Реальность сердца - Татьяна Апраксина

Ночь стояла подходящая — безветренная, тихая. Прислуге Кларисса с вечера дала выходной и велела убираться до утра. Хельги уехал еще накануне, Ханна ночевала во дворце — старшую фрейлину не отпускали домой даже в праздничный день. Пес во дворе уснул, убаюканный тишиной и особым словом. Женщина опустила створу окна, закрыла ставни и в темноте, едва разгоняемой огоньком единственной свечи, принялась греть ковшик с воском. Лился он неохотно, слишком медленно, тянулся, словно жженый сахар; дело было не в плохом воске, а в том, что она затеяла. Еще вечером Клариссе показалось, что гадание не удастся. При мысли о том, что пора начинать, в голове мутилось, а руки опускались, она едва дождалась полуночи, щипками заставляя себя проснуться. О подобном старуха Алларэ тоже говорила — случается, если загаданный защищен могучим амулетом или волей богов. Воспоминание о старой женщине, учившей ее своему ремеслу, придавало сил.

Младшая сестра Старого Герцога с детства считалась ведьмой. Еще в тринадцать лет ее звали к себе Милосердные Сестры, но она отказалась; десятью годами позже, после ссоры с женой Мишеля Алларэ, суеверной литкой Анной, она покинула замок и вышла замуж вопреки воле брата — за простолюдина; Старый Герцог лишил ее титула, но не переупрямил — коса нашла на камень. Поговаривали и о том, что Мишель испугался проклятия и умолял сестру вернуться, но она отказалась. Было ли проклятие, сбылось ли оно, Кларисса спрашивать не решилась. Женщина, прозванная сперва Белой Алларэ за снежные, словно у легендарной королевы Раймунды, волосы, а потом, когда их стали принимать за седину — Старухой Алларэ, жила в собственном доме в Убли, и в городе ее уважали, хотя и побаивались. После смерти брата и сестры, после двухлетних скитаний Руи Гоэллон вернулся не в замок Грив, а к двоюродной бабушке. Она научила молодого герцога всему, что знала сама… а годы спустя взялась по его просьбе учить Клариссу, тогда еще не Клариссу Эйма, а куртизанку Клариссу. Горячая ручка ковшика жгла пальцы, скользила и выворачивалась — ладони вдруг вспотели. Тонкие белые нити тянулись вниз, к застывшему черным зеркалом вину, ломались в воздухе. Восковая крошка всплывала и трепетала на поверхности. Потом крошка и путаница нитей сложилась в четкий знак.

— Правда… — прошептала Кларисса. — Все-таки правда… Жила-была девочка по имени Ирма, и полюбила она золотого юношу, а он ее — нет. Вот и вся сказочка, короткая и грустная. «Девочки, девочки… — подумала госпожа Эйма. — Зачем же вы так? Все можно пережить, а сердце — не хрусталь, не разбивается, хоть и болит… Что ж ты наделала, дурочка?» Женщина обмакнула кончики пальцев в вино, провела ими по неполированному дереву — остались темно-багровые полосы, похожие на запекшуюся кровь. Жила-была девочка по имени Ирма, глупая девочка, не любившая ни себя, ни брата, а потому решившая умереть от несчастной любви, забыв о том, что помимо влюбленности в случайно встреченного красавца на свете есть еще хоть что-то. Сама она точно знала, что не умерла бы от равнодушия Хельги; что же до оскорблений — ее приучили делать из них лучшие комплименты, выставляя насмешника дураком. Стоила эта школа дорого, очень дорого. Иллюзии приютской сиротки, мечтавшей, что станет служанкой, потом выйдет замуж и нарожает десяток детей, наставники разбивали весьма старательно. Из осколков родилась Кларисса, преуспевающая куртизанка, шпионка, женщина, вошедшая в королевский дворец с гордо поднятой головой и склонившая ее лишь перед королем Ивеллионом — и то на краткий миг, пока на шею ее опускалась тяжелая орденская цепь. Реми же… Сотворившие, какая глупость! Семнадцатилетний мальчишка, обалдевший от столичных нравов, герцог с тринадцати лет, избалованный, не понимающий, что творит. Он же сейчас совсем другой — и кому мстить? Того мальчика уж скоро двадцать лет, как нет на свете — пропал, исчез, растворился в галантном кавалере, умном, чутком и бережном к чужим чувствам. Только разве объяснишь это человеку, чье сердце заледенело раз и навсегда от давней боли? Это разбиваться сердца не умеют, а становиться камнем или льдом — да запросто!

Зеленый шелк нижнего платья скользил по бедрам, когда женщина шла к окну. Она любила зеленое, но не с золотом Алларэ, а с серебром. Серебром Гоэллонов; оба герцога подсмеивались на ней, говоря, что Кларисса никак не может выбрать, кому же хочет служить — а она служил обоим королевским советникам, и Реми, что возглавлял тайную службу его величества, и Руи, который годами противостоял интригам Тамера.

Теперь она не знала, что делает, кому служит на самом деле. Три седмицы назад знала — для того и приехала в столицу, для того и позволила Хельги и Ханне рисковать собой. Подобраться поближе к герцогу Скорингу, подобраться так близко, как ни один мужчина не сумеет — и ударить. Лицом к лицу или в спину, кинжалом или ядом, уж как получится. «Ты поймешь, что делать» — сказала Старуха Алларэ, Противостоящий бы ее побрал с ее уверенностью… Кларисса не знала. Скрипнула поднимаемая створа окна. Снаружи было так же тихо, как и в доме. Словно весь город уснул по собачьему слову, не только пегий пес в своей будке. После того, как новый комендант безжалостно подавил зарождавшуюся смуту, Собра затаилась побитой собакой, боялась разгневать хозяина еще раз. Господин полковник Делаг не дал беспорядкам превратиться в бунт — все зачинщики были арестованы уже к вечеру, а свидетели и случайные очевидцы тоже взяты под стражу, на всякий случай допрошены и отпущены лишь несколько часов назад. Сестра повара, что служил в доме господина Эйма, просто остановилась послушать крики какого-то скорийца, вопившего, что его едва не убили еретики по приказу герцога-регента — арестовали и ее до кучи, отволокли в Галанну и час допрашивали, зачем вообще оказалась на площади. Женщина села на подоконник, свесила вниз ноги, потом прикрыла плечи тяжелой бархатной занавесью — никто не увидит, а греет не хуже плаща. Нужно было решаться. Или утром уехать, забрав Ханну, вернуться в Къелу и больше никогда не показываться в столице, не встревать в дела, вдруг оказавшиеся ей не по уму, не по силам… хуже — не по сердцу. Или к полудню отправляться во дворец, надев на руку давным-давно подаренный Леумом Тейном перстень. Но — поможет ли перстень? То, о чем говорила Старуха Алларэ, звучало почти невероятно. Сама ведьма не видала ничего из чудес мира, который омнианцы называли Миром Воздаяния, а ноэллианцы — другим созданием Сотворивших, предназначенных для смертных, которым по сердцу огонь и железо. Ей рассказывал Руи. Все это походило на кошмарные сны, в которых стальные драконы, изрыгающие смрадный дым, сталкивались друг с другом посреди каменных громадин, тесно набитых людьми. Сны, хором говорили и герцог Гоэллон, и ведьма-наставница, показывают нам этот мир, ибо все три сущих мира тесно связаны между собой, наш же — средний, мир-сердце. Люди там умели многое — ткать без станков чудесные прочные ткани и соединять швы одежд без нити и иглы, создавать пищу из горючего масла и дома — из особенного песка. Зато та сила, которой владели и Милосердные Сестры, и Бдящие Братья, и многие другие, им была недоступна. Герцог Скоринг носил удивительную кольчугу, созданную из мягкого стекла. Руи говорил, что в том железном мире преуспели и в создании ядов, знают их сотни и тысячи. Если знают яды, то знают и противоядия, а еще умеют обнаруживать их в пище и питье. Поможет ли тот яд, что скрыт в перстне с изумрудом, который так чудесно подходит к глазам Клариссы?.. Регент простил удар стилетом, но простит ли второе покушение? Нет, конечно. Он поймет, что госпожа Эйма сделала свой выбор — и уничтожит ее, попросту свернет голову своими руками, тут же, на месте. Ханна… нужно предупредить ее, вытащить из дворца — и бежать; девочка должна спастись, даже если мачеха втянула ее в опаснейшую игру, а отец позволил этому случиться.