Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

Итак, в эпоху Древнего Царства Нейт считалась охранительницей мертвого царя, причем она не только защищала его от различных опасностей, и в первую очередь от воздействий времени, но и заботилась о пропитании мертвого (!) царя.

Следует признать, что сюжет об охране мертвого царя от времени прекрасно укладывается в современные представления о значении древнеегипетской практики бальзамирования. Особняком стоит точка зрения Иеронима ван Дака, который, основываясь на своих собственных переводах Текстов пирамид в частности пишет: "Есть основание считать, что когда в Текстах пирамид или в Текстах саркофагов речь идет об "охране мертвых", то имеется в виду не бальзамирование, а какая-то другая обрядовая практика, сведения о которой до нас, к сожалению, не дошли. В изречении 645 говорится § 1865: О, Нейт, сохрани меня своими льняными лоскутками (букв. "тряпочками"), в которых [еще] осталось время. Нейт дарила мертвому "дыхание жизни" (изречение 408) и другие необходимые ему атрибуты: магические узлы защиты (изречение 670), набедренную повязку (изречение 663), какие-то другие тканые изделия (изречение 608: Вот, что Нейт соткала). В надписях Позднего периода мертвому, облаченному в льняные одежды из святилищ, от имени богини обещается: Тело твое не погибнет никогда! Разум твой будет Нейт!".[44] В надписях Нового царства по отношению к Нейт используются следующие эпитеты: "владычица западной страны",[45] "главенствующая в некрополе", "Владычица Та-анх (т. е. гробницы или некрополя)",[46] "Подательница жертв",[47] "Хранящая время в тканях",[48] "Пробуждающая от сна (смерти)".[49]

С упадком династического Египта традиционные древнеегипетские верования были преданы забвению (если не принимать в расчет позднейшие оккультные рецепции древнеегипетской магии). Тем более интересным кажется случай, о котором упоминает в своих путевых записках "Описание путешествия в Аравию и другие сопредельные страны" известный немецкий путешественник Карстен Нибур (XVIII в.):

"На площади у мечети Шадли я увидел старуху, которая копалась в пыли у самых стен мечети, собирая что-то в подол своей грязной юбки. Мне было непонятно, как благочестивые граждане богатого и процветающего Мосха могут терпеть такую нищенку. На мой вопрос Сеид Селех ответил, что эта полоумная старуха собирает всякий мусор, потому что считает себя жрицей какой-то Нейт. На моих глазах старуха вытащила из кучи какого-то мусора кусок бечевки и быстро затолкала его себе в рот. "Видишь, какая она сумасшедшая, — засмеялся Саид. — Она ест весь мусор, который находит. И на улицах чисто, и уборщикам не надо платить". Мне было жаль эту старую женщину, но арабы понимают милосердие по-своему.

Заинтересовавшись неизвестным мне доселе культом, я стал расспрашивать Сеида и Исмаила о Нейт. Как я понял из всех этих расспросов, Нейт поклоняется кучка «неверных», которые живут в развалинах где-то близ Тихамы. Там же находится и храм их странной богини. Мусульмане терпят этих «неверных» только потому, что они ухаживают за близлежащими городами — Мосхой, Бейт-эль-Факихом, Забидом. Они собирают в этих городах весь мусор, — таков договор. Мусор они приносят своей богине, которая якобы дарит им за это долгую жизнь".[50]

Неожиданно тема Нейт и уже в непосредственной связи с "последними вещами" обнаруживает себя в документах, принадлежащих нашему времени.

В 1930 году Шарль де Лессепс в Париже опубликовал записки своего знаменитого отца Фердинанда де Лессепса — французского дипломата, инженера, знаменитого строителя Суэцкого канала.[51] Записки в основном посвящены бесконечным интригам, которые велись англичанами, французами, арабами и турками вокруг строительства Суэцкого канала, однако один эпизод имеет непосредственное отношение к нашей теме. Вот, что рассказывает Фердинанд де Лессепс:

"Мои отношения с Мехмет Саидом складывались в целом очень благоприятно для моих намерений и планов. В конечном счете, благодаря макаронам и разным сладостям, я добился его полного расположения.[52] Однажды, преисполнившись ко мне теплыми чувствами, Мехмед Саид сказал, что если я захочу, то на строительстве канала для меня будут работать даже мертвые. Я в свою очередь был готов слушать любые его глупости, лишь бы не потерять расположение королевской семьи. Видя, что я не очень-то верю его словам, Саид предложил мне спуститься в подвал дворца, чтобы я сам мог убедиться в правдивости его слов. Я никогда не бывал раньше в подвалах каирского королевского дворца и поэтому принял его предложение с радостью. Конечно же я ни на секунду не сомневался, что все его рассказы о мертвых являются не более, чем фантазиями подростка, наслушавшегося арабских сказок. То, что я увидел поразило мое воображение. Современная наука еще должна дать этому свое объяснение. Впрочем, покров секретности, которым окружены на Востоке некоторые области древнего знания, едва ли позволит прогрессивным ученым Запада в ближайшее время дать оценку некоторым поразительным и таинственным явлениям. Вместе с Саидом мы спустились в холодный подвал, где хранились пищевые запасы, и оттуда через незаметную дверь попали в помещение, назначение которого заключалось по всей видимости в том, чтобы тайно наблюдать за происходящим в другом подвальном помещении. Саид, стараясь не шуметь, откинул темную занавеску на стене, — открылось небольшое окошко, из которого был виден довольно большой, освещенный факелами зал. Зал был уставлен каменными столами, показавшимися мне весьма похожими на древнеегипетские саркофаги. На одном из столов, совсем недалеко от того места, где стояли мы с Саидом, лежало обнаженное тело какого-то мужчины. "Это Селим, конюх. — прошептал мне Саид. — Он умер вчера днем." Потом я увидел, как откуда-то из темной части зала выходят три женщины, одетые в широкие белые рубашки и турецкие шаровары. Лица женщин скрывали вуали. Одна из женщин несла поднос, на котором, насколько я мог разглядеть, находились какие-то тряпки, бинты и обрывки веревок. В руках у другой женщины находился живой петух. Третья несла небольшой топорик. Женщины остановились у стола, на котором лежал покойный. Пристроив петуха на небольшом чурбанчике, женщины быстро отрубили ему гребешок и кровью из гребешка смазали глаза и рот покойного.[53]

Затем одна из женщин склонилась над покойником, разжала ему зубы небольшим ножом и вложила в рот обрывок веревки, взяв его с подноса, который держала другая. Сразу же после этого женщины отошли от стола и стали в тень так, что я уже не мог их видеть. Из темноты вышла четвертая женщина, совсем еще девочка, как мне показалось. Она подошла к столу, обхватила труп руками и, подняв его без особых усилий, крепко прижала к себе. Женщины, которых не было видно, затянули какую-то песню, ритмично прихлопывая в ладоши. То, чему я стал свидетелем потом, более всего напоминало танец. Маленькая, похожая на девочку, но, вероятно, обладающая нечеловеческой силой женщина, обхватив труп, совершала замысловатые движения, кружась вокруг каменного стола. При этом, как я мог видеть, губы ее были крепко прижаты к губам трупа, словно в долгом поцелуе. Это продолжалось минут двадцать. Я даже устал стоять, хотя происходящее заставило меня забыть обо всем на свете.