Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

Браммел одним своим появлением опроверг все их усилия и одновременно вывел денди из положения юродов и lazzaroni[111] гостиных, сделав дендизм синонимом хорошего вкуса. Его подход к костюму родился в точке пересечения оригинальности, которая не выходит за пределы здравого смысла, и эксцентричности, протестующей против него. Сам Браммел придавал искусству туалета совсем не то значение, которое можно было бы ему приписать. Его портные, Дэвидсон и Мейер, которых многие хотели представить отцами его славы, вовсе не занимали в его жизни много места. Браммела отталкивала сама мысль, что портные могут играть какую бы то ни было роль в его славе, как Наполеон не терпел притязаний маршалов на славу его побед. Он более полагался на тонкое очарование благородной и изысканной непринужденности, которой обладал от природы. Только в первый момент своего появления в обществе Браммелу пришлось заботиться о форме. Однажды, он появился на рауте в перчатках, облегавших его руки, как мокрая кисея, так что были видны очертания ногтей. Эти перчатки повергли в благоговейный трепет присутствующих. Но в глазах самого Браммела они имели цену лишь тем, что были изготовлены четырьмя художниками: тремя специалистами по кисти руки и одним — по большому пальцу. Впоследствии, не упраздняя изысканности вкуса своей юности, он упростил покрой и погасил краски своей одежды. Он мог потратить несколько часов на туалет, но, одевшись, забывал о нем, и в этом еще раз сказывалось отличие человека со вкусом от заурядного щеголя.

В первую пору он еще ходил на балы, но позднее счел это чересчур обыденным для себя. Явившись на несколько минут в начале бала, он пробегал его взглядом, высказывал свое суждение и исчезал, олицетворяя знаменитый принцип дендизма: «Оставайтесь в свете, пока вы не произвели впечатление, лишь только оно достигнуто, удалитесь».

Наверное, он был счастлив. С 1799 по 1814 год не было ни одного раута в Лондоне, где бы на его присутствие не смотрели как на торжество, а на отсутствие — как на несчастье. Свет ни нанес ему ни одной раны, ни отнял ни одной радости. Газеты печатали его имя во главе самых знаменитых гостей. Он был президентом клуба Уатье, членом которого состоял Байрон. Браммела дарили дружбой самые разные люди — от чопорного Шеридана, навлекшего на себя гнев прекрасного пола тем, что он сделал слепок своей руки как прекраснейшей в мире, до герцогини Дэвонширской, писавшей стихи на трех языках и не брезговавшей целовать лондонских мясников, чтобы приобрести лишние голоса в пользу Фокса. Поэзия тех лет была полна им; его дух витает над «Дон-Жуаном» Байрона. Рассказывали, что г-жа де Сталь была в отчаянии оттого, что не понравилась ему. Ее не переносил также и Наполеон; но неприязнь императора знаменитая писательница перенесла легко, ибо он отказал ей только в уме, Браммел же усомнился в ее женственности.

В 1814 году Браммел был на невиданной высоте. Его звезда светила так ярко, что начала ослеплять его. Его отношения с принцем Уэльским с некоторых пор сделались весьма натянутыми. Старея, принц тучнел все больше и больше, а Браммел с гордой насмешливостью неувядаемой красоты подтрунивал над этим: он перенес прозвище привратника-толстяка во дворце «Big Ben» («Толстый Бэн») на хозяина, а его фаворитку Фиц Герберт звал «Benina» (слово имеет двойной смысл: «невинная» и «опухоль»). Однажды в Гайдн-парке Браммел сказал, метя в идущего принца: «Кто этот толстый человек?» Ни один биограф Браммела не обходит стороной также знаменитый анекдот со звонком. Передают, что во время очередной попойки за ужином Браммел, чтобы выиграть самое непочтительное в мире пари, указал принцу на звонок: «Джордж, позвоните». Принц повиновался, но сказал вошедшему слуге: «Уложите в постель этого пьяницу». Сам Браммел отрицал этот рассказ.

Принц не мог потерпеть подобной развязной уверенности в своем могуществе от человека, которого продолжал считать своим протеже, и решил просто отдалить Браммела от себя, надеясь, что денди упадет сам, но тот ни на йоту не утратил своего положения в обществе. Более того, до слуха принца дошло, что директоры клуба Уатье серьезно обсуждали, пригласить ли на устраиваемое торжество принца или нет, так как он поссорился с Джорджем Браммелом, без которого, очевидно, праздник не состоится, и что Браммел с дерзким великодушием настоял на его приглашении.

Александр отнесся к королю моды с должной почтительностью, хотя, быть может, и не без чувства уязвленного тщеславия. Но приезд царя в Лондон странным образом явился причиной падения великого денди. В клубе Уатье играли наиболее рьяно и Браммел мог оставаться на высоте, лишь играя как все. Он был игрок и игрок страстный. Неудачная игра значительно подорвала его состояние — основу его элегантности. А приехавшие в Англию русские и прусские офицеры еще более взвинтили ставки. Это погубило Браммела — он прибег к услугам ростовщиков и погряз в долгах, которые вынудили его покинуть Англию и перебраться в Кале, это убежище английских должников.

Отношения царя с принцем-регентом не сложились по политическим причинам: Александр чересчур открыто высказывал свое сочувствие вигам. В беседе с одним из их вождей он даже пообещал, что непременно постарается вызвать к жизни оппозицию в России.

Эти политические недоразумения помешали ведению каких-либо переговоров с Георгом, и Александр все время посвящал развлечениям.

Вообще недоразумений было много. Когда на одном из раутов Александру представили Вальтера Скотта, еще малоизвестного автора средневековых баллад, царь, посмотрев в лорнет на хромую ногу поэта (Вальтер Скотт был хром от рождения), осведомился, в каком сражении он получил ранение. Английские дамы, еще незнакомые с «платоническим ухаживанием» русского государя, с недоумением обсуждали историю с леди Джерси. Эта известная красавица была приглашена царем во дворец к часу ночи. Опытная леди приготовилась ко всему и приехала с убеждением, что будет крайне невежливо отказать царственному поклоннику, как бы далеко не зашли его ухаживания. Но Александр ограничился тем, что в конце разговора попросил разрешения поцеловать ей руку выше локтя.

Лондонские театры отметили приезд русского государя оперой «Наренский, или дорога в Ярославль». Ее автор, видимо, наслышанный о недоброй славе ярославских лесов, развивал в ряде роскошно-экзотических сцен типично русский сюжет из современной жизни: двое влюбленных попадают в плен к разбойникам, но в конце концов освобождаются молодым рекрутом Алексеем, который пошел в солдаты вместо брата. Дело, понятно не обошлось без колоритных фигур хитрой цыганки и ямщика Афанасия. Костюмы и декорации подчеркивали достоверность страшной истории. Староста деревни щеголял в