Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

отстаивала старшинство Габсбургов, граф д`Артуа — дома Бурбонов. Дело доходило до яростных перебранок, слез и даже грубостей. Граф Прованский, сам превосходный знаток генеалогии и хронологии, все же предпочитал родословным изысканиям супруги непритязательный лепет г-жи Бальби, женщины, быть может, не столь ученой, но знающей себе цену. Людовик мог судить об этом по следующей истории. Как-то г-жа Бальби, войдя в великолепные комнаты, приготовленные для нее в Люксембургском дворце по приказу графа Прованского, нашла, что они убраны в дурном вкусе. Людовик наотрез отказался признать, что убранство и меблировка на сумму в двести тысяч франков могут отдавать безвкусицей. Однако г-жа Бальби нашла средство убедить его: ночью она подожгла эти покои, после чего заново обставила их по своему желанию — за деньги графа, разумеется.

Помимо генеалогии, граф Прованский был знаток древностей, любил сыпать цитатами из Сенеки и Горация (хотя многие и злословили, что он читает классиков только на людях), проявлял изрядную начитанность, принимал у себя философов и писателей, и сам имел тщеславную слабость печатать в газетах под различными псевдонимами рецензии на спектакли и статьи по литературным вопросам. Поэтому, по совокупности всех этих причин, считалось, что он находится в оппозиции ко двору, и братья строили свои отношения, исходя их этого общепринятого мнения.

После казни Людовика XVI граф Прованский, уехавший к тому времени из Франции, принял звание регента, а после смерти малолетнего дофина — титул короля Франции. Победная поступь революционных войск заставляла его переезжать из города в город, из страны в страну все дальше на восток, пока, наконец, он не очутился по приглашению Павла I в Митаве. Здесь ему отвели громадный дворец, построенный Бироном, и назначили двести тысяч рублей на содержание двора (вспомним, что сам Павел, будучи наследником, получал от матери тридцать тысяч). Русский царь был единственным государем Европы, который оплачивал расходы изгнанника, прочие коллеги Людовика по «delicieux metier de Roy» («прелестному ремеслу короля») не дали ему ни гроша. Несколько лет, проведенных в митавской глуша, были, быть может, не самым веселым временем его жизни, зато одними из самых спокойных, — а престарелый Людовик научился ценить покой. Неожиданное сближение Павла с Наполеоном сделало пребывание Людовика в России неудобным для царя и оскорбительным для короля. Он покинул Митаву и под именем графа де Лилль перебрался в Варшаву. Здесь он получил предложение первого консула официально отречься от престола за кусок земли в Италии и шесть миллионов франков пенсии. Людовик переборол искушение. Он ответил протестами на расстрел герцога Энгиенского и коронацию Наполеона, но, как заметил последний: «Претендент должен протестовать всегда, это единственное остающееся у него средство царствовать».

Разрыв Александра с Наполеоном и приближение французов к Польше вновь привели Людовика в Митаву. Александр был не столь щедр по отношению к Бурбонам, как его отец (уроки Лагарпа о злоупотреблениях старого режима во Франции играли в этом не последнюю роль). Очевидцы свидетельствуют о весьма провинциальной обстановке королевских покоев и порядком изношенных фраках придворных. Время и события сделали из Людовика истинно-трагическую фигуру несчастного изгнанника. Усилившиеся припадки давней мучительной подагры надолго лишали его ног, кочевая жизнь и унижения лишили бодрости духа, развили в нем подозрительность и болезненное пристрастие к подчеркиванию своего королевского достоинства. По правде сказать, во всей его фигуре только особой формы нос Бурбонов еще говорил о королевской породе этого тучного, обрюзгшего старика с кирпичной бычьей шеей, неподвижно застывшего в вольтеровском кресле с Горацием в руках и в почти маскарадном костюме — мешковатом старомодном фраке, шляпе с белыми перьями, красных гетрах и бархатных сапогах, в которые он прятал больные ноги. Этот безбожник, предпочитавший античных классиков Библии и в интимных разговорах глумившийся, по старой памяти, над христианством и религией вообще, верил, однако, в свое легитимное божественное право на престол — это была, так сказать, его личная религия, которая одна поддерживала его угасающие силы.

В 1806 году он напутствовал русских офицеров:

— Господа! Побейте хорошенько французов, но после того имейте к ним снисхождение, ведь они мои дети.

Тильзитский мир заставил его искать убежище в Англии, где ему симпатизировали тори и принц-регент Георг. Английское правительство приобрело для него поместье Гартвелл и выделило приличное содержание.

В 1814 году Людовику было шестьдесят лет; физические и душевные силы его были на исходе. Хотя он и подписывал официальные бумаги восемнадцатым годом своего правления, ему уже плохо верилось в то, что Франция когда-либо признает его своим государем. Получив известие о том, что французская корона теперь действительно принадлежит ему, Людовик лишился чувств и несколько дней не вставал с постели.

Георг принял его в Лондоне со всеми почестями, подобающими королевской особе; солдаты почетного караула и сам принц-регент надели белую кокарду Бурбонов. Людовик был в мундире маршала Франции, который не очень вязался с его бархатными сапогами. Георг сам обвязал его колено лентой Ордена Подвязки. Лондонцы приветствовали короля процессией в честь свержения Наполеона и реставрации Бурбонов. Одни актеры представляли роялистов, другие — Наполеона и его семью. Зрители с таким увлечением бросали гнилые апельсины и яблоки в ненавистного Бони, что актер, представлявший его, не выдержав, взмолился о пощаде. Другой актер, одетый в средневековый испанский костюм, изображал брата Наполеона, свергнутого короля Испании Жозефа, причем из-под камзола виднелся голый актерский зад. Прощаясь с Георгом, Людовик заявил, что «королевский дом наш обязан своим восстановлением на престоле предков после Всевышнего Промысла, более всего мудрым советам вашего королевского высочества и непоколебимому постоянству английской нации». Он чтил в Англии страну, не вступавшую ни в какие сделки с Наполеоном. К Александру Людовик относился неприязненно. Митавское гостеприимство не оставило после себя приятных воспоминаний, а колебания царя в вопросе передачи престола Бурбонам окончательно истребили в сердце Людовика не только какую-либо симпатию, но даже чувство элементарной благодарности.

12 апреля Людовик отплыл из Дувра на восьмилинейном корабле, в сопровождении целой флотилии английских и французских судов. 17-го он вступил в Компьен, под гром орудий и овации жителей. Маршал Бертье приветствовал его, как отца и благодетеля нации, уверяя, что Франция, «изнывавшая двадцать пять лет», с восторгом встретит своего законного государя. Ней и Мармон не отставали в лести. Людовик сразу понял, с кем имеет дело, и обошелся с ними, как добродушный барин с нашалившей дворней. Он выразил солидарность маршалу Лефевру по поводу посетившей его подагры, заверил Мармона, все еще носившего руку на перевязи, что он вскоре сможет вновь служить Франции и королю, после чего назидательно напомнил всем о своем божественном праве на престол. Затем он неожиданно заговорил о родоначальнике династии Бурбонов