Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

— Мы, северные варвары, более вежливы у себя дома. Можно было подумать, что это он возвратил мне престол.

Не желая остаться в долгу, царь усилил внимание к семейству Наполеона: неоднократно посещал в Мальмезоне Жозефину и сблизился с королевой Гортензией, падчерицей свергнутого императора. О Бурбонах он, не стесняясь, говорил:

— Эти люди ничего не забыли и ничему не научились. Они никогда не сумеют поддержать себя.

Людовик в свою очередь называл Александра не иначе, как «маленький король Парижа» и не включил его в число получивших большую ленту Ордена Св. Духа.

***

Французский король имел все основания завидовать популярности Александра. Парижане были совершенно покорены и очарованы своим победителем, который хотел, чтобы в нем видели гостя. Префект парижской полиции Пакье писал: «Замечали, что все исходит от Александра. Его союзник, король прусский, оставался незамеченным; его мало видели, он избегал показываться публично и сохранял всюду свойственную ему застенчивость, которая не могла придать ему особенного блеска. Александр, напротив того, ездил верхом по городу по всем направлениям и внимательно осматривал все общественные учреждения. Совершая эти поездки, он искал случая делать то, что могло возбудить к нему сочувствие всех классов общества». Эти прогулки, кстати сказать, совершались без конвоя и без предварительного уведомления полиции, что доставляло немало хлопот Пакье.

Популярности царя в высшем парижском свете способствовала его дружба с г-жой де Сталь, чей салон служил ему аудиторией для высказывания либеральных мыслей.

Знаменитая писательница приехала в Париж из Лондона. Ее приезд принял значение политического события. В Париже не было ни одного хоть сколько-нибудь значительного лица, которое не посетило бы ее салон. Здесь обсуждались самые последние политические новости, ибо хозяйка салона жила под девизом: «Говорить о политике — моя жизнь». В случае прихода Александра, его фигура, конечно, становилась центром всеобщего внимания. Царь, с красноречием революционного трибуна, громил реакционеров всех мастей и рангов. Он с негодованием отзывался о короле Фердинанде VII, который сразу после своего возвращения в Испанию, уничтожил конституцию; клеймил презрением раболепство французской прессы, которая 18 марта клялась в преданности Наполеону, 19-го хранила глубокое молчание, а 20-го разразилась проклятиями в адрес «тирана» (при этом Александр заметил, что ничего подобного нельзя встретить в России); жаловался, что его политические намерения не поняты и не поддержаны французами. О Бурбонах он не хотел и говорить и, похоже, был недоволен собой за излишнюю уступчивость Талейрану.

— Бурбоны, — говорил Александр, — неисправившиеся и неисправимые, полны предрассудков старого режима. Либеральные взгляды у одного герцога Орлеанского, на прочих нечего надеяться.

Он обещал г-же де Сталь, что на предстоящем конгрессе потребует уничтожения рабства в Америке и торговли невольниками.

— Я знаю, — поспешил добавить он, обращаясь к Лафайету, — за главой страны, в которой существует крепостничество, не признают права явиться посредником в деле освобождения невольников. Но каждый день я получаю хорошие вести о внутреннем состоянии моей империи, и, с Божьей помощью, крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование.

«Что за человек, этот император России! — восхищалась г-жа де Сталь. — Без него мы не имели бы ничего похожего на конституцию. Я от всего сердца желаю всего того, что может возвысить этого человека, представляющегося мне чудом, ниспосланным Провидением для спасения свободы, со всех сторон окруженной опасностями».

В салоне писательницы получил дальнейшее развитие польский вопрос. Здесь Александр мог встречаться и разговаривать с поляками о будущем их родины, не придавая этим встречам официального значения, которое могло бы встревожить Фридриха-Вильгельма и Меттерниха. Послам командующего польским легионом Великой армии генерала Домбровского, генералу Сокольницкому и полковнику Шимановскому, царь заявил о том, что предает забвению прошлое и прощает полякам участие в разорении России.

— Я желаю видеть одни ваши добродетели, — сказал он. — Вы — храбрецы и честно исполнили вашу службу!

— Мы не имеем другого честолюбия, кроме любви к отечеству, — ответил Шимановский. — Это болезнь нашей земли.

— Она неизлечима и делает вам честь, — сказал Александр. — Я уже издавна благорасположен к вашей нации.

Он разрешил польским войскам вернуться в герцогство Варшавское под своими знаменами и заставил французское правительство выдать им полагающееся за прежние годы жалованье. Главнокомандующим польской армии был назначен великий князь Константин Павлович.

Царь виделся и с Костюшко, который проживал с семьей под Парижем в небольшом домике, который казаки не тронули лишь потому, что на двери было написано его имя. Александр обещал Костюшко в скором времени восстановить Польшу под русским скипетром и даже предложил ему звание вице-короля. Костюшко поблагодарил и ответил, что вернется в Польшу только тогда, когда она будет восстановлена в прежних границах и полностью независима.

Свои планы относительно Польши Александр сформулировал в разговоре с Лагарпом: «Мое намерение состоит в том, чтобы вернуть полякам все, что только окажется возможным для меня, даровать им конституцию, относительно которой я оставляю за собой право развивать ее по мере того, как они станут возбуждать во мне доверие к себе».

Лагарп во время пребывания Александра в Париже стал как бы личным секретарем царя, занимаясь разбором обширной корреспонденции на высочайшее имя. Письма, адресованные русскому государю, приходили в Париж со всей Европы и делились на три категории: восхваления, просьбы и предложения. Александр получил 9 тысяч одних только стихотворных посланий! Среди них была торжественная ода, сочиненная Руже де Лиллем, в которой автор «Марсельезы» восклицал:

Героем века будь и гордостью Творенья!

Наказаны тиран и те, кто зло несут!

Народу Франции дай радость избавленья,

Верни Бурбонам трон, а лилиям — красу!

Просьбы, в основном денежного характера, большей частью удовлетворялись. Одна француженка-бонапартистка, например, просила у царя денег, чтобы доехать до Тосканы и поселиться напротив Эльбы, где она могла бы видеть «место заточения» своего кумира. Требуемая сумма из средств императорского кабинета была ей передана. Предложения, напротив, в основном вежливо отклонялись. Так, на предложение изменить название Аустерлицкого моста в Париже, Александр ответил: «Достаточно уже и того, что я перешел этот мост со своей армией!»

Вообще, без славословий в адрес «ангела мира» не обходилась ни одна официальная речь, ни один выпуск газет. Известный адвокат Беллар даже умудрился начать свою речь на одном из уголовных процессов с панегирика Александру. Парижанки выразили свое восхищение элегантным и любезным царем тем, что ввели в моду «александровские букеты», состоящие из цветов, первые буквы которых составляли имя русского государя; взрослые женщины носили их на груди, девочки — в волосах.

Восторженность парижан по отношению к Александру распространялась и на русскую армию. Появление гвардейских офицеров в театрах вызывало рукоплескания и крики: