Сага о короле Артуре - Мэри Стюарт

Я лежал, задыхаясь, выворачиваясь наизнанку, давясь желчью, уткнувшись лицом в землю и уцепившись левой рукой за мягкую кочку армерии, как утопающий за соломинку. Утес сотрясался от ударов волн, и даже эта слабая дрожь отдавалась болью в моем теле. Болело все. Бок горел так, словно сломанные ребра вдавились внутрь тела, со щеки, которой я прижимался к земле, была содрана кожа. Рот был полон крови, а правая рука казалась сплошным месивом боли. Я слышал, как вдалеке кто-то жалостно постанывает от боли.

Кровь у меня во рту запузырилась и потекла по подбородку, и я понял, что это стонал я сам, Мерлин, сын Амброзия, великий чародей! Стиснув зубы, я принялся подниматься на ноги.

Боль в руке была жестокая — хуже всего остального. Я даже не столько чувствовал, сколько слышал, как обломки костей трутся друг о друга. Поднявшись на колени, я пошатнулся и не решился встать на ноги так близко от обрыва. Позади меня накатил девятый вал: прогремел, взметнул в сереющее небо брызги пены, потом откатился, а на смену ему уже шла другая волна. Утес дрожал. Над головой с криком проплыла чайка — первая за утро.

Я отполз подальше от края пропасти и встал на ноги.

Бритаэль лежал на животе у порога потайной двери, словно пытался заползти внутрь. Позади него на траве растекалась лужа крови, слизистая, словно след улитки. Бритаэль был мертв. Я последним отчаянным ударом перерезал ему вену в паху, и жизнь вытекла из него, пока он пытался доползти за помощью.

Я опустился на колени рядом с ним, чтобы убедиться, что он мертв.

Потом стал толкать его вниз до тех пор, пока он сам не покатился вниз по склону и не рухнул в море вслед за своим мечом. Ну а кровь сама уйдет. Дождь начинался снова, и, если повезет, кровь смоет прежде, чем кто-то ее заметит.

Дверь все еще стояла открытой настежь. Я как-то ухитрился дойти до нее и встал, прислонившись плечом к косяку. В глаза мне тоже текла кровь. Я стер ее мокрым рукавом.

Ральф исчез. Привратник тоже. Факел в скобе почти догорел, и в дымном свете было видно, что в каморке и на лестнице никого нет. В замке было тихо. Дверь наверху лестницы стояла приоткрытой, там горел свет и слышались голоса. Было ясно, что люди торопятся, но не сильно встревожены. Должно быть, наверху все в порядке; тревогу еще никто не поднял.

Я дрожал от предрассветного холода. Свой плащ я где-то успел обронить. Искать его я не стал. Отцепился от косяка, проверяя, могу ли стоять, ни за что не держась. И заковылял по тропе к бухте.

Глава 10

Было уже достаточно светло, чтобы видеть дорогу, жуткую пропасть и ревущую бездну внизу. Но я, видимо, был настолько занят своим немощным телом и тем, чтобы заставить его стоять на ногах, держась здоровой рукой, и оберегать больную, что ни разу не подумал о волнах, бушующих внизу, и о том, как узка эта каменистая тропка. Я быстро прошел первую часть тропы, потом медленно, местами опускаясь на четвереньки, пополз по крутому склону, цепляясь за травяные кочки и скользя на осыпях. По мере того как тропа спускалась вниз, морские волны подступали к ней все ближе, и вот я уже почувствовал, как соленые брызги морской воды смешались с соленой кровью у меня на губах. Было утро, прилив, а волны все еще были высокие после ночной бури, и ледяные языки взметались вверх, лизали скалу и выплескивались совсем рядом со мной с гулким грохотом, от которого у меня сотрясались все кости, и заливали тропу, по которой я карабкался.

Я нашел его на полпути к берегу. Он лежал ничком в каком-нибудь дюйме от края обрыва. Одна рука свисала вниз, кисть безвольно болталась под порывами ветра. Другая рука, казалось, окоченела, вцепившись в выступ скалы. Пальцы почернели от запекшейся крови.

На тропе едва можно было разминуться вдвоем. Мне как-то удалось перекатить его подальше от края, оттащить к стене утеса. Я опустился на колени между ним и морем.

— Кадаль! Кадаль!

Тело его было холодным. В полумраке я видел, что лицо его окровавлено: что-то вроде густой слизи сочилось из раны под самыми волосами. Я потрогал рану — не смертельно, всего-навсего порез. Попытался найти пульс на запястье, но моя онемевшая рука скользила по мокрому телу, и я никак не мог его нащупать. Я рванул ворот мокрой туники; расстегнуть ее я не мог, но потом застежка отлетела и туника разорвалась, обнажив грудь.

Увидев то, что скрылось под туникой, я понял, что щупать пульс уже нет смысла. Снова прикрыл ему грудь сырой тканью, как будто она могла согреть его, сел на корточки и только теперь заметил, что по тропе спускаются люди.

Утер вышел из-за утеса, шагая легко, словно у себя во дворце. Меч он держал наготове, длинный плащ был перекинут через левую руку. За ним брел Ульфин, бледный как призрак.

Король остановился надо мной и некоторое время молчал. Потом спросил только:

— Мертв?

— Да.

— А Иордан?

— Наверное, тоже, иначе бы Кадаль не добрался так далеко, чтобы предупредить нас.

— А Бритаэль?

— Мертв.

— Ты знал об всем еще до этой ночи?

— Нет, — ответил я.

— И о том, что Горлойс погибнет, тоже не знал?

— Нет.

— Будь ты таким могучим пророком, за какого себя выдаешь, то все знал бы заранее! — бросил он резким, пронзительным голосом.

Я поднял голову. Лицо короля было спокойно, жар угас, но глаза, каменно-серые в рассветном полумраке, были усталыми и пустыми.

— Я тебе говорил, — коротко ответил я. — Мне пришлось довериться времени. И все вышло как надо.

— Да, но если бы мы подождали до завтра, эти люди остались бы живы и твой слуга тоже, а Горлойс погиб бы, а его жена стала вдовой… И я мог бы сделать ее своей по праву, без всех этих смертей и слухов!

— Но завтра зачатый тобою сын был бы уже другим…

— Мой сын был бы законным! — отрезал он. — А не ублюдком, которого мы зачали нынче ночью. Клянусь головой Митры, неужто ты в самом деле думаешь, что наши с ней имена не покроются позором после дел этой ночи? Даже если мы поженимся через неделю, все равно известно, что скажут люди. Что я — убийца Горлойса. А многие по-прежнему будут считать, что она и в самом деле была беременна, как она им сказала, и что ребенок — Горлойса.

— Не будут. Ни один человек не усомнится, что он — твой сын, Утер, и законный король Британии.

Он издал что-то вроде смешка, в котором были одновременно издевка и презрение.

— Думаешь, я снова стану тебя слушать? Да никогда! Теперь я вижу, что это за магия — твоя «сила», о которой ты толкуешь! Всего лишь обычная человеческая хитрость. Ты пытаешься влезть в государственные дела, к которым приохотил тебя мой брат, и все твои тайны — ловкое мошенничество. Заманиваешь людей, суля им то, чего они желают, и делая вид, что можешь исполнить свои обещания; но цену ты хранишь в тайне, а потом заставляешь платить сполна.