Белые искры снега - Анна Джейн

— Двойки не ставит? — полюбопытствовала моя светловолосая подруга и ее плечи внезапно передернулись. Она растеряно огляделась по сторонам.

— Не ставит, что вы. Я отличник, — не отрывая глаз от Алёны, произнес Зарецкий. — Анастасии Владимировне одно удовольствие меня учить.

Алёна кивнула, но почему-то разговор продолжать не стала = взяла свой мобильник и принялась писать кому-то сообщение, склонив голову и словно отгородившись от этого мира длинными прямыми волосами, блестящими под электрическим светом.

— А мы раньше с вами нигде не встречались? — спросила Алсу, ухмыляясь.

— Я бы вас запомнил, — по-джентельменски и с явным намеком отозвался Енот. Алёна рассмеялась еще громче. Как у Хирурга, ее смех был красивым — изящным и непринужденным.

— Это я тебя запомнил, малыш, — медленно произнес Хирург. Ярослав с великой неприязнью глянул на моего друга, явно желая, чтобы тот провалился куда-нибудь в подполье.

— Меня малышом только родители в детстве называли. И я что-то не могу вообразить тебя одним из них, — на симпатичном лице Зарецкого появилась ухмылочка, которую больше всего хотелось назвать издевательской. — Думаю, единственный человек, кто может меня называть так же — это моя вторая мама, моя замечательная учительница. — Мятные глаза весело посмотрели на меня. И я совершенно некстати узрела на лице Зарецкого тонкий длинный шрам на вершине правой скулы.

— Я буду твоим вторым папочкой, — отозвался Хирург.

— Даже третьим не станешь, Мурашка, — отозвался Ярослав, явно намекая на надетую под клетчатую рубашку футболку с изображением злобного абстрактного насекомого, похожего на рогатого муравья, — символа любимой американской группы Хирурга. Он вновь криво улыбнулся, и я почти почувствовала пульсацию его злости, и внимательно оглядел Зарецкого. Но никаких изображений на неброской и, конечно же (как же не без этого!) стильной одежде Енота не увидел — ни на джинсах, заправленных в грубые ботинки в стиле милитари, ни на застегнутой на молнию толстовке.

— Нам надо пообщаться тет-а-тет, гномик. Видимо, в ваше школе совсем не припадают уроки вежливости и этикета, — сквозь зубы процедил Женька, явно намереваясь встать и поговорить с дерзким оппонентом где-нибудь на улице, с применением таких средств воспитания, как прямое физическое воздействие, однако я жестом попросила Хирурга остаться на месте. Благо, он меня послушал. Не хватало еще, чтобы он пострадал из-за разборок с избалованным школьником. Да и я, как почти педагог, не могла допустить того, чтобы моего ученика побили на моих же глазах.

— Ярослав, тебе пора. Спасибо, что помог. Я хочу в знак благодарности купить тебе коктейль. Разумеется, молочный, — сказала я благодушно.

— Ну что вы, Анастасия Владимировна, не стоит, — солнечно улыбнулся мне он. — Вы садитесь, вам не нужно стоять. Вдруг опять это повторится? — голосом выделив слово "это", Зарецкий чуть ли не силой усадил меня на место около Алсу, которая дурочкой не была и смотрела на нас двоих с таким любопытством, с каким кошка смотрит на мышек.

— Что — это? — влезла Ранджи, которая не так тонко понимала многие психологические моменты, будучи человеком открытым и прямым.

— Кровь из носа, — отозвалась я неохотно.

— Ого, что с тобой? — изумилась Алсу и тыльной стороной руки коснулась моего лба, проверяя температуру. — Тебе плохо, подруга?

— Давление играет? — предположила Ранджи. — Ты сейчас-то себя как чувствуешь?

Женька один промолчал, но тревога в его карих глазах все же была. Меня это радовало… и раздражало. Если ты беспокоишься за меня, встань, возьми меня за руку и спроси, что со мной!

— Со мной все нормально, ребят, — отозвалась я, не желая рассказывать про приключения в туалете. Не потому что мне было неловко, на это мне вообще было плевать, а потому что я не могла рассказывать друзьям ро свою прошлую жизнь.

— Ярослав, не задерживайся допоздна. До пятницы. — Мне очень хотелось спросить о синдроме, которым Ярослав наградил меня в разговоре с администратором, но я не стала этого делать. Потом спрошу.

— До пятницы, — кивнул он мне, еще раз при этом улыбнувшись задумавшейся Алёне. — До свидания.

И он ушел. А вместе с ним, как это ни странно, остатки моего хорошего расположения духа.

Спустя секунд десять я вдруг почувствовала чей-то внимательный взгляд. Подумав, что на меня смотрит Зарецкий, я, подняв голову, я встретилась глазами с симпатичной девушкой в терракотовом свитере. Алёна тоже мельком глянула на нее и отвернулась.

За нашим столиком воцарилась напряженная тишина.

Дарёна, хихикая и время от времени прикусывая от смеха кончик языка, летала над Настей и Ярославом, которые медленно двигались к столику, за которым сидели друзья девушки. Пару минут назад, в туалете, сидя на раковине и болтая ногами, она со смеху умирала, глядя, как чудят эти умники, дважды запиравшиеся то в одной кабинке, то в другой. Воистину, большая фигура — да дура. Такие взрослые, а ума… Словом, то, что делали эти двое, знатно потешило юного зеленоглазого призрака. Впрочем, для нее их новая внезапная встреча явно не была неожиданностью, как, впрочем, и все остальные — тоже. Было бы вернее сказать, что эти "внезапные" встречи были делом рук самой Дарёны. Сколько усилий она приложила для этого!

А все для того, чтобы эти двое после стольких совпадений поняли — они предназначены друг для друга и остались вместе, как это и было задумано мирозданием с самого начала, пока она, глупая Дарёна, все не испортила! Каждый раз, осознавая, что она натворила, девочка начинала с новой силой ненавидеть себя. Во время таких моментов в этом мире, таинственном и необъяснимом, где законы физики были совсем не такими, как на Земле, или вовсе отсутствовали, она взмывала вверх, далеко вверх, выше птиц, и, разогнавшись, скользила по воздушной глади, проходя сквозь облака и не оставляя следа.

Парадоксально, но она, призрак, по доброй воле оставшийся в своем старом мире, к которому принадлежали Ярослав и Настя, тоже умела плакать. И еще странным было то, что раньше она боялась высоты, а теперь — нет. Однажды отдав себя высоте и тем самым принеся ей саму себя как жертву, Дарёна полюбила ее, как, впрочем, и высота полюбила Дарёну.

А после ненависти и высоты наступал этап менее сильного, но такого же болезненного для души чувства — сожаления: о прошлом, о будущем, о настоящем. В такие моменты девочка сидела на крыше высоченных зданий, глядя сверху на людей и болтая ногами. Затем Дарёна успокаивалась — до следующего посещения облаков.

Может быть, поэтому, чтобы не чувствовать ни ненависти, ни сожаления, девочка-призрак так старалась изменить реальность, перевязывая сверкающие белую и красную нити?