Тарназариум Архимеда - Спейсер Кацай

— Нету уже ничего. Взорвалась она. Самоликвидировалась. Нечего было ее ногами пинать. Не мяч, все-таки, — пробормотал Хастон, думая о чем-то своем. И после короткой паузы вдруг пораженно выдохнул: — Слушай, значит все это время?..

— На меня ты работал, на меня. И именно все это время, — тяжело ухмыльнулся одной стороной лица Маккольн. — Потому нет у тебя сейчас другого пути. Вытаскивай меня отсюда. Со мной дальше работать будешь. Я тебя не обижу. От федералов так прикрою, что в жизни не найдут. Связи у меня остались. А за деньги не переживай, будут…

— А теперь слушай меня, Маккольн, — черное тело Хастона обсидиановой, готовой рухнуть, скалой склонилось над уже полупогребенным Дэном. — Я не знаю, что это у тебя за лунная республика такая и знать не хочу. Я знаю другое. Таких людей, как ты, не то что на Луну, но и на земную орбиту выпускать нельзя. Ты — хворь, которая землю жрет, а теперь и на небо замахнулась. И для того, чтобы ты всю свою микробность в полной мере осознал, останешься ты тут, Маккольн. А когда осознаешь, станешь удобрением для этой земли. Вот в этой роли от тебя, действительно, хоть какая-то польза будет.

— Дурак ты, — насколько мог жестко, бросил Маккольн. — Дураком был, дураком и помрешь. А помрешь, брат, ты очень даже скоро. Сейчас мой человек подъедет. Меня спасет, а с тобой разберется. На запчасти разберется, поскольку ты, зек недоделанный, без оружия, а у него…

— Ну, на счет оружия мы еще поспорим, — усмехнулся Хастон, еще ближе наклоняясь к Маккольну и доставая у него из-под мышки тяжелый "магнум". Черное дуло пистолета смотрело прямо в глаза Дэна. И по цвету было с ними почти одинаковым. — И еще мы поспорим про то, — продолжил Хастон, — когда твой человек приедет. Понимаешь, дружище, я ведь твой грузовик на несколько километров в сторону отогнал, когда ты сюда свалился. К Змеиным пещерам. Там тебя искать будут. И долго, нужно сказать, будут искать. Вместе с тарелкой летающей, про которую ты растрезвонил. Вот так, Маккольн, рождаются легенды, — жестко закончил Хастон.

С темной стороны затопленного тоннеля послышалось какое-то приглушенное бормотание. Словно вода в кастрюле закипела. Хастон насторожился. А Маккольн, злобно скривившись, прикрыл глаза.

— Ты что, рожа черномазая, — полушепотом произнес он, — думаешь, что я сейчас тебя умолять начну? Плакаться? А хрен тебе! Ты, ублюдок, никогда мозгов не имел и иметь не будешь. Потому как второй сорт — рабочая скотина. Я иногда думаю, на кой ляд мы со времен Архимеда машины выдумываем, роботов всяких. Ведь есть, есть уже роботы. От природы роботы. Это вы, выродки черномазые!.. Я вот тебя, не напрягаясь, использовал. А если напрячься?.. Думаешь, спасешься от меня? Свалишь, думаешь? Нет, придурок! Вычислят тебя и найдут. Найдут и рассчитают, когда к электрическому стулу привяжут. Некому тебя с него снимать будет. А найдут тебя, ублюдка, потому, что спецслужбы все могут. Ты что, действительно за чистую монету принял все, что я тебе тут вешал? Дурак! Какая наука? Какая политика? Настоящая власть на этой планете только у секретных служб. Умных, быстрых, расчетливых. Всяким компьютерам до них, ой, как долго еще тянуться придется! Но высший пилотаж, самый высший — ты слышишь, ублюдок? — это использовать спецслужбы для своих личных целей. Это не каждому дано. Это не каждый может…

Маккольн внезапно замолчал, приподняв веки и уткнувшись взглядом в побелевшие глаза на окаменевшем лице Хастона. Глаза смотрели куда-то в сторону. Не на Дэна.

Он тоже слегка повернул голову, изо всех сил ворочая негнущейся шеей, и внутренне вздрогнул. Словно током его ударили. По покрытому обломками, рваному и тесному пространству к нему приближалось — катилось? ползло? — нечто мертвенно блестящее и ужасное в своем металлическом блеске. Маккольн совсем забыл про существо, выскочившее из летающей тарелки и проплавившее землю, но теперь…

— Дик?! — полувыкрикнул, полуспросил Маккольн, глядя даже не на существо, а на влажную полосу, тянущуюся за ним: оно, должно быть, выползло из воды.

— Пошло, пошло отсюда! — услышал он бешеный крик Хастона и в поле его зрения появился носок избитого военного ботинка, со всего размаху въехавший в блестящую поверхность.

Существо взвизгнуло и рыскнуло в сторону, а из его задней части взвился тонкий гибкий хвост, моментально набухший на конце малиновой почкой, которая, в свою очередь, бесшумно взорвалась оранжевым лучом и хлестнула им по ботинкам Хастона. Запахло горелой кожей.

— Ах, ты!.. — заревел Дик, вскидывая "магнум" и всаживая пулю за пулей в ртутное тельце.

Пули рикошетили и ударялись в стенки колодца, вздымая на них облачка серой пыли. Тоже серо-металлической по цвету. А ртутное создание крутнулось на месте и его луч вздымающейся спиралью начал раскручиваться над обломками провала. Два раза Хастон увернулся от нее и, поняв, что в третий раз этого не удастся, схватился за линь, вытаскивая из зоны лучевого обстрела свое тяжелое тело.

А луч еще раз обошел по кругу тесное, ставшее мгновенно неимоверно жарким, пространство, остановился над головой Маккольна и начал медленно опускаться к его перекошенному лицу.

— Не-е-ет!!! — заорал тот, выворачивая из горла слизь и пену. — Нет! Дик, останови его! Останови!..

Но Хастон, вцепившийся в раскачивающуюся веревку, уже ничего сделать не мог. Он мог только с ужасом наблюдать за тем, как, задымившись, вспыхивают светлые волосы Маккольна, смешивая свой горелый смрад с вонью загоревшейся материи. Как обугливается лицо с судорожно раскрытым ртом. Как лопается кожа, а ртутное тело в кровавом сиянии прожигает череп, разбрызгивая, сразу же запекающуюся, кровь и постепенно исчезая в поджаренной массе вывалившегося мозга.

Больше на это Дик смотреть не мог. Он лихорадочно засучил руками, выбираясь из колодца, переполненного одичавшим кошмаром, перевалился через его зазубренный край и вырвал прямо на пыльную, выжженную солнцем, землю. Каменистый склон стекал в безлюдную равнину и Хастон был один, совсем один на этой, забытой богом, планете.

18 августа 1998 года,

Владивосток (Приморский край, Российская Федерация)

Она была одна, совсем одна на этой, богом забытой планете. Владивосток оказался городом пыльным и каким-то недостроенным. И в архитектурном, и в житейском смысле. А до родного Гременца было почти восемь тысяч километров. И все это пространство, протянувшееся через два огромных материка, тоже было совершенно недоделанным. Если не в смысле недостроенности, то уж неустроенности — точно.

Руслана украдкой посмотрела на свои пальцы. Они уже не дрожали. Все-таки, брать себя в руки она научилась. Отец научил. Милый, добрый папа!.. С которым она познакомилась только тогда, когда ей стукнуло пятнадцать, а Андрея Владимировича Барбикена выпустили, в конце концов, из воркутинских лагерей. Был самый разгар перестройки, в воздухе носился запах свободы — во всех смыслах свободы — и взъерошенная девчонка-подросток, затянутая в черную кожу и обвешенная металлическими цепями, недоверчиво разглядывала худого, какого-то высушенного, мужчину, неуверенно замершего на пороге их квартиры.