Талтос - Энн Райс

— А он знает, что делать? — спросил Майкл.

Голова Роуан повернулась резко, как будто ее дернули за веревочку.

— Он?! Ты не можешь ему рассказать. Ты не можешь ожидать, что он узнает нечто такое и не… не свихнется так же, как она. Ты хочешь, чтобы это случилось? Ты хочешь, чтобы он приехал? Никто и ничто тогда не удержит их!

— И что произойдет? — Майкл пытался придать своему голосу силу и твердость, хотя все, на что был способен в тот момент, это задавать вопросы.

— Что случится? Понятия не имею. Я знаю не больше, чем ты! Боже мой, теперь их двое, и они живые, и они не… они не…

— Что?

— Они вовсе не какое-то зло, что крадется к нам, они вовсе не лживые существа, что таят в себе чужеродность, безумие. Они не такие.

— Продолжай, — попросил Майкл. — Продолжай. Не зло.

— Да, не зло, просто другая форма создания природы.

Роуан отвела взгляд, ее голос упал, рука мягко легла на его руку.

Если бы только Майкл не устал так сильно… И Мона… Мона уже так долго оставалась наедине с этим новорожденным существом, с этой длинношеей цаплей с чертами лица Моны. И Мэри-Джейн, две ведьмы, собравшиеся вместе…

А они все это время были полностью погружены в собственные проблемы, желая спасти Юрия, вывести на чистую воду предателя, успокоить Эша — высоченное существо, никому не бывшее врагом сейчас, и никогда не бывшее, и никогда не собиравшееся стать…

— Что мы можем сделать? — шепотом спросила Роуан. — И какое мы имеем право делать что-то?

Майкл повернул голову, пытаясь получше рассмотреть жену. Он медленно сел, чувствуя грызущую боль под ребрами, но теперь уже совсем слабую, и поймал себя на мысли, промелькнувшей где-то на периферии разума: как долго можно протянуть с сердцем, которое так быстро устает и так легко пугается… Черт, не так уж легко! Понадобилась ведь целая Морриган, не так ли? Его дочь, Морриган. Его дочь, что плакала сейчас где-то в этом доме вместе с ее малолетней матерью Моной.

— Роуан, — заговорил он, — Роуан, а что, если это победа Лэшера? Что, если он именно это и задумывал?

— Откуда нам знать? — шепотом откликнулась она и прижала пальцы к губам, что говорило о душевной боли и о том, что она пыталась при этом думать. — Я не могу еще раз убить! — произнесла она так тихо, что это было похоже на вздох.

— Нет-нет… только не это, нет, я не это имел в виду. Я не могу такое сделать! Я…

— Знаю. Не ты убил Эмалет. Я.

— Но мы же сейчас не об этом думаем. Нам нужно подумать о другом: сможем ли мы справиться сами? Будем ли мы пытаться? Должны ли мы вовлечь в это других?

— Как будто она некий вирус… — пробормотала Роуан. — И остальные клетки тела спешат его окружить, сдержать.

— Они могут это сделать, не причинив ей вреда. — Майкла мутило от усталости и даже могло вот-вот стошнить. Но сейчас он не имел права оставить Роуан, он отказывался выглядеть постыдно больным. — Роуан, семья, прежде всего семья, вся семья…

— Напуганные люди. Нет. Не Пирс и не Райен, не Беа и не Лорен…

— Только не в одиночку, Роуан. Мы не можем в одиночку сделать правильный выбор. А девочки… Эти девочки сбиты с толку, они идут темными путями магии и преображений, и она принадлежит им…

— Знаю, — вздохнула Роуан. — Тот самый путь, который некогда был и моим, и лживый дух, который ко мне явился… Ох, мне хочется… это ужасно, это трусость, но…

— Что?

Роуан покачала головой.

За дверью послышался какой-то звук. Дверь приоткрылась сначала на несколько дюймов, потом во всю ширь. В коридоре стояла Мона с заплаканным лицом, ее глаза были усталыми.

— Вы не сделаете ей ничего плохого.

— Нет, — ответил Майкл. — Когда это произошло?

— Всего несколько дней назад. Послушайте, вы должны спуститься. Нам нужно поговорить. Она не может уйти отсюда. Она не выживет в одиночку. Она думает, что может, но это не так. Я не прошу вас рассказывать ей, действительно ли где-то есть мужчина для нее, просто пойдите, примите мое дитя, выслушайте.

— Да, хорошо, — согласилась Роуан. — Но ты нездорова, тебе нужно отдохнуть.

— Это все-таки были роды, но я в порядке. Ей постоянно нужно молоко.

— Значит, она не сбежит, — сказала Роуан.

— Наверное, нет, — ответила Мона. — Вы ведь понимаете, вы оба?

— Что ты ее любишь? Да, — сказала Роуан. — Я понимаю.

Мона медленно склонила голову:

— Спуститесь вниз. Через час. Думаю, к тому времени она успокоится. Мы купили ей кучу хорошеньких платьев. Они ей нравятся. И она потребовала, чтобы мы тоже принарядились. Может, я ей зачешу волосы назад и завяжу лентой, как делаю обычно сама. Она умная. Она очень умная, и она видит…

— Видит что?

Мона замялась. А потом у нее вырвался ответ, короткий и неубедительный:

— Она видит будущее.

Дверь захлопнулась.

Майкл осознал, что смотрит на бледный прямоугольник окна. Свет быстро угасал: весенние сумерки так коротки. Снаружи запели цикады. Слышит ли она все это? Утешает ли это ее? Где сейчас его дочь?

Он потянулся к лампе.

— Нет, не надо, — сказала Роуан. Она казалась сейчас всего лишь темным силуэтом, линия мерцающего света очерчивала ее профиль. Комната замкнулась, а потом стала огромной в темноте. — Я хочу подумать. Подумать вслух во тьме.

— Да, понимаю, — отозвался Майкл.

Роуан повернулась и очень медленно, экономя движения, подложила под спину Майкла подушки, чтобы он мог откинуться назад, а он, ненавидя себя за это, позволил ей так сделать. Он расслабился, глубоко вздохнул, наполняя воздухом легкие. Окно было блестящим и белым. А когда деревья снаружи шевелили ветвями, то казалось, что царящая там тьма пытается проникнуть внутрь. Деревья как будто слушали.

— Я твержу себе, что все мы постоянно рискуем столкнуться с ужасом, — заговорила Роуан. — Любой ребенок может оказаться монстром, несущим смерть. Что бы ты сделал, если бы рядом с крошечным розовым существом, каким и должен быть новорожденный, вдруг появилась некая ведьма, возложила на него руки и сказала: «Он вырастет для того, чтобы начать войну, для того, чтобы делать бомбы и лишить жизни тысячи, миллионы»? Ты придушил бы такого ребенка? Если бы действительно в это поверил? Или сказал бы: «Нет»?

— Я думаю… — ответил Майкл. — Я думаю о том, что имеет смысл сделать… Она ведь новорожденная и должна слушать, поэтому те, кто ее окружает, должны стать ее учителями, а когда пройдут годы, когда она станет старше, то…

— А что, если Эш так и умрет, ничего не узнав? — спросила Роуан. — Ты помнишь его слова? Что они значили, Майкл? «Танец, круг и песня…» Или ты веришь в то предсказание в пещере? Если веришь — а верю ли я, не знаю, — но если ты веришь, тогда что? Мы потратим жизнь на то, чтобы не подпустить их друг к другу?

В комнате окончательно потемнело. На потолок осторожно ложились бледные полосы света. Мебель, камин, сами стены исчезли. А деревья снаружи, освещенные уличными фонарями, все так же сохраняли свой внешний вид и краски.

От неба осталось совсем немного — всего лишь несколько пятен цвета розовой плоти.

— Мы спустимся вниз, — сказал Майкл. — И выслушаем их. А потом, возможно, только возможно, мы созовем всю семью. Попросим прийти всех, как когда ты лежала в постели и, казалось, не сегодня завтра умрешь… Они нам нужны. Лорен, и Пейдж, и Райен, да, Райен, и Пирс, и Старуха Эвелин…

— Может быть, — откликнулась Роуан. — Знаешь, что будет? Они посмотрят на нее, на ее несомненную невинность и юность, а потом посмотрят на нас, гадая: «Это что, действительно правда?» — и примутся уговаривать нас самостоятельно принять решение.

Майкл осторожно соскользнул с кровати, боясь тошноты, и пробрался в темноте от столбиков балдахина к узкой, отделанной белым мрамором ванной комнате. Воспоминания вернулись — о том, как они впервые пришли в эту часть дома, он и Роуан. Тогда он еще только собирался на ней жениться. А здесь валялись мелкие осколки разбитой статуэтки, на белых плитках, которые теперь проявились в слабом, бесцветном свете. Голова Девы, покрытая вуалью, отломилась от шеи, и еще одна маленькая гипсовая рука… Что это было? Дурное предзнаменование?

Боже, а если Эш ее найдет? А если она найдет его! Боже… Но ведь это им решать, разве не так?

— Это не в наших силах, — прошептала из темноты Роуан.

Майкл наклонился над раковиной, открыл кран, ополоснул лицо холодной водой. Поначалу из крана лилась почти теплая вода, но потом струя пошла глубоко из-под земли и стала по-настоящему холодной. Наконец он вытерся, безжалостно хлопая себя по лицу, потом отложил полотенце, сбросил пиджак, мятую рубашку, насквозь провонявшую потом, отерся насухо и взял с полки разрекламированный дезодорант, чтобы уничтожить тот запах. Он гадал, мог ли Эш тоже воспользоваться чем-то таким и совершенно уничтожить собственный запах, чтобы они не подхватили его при прощальных поцелуях, которыми он их одарил.