Сталин - Дмитрий Волкогонов

"Чем больше мы будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство обреченных"461.

В ряде своих выступлений в конце 20-х, а затем в 1934 - 1936 годах Сталин выдвинул теорию обострения классовой борьбы по мере упрочения позиций социализма. Эта концепция парадоксальна по своему звучанию и ненаучна по своему содержанию. Но Сталин был прагматиком. Ему нужно было теоретически "обосновать" готовящийся процесс тотальной чистки. Кроме Сталина, в его окружении эту задачу никто решить не мог. Это было нужно ему. "Вождь" давно привык к тому, что все его теоретические выкладки были оправданием политического курса партии. С одной стороны, еще в 1934 году Сталин утверждал, что эксплуататорские классы в СССР ликвидированы, а теперь, спустя три с лишним года, стал вдруг доказывать, что борьба "обостряется". Это, подчеркивал он на Пленуме, стало возможным при условии маскировки бывших оппозиционеров, которые вели скрытую подрывную работу, консолидировали свои силы, дожидаясь своего часа. Сталин насчитал целых "шесть гнилых теорий", которые мешают партии окончательно разгромить "троцкистскую банду": мол, нельзя считать, что перевыполнение плана сводит на нет работу вредителей; мол, не стоит полагаться на то, что стахановское движение само по себе ликвидирует вредителей; мол, ошибочна позиция некоторых, считающих, что троцкисты не готовят свои кадры, и т.д.

Если предыдущие докладчики и многие выступающие сосредоточивали свое внимание на эмпирии конкретного бытия, приводя конкретные факты вредительства, то Сталин, как всегда, все загнал в жесткую схему. В заключительном слове 5 марта он заявил, что "есть семь пунктов, по которым у участников Пленума нет ясности". Были среди этих пунктов и отдельные верные суждения (например, ряд бывших троцкистов заняли правильные позиции, и "их не следует опорочивать"), были суждения явно вождистские (мол, надо иногда прислушиваться к голосу т.н. "маленьких людей"), суждения "мобилизующие" ("врагов мы будем в будущем разбивать так же, как разбиваем их в настоящем, как разбивали их в прошлом"). Сталин, любивший простые афоризмы и всем понятные сравнения, заявил на Пленуме: "Чтобы выиграть сражение, может потребоваться несколько корпусов. А для того, чтобы его провалить, - несколько шпионов. Чтобы построить большой железнодорожный мост, для этого нужны тысячи людей. Чтобы его взорвать, нужно всего несколько человек"462. Словом, "вождь" указал на особую опасность даже "отдельных шпионов", стимулируя тем самым повышенное рвение к их разоблачению.

Резолюция по докладу Сталина содержала двадцать семь категоричных тезисов. Его карандаш придал им законченный вид:

- осудить практику недооценки пропагандистского фронта;

- осудить практику превращения пленумов в средство парадных манифестаций;

- осудить практику кооптации и сведения выборов к пустой формальности;

- осудить практику артельности в деле распределения партийных сил;

- осудить практику бездушного отношения к судьбе отдельных членов партии... и т.д.463

На первый взгляд трудно не согласиться с основным содержанием сталинских постулатов, но вся беда в том, что эти декларации реально нисколько не влияли на "судьбы отдельных членов партии", не предотвращали другие нарушения демократических основ жизни ВКП(б). Например, за два дня до принятия этих решений, обязывающих "осуждение бездушия", была решена судьба Бухарина и Рыкова, а месяцем раньше был объявлен приговор Пятакову, Радеку, Сокольникову, другим "шпионам" и "террористам", а фактически - товарищам по партии. Для Сталина постоянный разрыв между словом и делом стал привычным. То, что предназначалось для широкого "потребления", как правило, выглядело более или менее респектабельно, демократично, законно. То же, что адресовалось узкому кругу лиц, держалось в строгом секрете. Двойная мораль, двойные стандарты, двойные подходы уже стали нормой в сложившейся вокруг Сталина системе отношений. Особенно наглядно это проявилось в решении судьбы Бухарина и Рыкова.

На февральско-мартовском Пленуме 1937 года, одобрившем курс на ужесточение борьбы с "троцкистскими шпионами и террористами", была принята резолюция "по делу Бухарина и Рыкова", которые до Пленума еще продолжали оставаться кандидатами в члены ЦК. Для выработки проекта постановления Пленума по этому вопросу создали комиссию под председательством Микояна, в которую вошли также Андреев, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Ежов, Шкирятов, Крупская, Косиор, Ярославский, Жданов, Хрущев, Якир, Берия, Эйхе, Багиров, Буденный, Чубарь, Косарев, Постышев, Гамарник, ряд других членов ЦК (всего 36 человек)464.

К заседанию этой комиссии Бухарин подготовил обстоятельную, страстную записку, в которой отверг все обвинения в свой адрес. Опальный теоретик написал и несколько писем Сталину, пытаясь убедить "вождя", что данные против него "показания" группой арестованных "врагов народа" инспирированы, что он никакого отношения к террористической, шпионской и другой подобной деятельности не имеет. Бухарину удалось по "вертушке" (которая все еще стояла в его квартире) два-три раза дозвониться до Сталина. Сталин успокаивал:

- Николай, не паникуй. Разберемся... Мы верим, что ты не враг. Но раз на тебя "показывают" Сокольников, Астров, Куликов, другие двурушники, которые признались в своем вредительстве, надо спокойно разобраться... Успокойся!

- Как можно даже думать, что я "пособник террористических групп"! срывался Бухарин.

- Спокойно, Николай, спокойно. Разберемся... - И Сталин вешал трубку.

Объяснения Бухарина и Рыкова на комиссии, по сути, слушать не стали. Главные "аргументы" были те же: участники "параллельного троцкистского центра" утверждают, что Бухарин, Рыков и будущие "однодельцы" знали о вредительской, террористической деятельности "центра" и помогали в ней. Бухарин был в отчаянии; Рыков вел себя сдержаннее, поняв, что их неотвратимо ждет судьба недавно расстрелянных Зиновьева, Каменева, а затем и Пятакова, Муралова, Дробниса, Шестова и других "подлых изменников". Именно такие эпитеты были в ходу, когда дело касалось политических процессов. Бухарин объявил голодовку в знак протеста против чудовищно несправедливых обвинений.

Вечером 26 февраля, а затем утром 27 февраля Бухарину позвонил Поскребышев и сообщил, что ему и Рыкову надо явиться на Пленум, который уже начал работу (хотя Бухарин и Рыков еще были кандидатами в члены ЦК, их приглашали уже не на все заседания). Кроме Уборевича и Акулова, никто не подал им руки. Началось заседание комиссии Пленума по "делу" Бухарина и Рыкова. Еще до доклада Ежова Сталин бросил в зал:

- Бухарин объявил голодовку. Николай, кому ты выдвигаешь ультиматум, Центральному Комитету? Проси прощения у него.

- Но ведь вы собираетесь меня исключать из партии...

- Проси прощения у ЦК.

Бухарин, как с ним бывало не раз, не выдержал. Ему почудились в словах Сталина проблески надежды. Однако тут же он понял, что в основе рассмотрения его "дела" лежат материалы следствия НКВД, а его объяснение, письменное и устное, расценивается лишь как попытка "ввести партию в заблуждение". Сейчас можно только догадываться, что испытали Бухарин и Рыков перед стеной не просто непонимания, а заранее запрограммированной враждебности. У членов комиссии были данные, которые опирались на "доказательства", "показания", полученные от уже осужденных недозволенными способами.

Бухарин на предложение председателя комиссии Микояна чистосердечно признать свое участие в антигосударственной деятельности резко, с места, ответил:

- Я не Зиновьев и Каменев и лгать на себя не буду.

- Не будете признаваться, - тут же зло ответил ему Молотов, - этим и докажете, что вы фашистский наймит, они же в своей прессе пишут, что наши процессы провокационные. Арестуем - сознаетесь!

- В НКВД есть люди, которые, прикрываясь авторитетом партии, творят невиданный произвол, - продолжал Бухарин.

- Ну вот, мы тебя туда пошлем, - вмешался Сталин, - ты и посмотришь...

Пожалуй, знали о том, что обвинения фальшивые, лишь Сталин, Ежов и его ближайшее окружение. Бухарин и Рыков, вся жизнь которых была как на ладони, не могли быть врагами. Сталин почувствовал колебания членов комиссии, ознакомившихся с письменным заявлением Бухарина, поспешил завершить обсуждение заранее обговоренным решением. Приступили к поименному голосованию предложения Ежова, которое гласило: "Исключить Бухарина и Рыкова из состава кандидатов в члены ЦК и членов партии, с преданием их суду военного трибунала, с применением высшей меры наказания - расстрела". Но следующий же голосующий, Постышев, заявил, что он "за исключение и предание суду, но без расстрела". Буденный, Мануильский, Шверник, Косарев - "за исключение, суд и расстрел". Антипов, Хрущев, Николаев, Шкирятов - "за исключение, суд без расстрела"...