Мир без конца - Кен Фоллетт

В дверь постучали, и вошла мать Годвина собственной персоной. Родительница теперь жила в небольшом удобном доме на Кэндл-корт возле главной улицы. Эдмунд оставил сестре щедрое наследство, которого ей хватит до конца дней. Петронилле исполнилось пятьдесят восемь, высокая фигура сгорбилась, женщина ослабела и ходила с палочкой, но разрабатываемые ею схемы по-прежнему походили на волчьи ямы. Увидев ее, сын, как всегда, обрадовался и сразу напрягся, испугавшись, а вдруг чем-то не угодил.

Петронилла являлась теперь главой семьи. После гибели Антония и смерти Эдмунда семь лет назад она осталась единственной представительницей старшего поколения. Мать беспрестанно диктовала Годвину, что следует делать. Также она вела себя и по отношению к Алисе, давала указания и Элфрику. Руководила даже внучатой племянницей Гризельдой и наводила ужас на ее восьмилетнего сына Мерфина Маленького. Сестра почившего Эдмунда обыкновенно рассуждала здраво, и родные, как правило, беспрекословно подчинялись, спрашивая ее мнения, даже если вдруг по какой-то причине не получали наставлений. Годвин и представить себе не мог, как жить без нее. В редких случаях, когда повеления не выполнялись, от Петрониллы всеми силами пытались это скрыть. Только Керис противостояла ей. «Не смей мне указывать, — не раз говорила она тетке. — Ты дала бы им убить меня». Мать села, осмотрела зал и скривилась:

— Бедненько.

Она частенько бывала резкой, но Годвин так и не привык и каждый раз вздрагивал.

— Ты о чем?

— Тебе нужен дом получше.

— Я знаю.

Восемь лет назад Годвин уже пытался уговорить мать Сесилию дать денег на постройку нового дворца. Та пообещала выполнить просьбу через три года, но потом заявила, что передумала. Аббат не сомневался, что без Керис тут не обошлось. После того суда он больше не очаровывал Сесилию, и вытаскивать из нее деньги становилось все труднее.

— Тебе нужен дворец для приема епископов, архиепископов, баронов и графов.

— У нас сейчас нет денег. Граф Роланд и епископ Ричард последние годы почти не вылезали из Франции.

Король Эдуард вторгся на северо-восток Франции в 1339 году и проторчал там весь 1340 год; в 1342 году монарх перебросил свои войска на северо-запад и бился в Бретани. В 1345 году английская армия сражалась в винной Гаскони на юго-западе. После этого Эдуард наконец вернулся в Англию, но теперь опять набирал войско.

— Роланд и Ричард еще не вся знать, — язвительно заметила Петронилла.

— Но больше сюда никто не ездит.

Мать заговорила еще жестче:

— Может быть, именно потому, что ты не можешь принять высоких гостей соответственно их положению. Тебе нужен банкетный зал, домашняя часовня, просторные спальни.

Годвин понял: родительница всю ночь напролет думала именно об этом. Обычно мать так и поступала: вынашивала какую-нибудь идею, а потом стреляла как из лука. Аббат гадал, что же навело ее на мысль о дворце.

— Звучит весьма смело. — Он пытался выиграть время.

— Да неужели ты не понимаешь? — вскинулась Петронилла. — Аббатство не имеет влияния просто потому, что ты не видишься со знатными людьми страны. Вот когда у тебя будет дворец с красивыми комнатами, они приедут.

Вероятно, она права. Богатые монастыри, как Дарем или Сент-Олбанс, постоянно жаловались на огромное количество высоких, а то и королевской крови, гостей. Петронилла продолжала:

— Вчера была годовщина смерти моего отца.

Так вот откуда взялся дворец, понял Годвин. Вспомнила славного деда.

— Ты аббат уже почти девять лет. И я не хочу, чтоб мой сын застрял тут. Архиепископы и король должны поставить тебя на епископское, более важное аббатство — например, в Дарем, — а то и отправить посланником к папе.

Годвин и сам всегда считал Кингсбридж разгоном для более высоких должностей, но тщеславные замыслы так и не осуществились. Казалось, лишь недавно была победа на выборах аббата. Его не покидало ощущение, что он только-только занялся настоящей работой. Но мать права, прошло больше восьми лет.

— Почему о тебе не вспоминают, когда речь идет о более важных назначениях? Потому что просто не знают о твоем существовании! Ты настоятель крупного монастыря, но мало кому об этом известно. Покажи свое величие! Построй дворец. Пригласи первым архиепископа Кентерберийского. Посвяти часовню его любимому святому. Скажи королю, что построил королевские покои в надежде, что он посетит тебя.

— Подожди секунду, как-то все сразу. Я бы с удовольствием построил дворец, но у нас нет денег.

— Так найди их.

Интересно где, хотел спросить честолюбец, но в этот момент вошли мать Сесилия и сестра Наталия. Петронилла настороженно-вежливо поздоровалась с настоятельницей и попрощалась с сыном. Монахини сели. Аббатисе шел уже пятьдесят второй год, в волосах пробивалась седина, зрение слабело. Она по-прежнему хлопотала как птичка, ее клювик не пропускал ни одной комнаты, настоятельница чирикала указания монахиням, послушницам и служкам, но с годами стала мягче и, как могла, старалась избегать конфликтов. Сестры принесли какой-то свиток.

— Женский монастырь получил наследство, — устроившись поудобней, доложила Сесилия. — От одной благочестивой женщины из Торнбери.

— Сколько?

— Сто пятьдесят фунтов в золотых монетах.

Годвин испугался. Огромные деньги. На них можно построить скромный дворец.

— Их получил женский монастырь… или аббатство?

— Женский монастырь, — твердо ответила настоятельница. — Вот копия завещания.

— А почему благочестивая христианка оставила вам столько денег?

— Скорее всего потому, что мы выходили ее, когда она заболела по пути домой из Лондона.

Круглолицая мягкая Наталия, на несколько лет старше Сесилии, заметила:

— Мы не знаем, где хранить деньги.

Наталия сама затронула тему, которую собирались поднять монахи. Годвин посмотрел на Филемона и спросил:

— А где они сейчас?

— В комнате настоятельницы, куда можно запросто пройти через дормиторий.

Аббат, будто обдумывая только что пришедшую в голову мысль, задумчиво произнес:

— Может, некоторую сумму из наследства потратить на новую сокровищницу?

— Думаю, это необходимо, — кивнула Сесилия. — Простая каменная постройка, без окон, с мощной дубовой дверью.

— Это несложно, — с готовностью отозвался Годвин. — И потребуется всего пять — десять фунтов.

— Мы считаем, из соображений безопасности ее следует разместить в соборе.

— Вы полагаете?

Так вот почему монахини пришли с этим вопросом к аббату. Им не понадобилось бы его мнение, реши они построить новую сокровищницу на собственной территории, но собором братья и сестры пользовались совместно. Настоятель кивнул:

— Ее можно пристроить к стене, у пересечения северного рукава трансепта и хора, но вход вывести в собор.

— Да, примерно так я и думала.

— Если хотите, я сегодня же поговорю с Элфриком и попрошу его посчитать расходы.

— Прошу вас.

Годвин был очень доволен, что урвал у Сесилии часть неожиданно свалившихся на нее денег, но после разговора с матерью жаждал наложить руки на большее. Да он прибрал бы наследство целиком. Но как? Зазвонил соборный колокол, все четверо встали.

Осужденного вывели к западному фасаду собора, раздели и крепко привязали к вертикальной деревянной прямоугольной раме наподобие двери. На казнь собрались около сотни человек. Простых монахов не было: им не полагалось лицезреть кровопролитие.

У пятидесятилетнего палача Уилла Дубильщика от ремесла задубела даже собственная кожа. В чистом полотняном фартуке он стоял возле маленького столика с разложенными ножами и точил один из них о камень. От скрежета стали по граниту Годвин содрогнулся. Аббат произнес несколько молитв, закончив импровизированной просьбой к Господу, чтобы смерть вора послужила во славу Божью, дабы отвратить остальных от этого греха, и кивнул Дубильщику.

Уилл встал за спиной вора, вонзил в шею Джилберта маленький нож с заостренным концом и сделал длинный прямой разрез до пояса. Преступник взвыл от боли. Палач сделал еще один перпендикулярный разрез по плечам, образовав подобие буквы «Т». Затем Дубильщик взял другой нож — с длинным тонким лезвием, аккуратно поддел уголок кожи в точке пересечения разрезов и потянул. Приговоренный вновь закричал. Затем, держа уголок левой рукой, Уилл начал осторожно срезать кожу вора книзу. Тот истошно завопил.

Сестра Наталия издала какой-то странный звук, развернулась и убежала в монастырь. Сесилия закрыла глаза и начала молиться. Годвина подташнивало. Кто-то в толпе рухнул в обморок. Спокоен был, казалось, один Филемон.

Уилл работал быстро, его острый нож снимал подкожный жир, обнажая переплетение мышц. Кровь текла обильно, и Дубильщик время от времени вытирал руки о фартук. На каждое движение палача Джилберт отвечал ревом все усиливающейся боли. Скоро его кожа свисала со спины двумя широкими лоскутами. Уилл встал на колени — они на дюйм погрузились в кровь — и начал обрабатывать ноги.