Рассказы • Девяностые годы - Генри Лоусон

«Вот он, Пэдди, — верен себе. Спуску никому не даст, и язык острый, как бритва. Это он хочет напомнить мне, — думала Салли, что я слишком многим обязана Фриско, и о том, что сказала тогда миссис Баггинс. Попросту дал мне понять, что кочерга, мол, не белее ухвата. Я устраиваю свои дела на один лад, он — на другой. Какая разница — принимать от человека больше, чем ты в состоянии ему вернуть, или просто стащить пару башмаков?»

Но выбранить Пэдди она не могла — мальчишка сказал это так почтительно, с простодушным лукавством глядя ей прямо в глаза. Салли даже не была уверена, действительно ли у него было что-то на уме или ей это просто показалось. Вероятно, люди недаром говорят про Пэдди, что этот мальчишка когда-нибудь всех их купит и продаст. Все же многие снисходительно относились к бойкому и острому на язык бездельнику: там, где появлялся Пэдди, всегда слышались шутки и смех. Кроме того, Пэдди каким-то образом ухитрялся быть в курсе всех событий, происходящих на рудниках, и всех скандальных сплетен.

«Да, Пэдди не из тех, кого стоит жалеть, — думала Салли. — Даже когда ему задают хорошую трепку, как было в тот раз, когда его вздул один рудокоп за то, что он прикарманил золото, которое должен был передать Баггинсу». Пэдди сам не раз хвастливо рассказывал, как всыпал ему Длинный Билл.

— Да разве это дорогая плата, — с упоением восклицал он, — за то, чтобы послушать, как папаша Баггинс и Длинный Билл честят друг друга и не могут решить, кто же из них самый отъявленный лгун и мошенник на приисках!

Миссис Гауг говорила впоследствии, что ее нисколько не удивляет, когда она слышит разговоры об «обаятельности сэра Патрика Кевана». Он отличался этим и прежде, когда был еще мальчишкой. В нем совмещалось какое-то удивительное нахальство и уменье расположить к себе человека, когда ему что-нибудь от него нужно; он был нещепетилен и готов в иных случаях играть роль шута.

Уже тогда, в пятнадцать лет, Пэдди твердо шел к намеченной цели. Он здорово насмешил всех, когда вдруг начал посещать аукцион и покупать акции. Где он достает деньги? Что он делает с акциями?

Пэдди ухмылялся и говорил, что хочет разобраться, что к чему. Он твердо решил разбогатеть, и чем раньше он возьмется за дело, тем лучше. Он промышлял продажей полевых цветов и разными мелкими работами от случая к случаю в трактирах, а также нередко служил посредником — за приличные комиссионные, разумеется, — когда у кого-нибудь возникала необходимость сбыть кусок золотоносной руды.

— Вот чертенок! — восклицал Фриско. — Слоняется по прииску — там выклянчит старую тряпку, тут стащит башмаки — и все это с таким видом, словно он на все готов ради корки хлеба. А между прочим, один из банковских служащих сказал мне, что у Пэдди Кевана на текущем счету числится трехзначная сумма.

Шли дни, шли недели. Дни и недели слепящего солнца и одуряющей жары. Когда налетал ураган, красная пыль поднималась в воздух, скрывая солнце и превращая в сумерки полдень. Тогда лавки в поселке закрывались и жизнь замирала. Потом, когда ветер стихал, несколько капель теплого дождя падало порой на землю, прибивая пыль. Но грозы не было; не было освежающего ливня, который принес бы облегчение раскаленной земле и изнемогающим от зноя лагерям вокруг Хэннана.

К концу дня Салли всегда чувствовала себя разбитой. Работать приходилось не покладая рук; стряпать обед и обслуживать посетителей под палящим солнцем было нелегко. Вечерами, сидя в своем кресле, обессиленная, измученная, она спрашивала себя, надолго ли ее хватит. Она понимала, что ей никогда бы не справиться со своей столовой, если бы не доброта мужчин, если бы не помощь, которую они ей оказывали. Все, и особенно Фриско. Он находил сотни способов облегчать ей жизнь: присылал продукты из поселка, чтобы ей не нужно было за ними ходить, обещал поставить навес из гофрированного железа, чтобы она не стряпала под открытым небом. Понемногу Салли привыкла советоваться с ним и прибегать к его услугам.

Однажды вечером Фриско, заметив, что Салли обожгла руку, настоял на том, чтобы сделать ей перевязку. Он как-то слишком уж пристально смотрел на ее обожженную руку — а рука была такая загрубевшая, шершавая, с въевшейся во все поры грязью, — что Салли смутилась и хотела отдернуть ее.

— Мои руки ни на что не похожи, — пробормотала она, — никак не могу их отмыть.

Фриско взял и другую ее руку и, низко склонившись, поднес к губам.

— Это самые отважные и самые красивые руки на свете, — сказал он.

Салли была тронута этим почтительным и рыцарским жестом. «Нет, — подумала она, — не может быть, чтобы Фриско был такой уж бессовестный и пропащий человек, каким я его когда-то считала». Ей не хотелось верить ходившим о нем сплетням, точно так же, как не хотелось верить всему, что говорили о Пэдди Кеване.

Прошло еще несколько дней, и однажды вечером Фриско сказал:

— Когда я впервые увидел вас, миссис Салли, я сразу почувствовал, что мы с вами не чужие друг другу.

Он сидел на земле рядом с ее креслом; розовая полоска заката догорала на небе, и летние сумерки сгущались вокруг них.

— Вот как? — спросила Салли немного натянуто: тон, каким он это сказал, удивил ее.

— И вы тоже это почувствовали, — продолжал Фриско. — Разве не так? Скажите?

Вопрос застал Салли врасплох, и она со свойственным ей чистосердечием ответила:

— Да, верно. Как чудно, не правда ли?

— Не так уж чудно, как вам кажется. — Фриско помолчал. — Это объясняет очень многое. Почему, например, я старался стать другим. И почему я всегда чувствовал, что вы все обо мне знаете — и хорошее и дурное.

Салли поняла, что разговор принимает опасный оборот, и сделала попытку уклониться.

— Ну вот еще, это неправда.

— Нет, правда, — настойчиво повторил Фриско и рассмеялся. Он не сводил с нее глаз, и в его взгляде, как всегда, была насмешливая фамильярность. — Всякий раз, когда я смотрю на вас, я улыбаюсь, и вы знаете, почему и что я при этом думаю.

Салли обрадовалась, увидев приближающихся Сэма и Тупую Кирку. Ведь Фриско говорил правду, только она не смела в этом признаться. Она чувствовала, что между ней и этим человеком существует какое-то молчаливое понимание. Оно возникло в ту минуту, когда ее глаза впервые встретились с его глазами, хотя Салли решила упорно отрицать это. Она боялась понять истинное значение этой почти неуловимой близости.

Никогда, ни единым словом не давал ей Фриско до этого вечера почувствовать, что в его отношении к ней есть что-либо иное, кроме сдержанного, почтительного восхищения и участия, желания помочь ей в трудную минуту. Во всем виноваты его веселые, лукавые глаза; это они растревожили ее и вырвали у нее отклик откуда-то из глубины ее существа. Это же ни на что не похоже, нужно немедленно подавить в себе постыдное чувство, думала Салли.

В конце концов, она достаточно наслышалась о мистере Фриско Джо Мэрфи, чтобы быть с ним начеку. Достаточно вспомнить Маритану и Лили. Конечно, он привлекательный мужчина, красивый и сильный, с тем налетом галантности в обращении, который так нравится женщинам. И он всегда так добр и внимателен к ней. Но она не поддастся этой слабости, она выкинет из головы мистера Джо Мэрфи, твердила себе Салли. Он никогда не должен узнать о том, что ему удалось внушить ей мысли, в которых она не может признаться Моррису.

ГЛАВА XXXVII

В тот день, когда Фриско продал свой участок английскому синдикату, в столовой миссис Гауг под плетеным навесом пили шампанское. Салли тоже должна была выпить шампанского со старателями, которые праздновали удачу Фриско. Потом мужчины отправились в трактир Мак-Суини, где гуляли ночь напролет, и Фриско угощал всех и каждого, как и требовалось в подобных случаях.

На другой день Фриско очень много разглагольствовал по поводу своих планов на будущее: он отправится в кругосветное путешествие, будет жить, как лорд, в Лондоне, в Париже, в Нью-Йорке. Но с отъездом он, как видно, не особенно спешил. Прошла неделя, другая, а Фриско все еще слонялся вокруг своей палатки и каждый вечер угощал друзей в трактирах.

— Жду, когда придет торговый парусник, — сказал он Салли. — Два года проработал я на борту «Лох Кэтрин» и все клялся себе, что рано или поздно дождусь такого дня, когда займу лучшую пассажирскую каюту на корабле. Черт возьми, какое это было красивое суденышко, когда оно неслось по волнам под всеми парусами! Невозможно представить себе ничего прекраснее, поверьте мне, мэм. Шум моря, запах моря — вот о чем я тоскую в этой проклятой пустыне, где прозябаю уже столько лет!

— Вам не приходится жаловаться. В конце концов эта пустыня была к вам довольно милостива, — напомнила ему Салли.

— Что верно, то верно, — весело согласился Фриско. — Чувствую себя так, словно могу купить весь мир и нисколько не обеднею от этого. Следовало бы, конечно, отплыть в Англию на почтовом пароходе в каюте первого класса. Но у меня засела в голове эта затея с торговым парусником. Хочу почувствовать себя на нем хозяином, хочу смотреть на альбатросов, когда они играют с волнами, сильные, уверенные в себе… таким, по-моему, должен быть настоящий мужчина.