Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Политические деятели могли бы изменить форму государственного устройства, но настоящая проблема заключалась в том, чтобы придать форму и содержание жизни отдельных людей. Народ желал справедливого, ответственного правительства. Я упомянул о своих надеждах на восстановление монархии. «Надежды Германии исполнятся только с приходом верховной власти, которая будет стоять над политической борьбой и над политическими демагогами и будет независима от конфликтов, происходящих в промышленности», – говорил я. Страна должна решить, основывать ли ей свою общественную жизнь на принципах христианства, которые на протяжении столетий служили ей опорой, или согласиться с уничтожением этих принципов, как того требуют нацисты. Я был убежден, что методы нацистов могут вести только к разрушению. В свое время они утверждали, что только личные заслуги дают право стать членом партии. Теперь же мы оказались в ситуации, когда партийные умы оспаривают право специалистов с международной репутацией заниматься своей профессиональной деятельностью, если они не состоят в партии. Национал-социалисты, подавляя свободу и угрожая безопасности личности, стремятся уничтожить всякую веру в прежнюю иерархию ценностей. Они хотят, чтобы закон превратился в прислужника партийной доктрины, а равенство перед законом и независимость судебной системы считают устарелыми понятиями. «Одна только пропаганда не делает людей великими, для этого необходимо историческое признание их заслуг. Создание государства и определение его формы не может проводиться террористическими методами. Подавление независимой мысли указывает на смешение понятий жизненной энергии и животной жестокости и демонстрирует уважение к голой силе, что представляет опасность для нации».

Я закончил, призвав Гитлера раз и навсегда порвать с теми членами его партии, которые занимаются искажением его политической линии. Всякий великий человек, призванный сыграть решающую роль в исторических событиях, обязан контролировать те революционные силы, которые вынесли его на вершину власти. «Ни один народ не может находиться в состоянии непрерывной революции, если хочет оправдать свое историческое бытие. Бесконечное изменение жизненных условий не позволяет создать прочную основу существования. Германия не может жить в постоянном беспокойстве, которому сейчас не видно конца».

Поначалу и профессора, и студенты, слушавшие мой каскад обвинений, казались ошарашенными и почти не верящими своим ушам, но постепенно я ощутил, что все они увлеклись той свободой, с которой я продолжал свою критику: «Если мы предадим наши культурные традиции, забудем уроки нашей долгой истории и пренебрежем нашим положением в Европе, то упустим лучшую возможность, которая, по всей видимости, может представиться нам в этом столетии. Если наш континент надеется сохранить ведущее положение в мире, то нельзя терять ни минуты. Мы должны обратить всю энергию на дело морального возрождения и забыть о наших мелочных обидах. Мир находится в переходном состоянии, и лидерство может достаться только народу, который полностью осознает свои традиционные обязанности».

Меня приветствовал взрыв аплодисментов, полностью заглушивших крики протеста присутствовавших нацистов, как если бы это обрела язык сама душа германского народа. Я чувствовал, что изложил некие основные истины, которые теперь были не менее значимы, чем и всегда прежде. Оставался открытым вопрос – согласится ли Гитлер перестроиться в соответствии с потребностями общества.

Я чувствовал громадное облегчение, сбросив таким образом лежавший на душе тяжелый груз, и лично был готов принять любые последствия своего поступка. Геббельс отреагировал даже быстрее, чем я ожидал. У нас была договоренность, что запись моего выступления будет передана по радио в тот же вечер. Он, должно быть, моментально осознал политическое значение сказанного мной. Радиопередача была запрещена, а пресса получила указание избегать всяких упоминаний о моей речи. Одна только «Frankfurter Zeitung» успела опубликовать в тот же вечер несколько выдержек из нее.

Едва узнав о введении запрета, я сразу же отправился к Гитлеру. Я сказал ему, что посчитал своим долгом в ситуации, которая стала критической, занять твердую позицию. Я надеялся, что он понимает, какое важное значение я придаю нашему партнерству, и очень просил его серьезно обдумать поднятые мной вопросы. Пришло время, сказал я ему, принять определенное решение. Вице-канцлер правительства рейха не должен терпеть, чтобы один из подчиненных ему министров накладывал запрет на публикацию официального выступления. Я выступил по поручению президента и дал отчет о развитии событий за предыдущие восемнадцать месяцев. Я сказал ему, что действия Геббельса не оставляют мне ничего иного, кроме выхода из состава кабинета. Я немедленно извещу об этом Гинденбурга, если только запрет, наложенный Геббельсом, не будет снят, а Гитлер не объявит о своем согласии выразить солидарность с моим выступлением.

Гитлер попробовал меня успокоить. Он признал, что Геббельс совершил глупейшую ошибку, и предположил, что он пытался избежать дальнейшего усиления широко распространившегося напряжения. После этого Гитлер пустился в рассуждения, осуждавшие бунтарские настроения, которые охватили штурмовые отряды. Они делают его жизнь все более невыносимой, и ему придется что-то против них предпринять. Он сказал, что прикажет Геббельсу отменить запрет, и попросил меня повременить с уходом в отставку до тех пор, пока он сам не отправится вместе со мной в Нейдек на свидание с президентом. Он предложил нам обоим совместно переговорить с ним. Переговоры с президентом не могут, конечно, ограничиться только обсуждением факта запрета на публикацию моей речи в Марбурге. Следует рассмотреть ситуацию в целом, и конкретные результаты могут быть получены, если только при этом будет присутствовать сам глава правительства. Я не видел в тот момент причин настаивать на встрече с президентом наедине, но Гитлер продолжал вполне намеренно откладывать этот визит.

Подстроил ли Гитлер мне ловушку? Трудно сказать. В то время я допускал, что его предложение искренне, и был согласен ждать результатов свидания с Гинденбургом. Но мы так и не отправились к нему. Геббельс не смог предотвратить ознакомления с моим выступлением зарубежного общественного мнения, которое отнеслось к нему с искренним интересом и немалым удовлетворением. Несколько глав иностранных миссий навестили меня в надежде выяснить, какого развития событий теперь следует ожидать, но я почти ничего не мог сказать им из опасения вызвать недовольство Гитлера и тем осложнить свой разговор с президентом. Мои сотрудники в ведомстве вице-канцлера обеспечили печатание текста моей речи в типографии газеты «Германия» и проследили за тем, чтобы все дипломатические представители и иностранные журналисты его получили. Мы также разослали дополнительные экземпляры моим друзьям, жившим по всей стране, но позднее я узнал, что гестапо попробовало этому воспрепятствовать, конфисковав на почте многие из писем. Один из моих друзей, граф Вестфален, был арестован за распространение этого текста и провел некоторое время в одном из нацистских концентрационных лагерей.