею. Я не собирался причинять ей зла. Хотел только оттолкнуть от себя. Но вдруг словно угаром ударило в голову, и я уже не помнил, как с силой швырнул ее на пол… При падении она ударилась головой о мраморную подставку на столе…
Потом меня судили за убийство. Я не оправдывался. Не хотел оправдываться. У меня словно отняло речь. Помню, прокурор, молодая ясноглазая женщина, желая, видимо, как-то смягчить мою участь, говорила обо мне что-то доброжелательное… Но я так изверился во всем женском роде, что, признаться, еще и сейчас не могу поверить, что она это искренне говорила. Не могу…
Вот как все это произошло, товарищ майор».
IX
Исповедь Турбая, рассказанная Субботиным, оставила такое ощущение, словно в душе прошла буря. Когда Субботин умолк, Надежда незаметно взглянула на его сестру и ее подругу, жавшихся друг к дружке. На их лицах отражались грусть и негодование. Как будто предательство Лины бросило тень и на их девичью честь.
Несколько дней Надежда ходила под впечатлением этой драмы. И по-иному вставал перед нею загадочный образ Андрея Турбая.
И чем больше переживала она подробности исповеди, так живо переданной Субботиным, тем выше поднимался в ее глазах и он сам. Не каждый способен так понять другого, не каждый может сострадать чужому горю. И тяжко становилось при мысли, что именно таких прежде всего может унести война.
— Вишь, — говорила Груня, — подал рапорт — и на фронт! Сам пошел. А небось репей тот не подал! — вспомнила она помощника Субботина.
— Такой не подаст!
— Шкуру свою бережет!
— Точь-в-точь Стороженко! — вздохнула Надежда.
С проводов Субботина они пришли очень поздно, уже светало. Майор проводил их до самого дома. Там, у ворот, на прощанье расцеловались. Пришли домой взволнованные, растревоженные.
Но еще более растревоженной была бабка Орина. Такой сердитой ее еще не видели.
Чтобы разгневать эту ревнивую хранительницу чести солдаток, достаточно было уже одного того, что подруги вернулись домой, под утро, да еще под хмельком. Но их падение зашло в глазах бабки Орины значительно дальше. И повод для этого дала Зина. Она приезжала в то время, когда Груня и Надежда были у Субботина. Вбежала веселая: «Здравствуйте, бабусенька!» — «Здравствуй, доченька! Здравствуй!» — обрадовалась старушка, что Зина, слава богу, пришла в себя после известия о гибели мужа, а то ведь чернее ночи ходила. На радостях расцеловались. Посидеть упрашивала, попотчевать чайком собралась, пока девчата с работы вернутся, — думала, на работе они. Так