Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Подстроил ли Гитлер мне ловушку? Трудно сказать. В то время я допускал, что его предложение искренне, и был согласен ждать результатов свидания с Гинденбургом. Но мы так и не отправились к нему. Геббельс не смог предотвратить ознакомления с моим выступлением зарубежного общественного мнения, которое отнеслось к нему с искренним интересом и немалым удовлетворением. Несколько глав иностранных миссий навестили меня в надежде выяснить, какого развития событий теперь следует ожидать, но я почти ничего не мог сказать им из опасения вызвать недовольство Гитлера и тем осложнить свой разговор с президентом. Мои сотрудники в ведомстве вице-канцлера обеспечили печатание текста моей речи в типографии газеты «Германия» и проследили за тем, чтобы все дипломатические представители и иностранные журналисты его получили. Мы также разослали дополнительные экземпляры моим друзьям, жившим по всей стране, но позднее я узнал, что гестапо попробовало этому воспрепятствовать, конфисковав на почте многие из писем. Один из моих друзей, граф Вестфален, был арестован за распространение этого текста и провел некоторое время в одном из нацистских концентрационных лагерей.

Спустя пять дней после выступления в Марбурге я оказался в Гамбурге, куда меня пригласили на дерби. Всю свою жизнь я был страстным любителем лошадей, но это был на моей памяти первый случай, когда собрание людей на конных соревнованиях приобрело политический характер. Не успел я появиться на крытой главной трибуне, как тысячи людей разразились в мой адрес криками приветствия и возгласами «Хайль Марбург!». Такая демонстрация была чем-то чрезвычайным для обыкновенно довольно флегматичных жителей Гамбурга, а тем более – на чисто спортивном мероприятии. Я не мог и шагу ступить без того, чтобы меня не окружали сотни людей, и все происходящее стало меня несколько стеснять.

Однако моя реакция не шла ни в какое сравнение с реакцией также присутствовавшего там Геббельса. Оказавшись невольным свидетелем этой демонстрации, он попытался привлечь внимание к себе тоже и в какой-то момент присоединился ко мне в толпе, надеясь позаимствовать хотя бы частицу отраженной славы. Когда публика не проявила к нему никакого внимания, он решил покинуть ненавистную ему «буржуазию» на главной трибуне и отправился на «народные» места. Там его приветствовали жидкими хлопками – гамбуржцы всегда были вежливы, – но и только.

К этому моменту я решил, что если публика желает продемонстрировать свои чувства, то мне следует этим воспользоваться. Вполне можно было выяснить, нашла ли моя речь в Марбурге отклик только среди «чистой» публики главной трибуны, или ее одобряет и менее обеспеченная часть народа. Тогда я последовал за Геббельсом на места для простой публики. Там меня ждал прием еще более замечательный. Портовые рабочие, студенты, да и вообще представители всех трудящихся слоев населения устроили мне грандиозную овацию. Для Геббельса это оказалось чересчур. В совершенном раздражении он решил не появляться в тот вечер на официальном обеде и – как мне позднее сообщили друзья – сказал Герлитцеру, заместителю гамбургского гаулейтера: «Этот тип Папен стал слишком популярен. Постарайся сделать так, чтобы он выглядел в газетах смешным». Что до меня, то я был очень рад, заслужив столь значительную общественную поддержку, которая могла в какой-то мере компенсировать все разочарования последних месяцев. Через неделю Геббельс попытался мне отомстить.

В течение нескольких следующих дней напряжение заметно возросло. Определить, что происходило за кулисами, было невозможно, но я был подвергнут очевидному бойкоту со стороны лидеров партии и большинства моих коллег министров. Марбург послужил началом разрыва. Так или иначе, я должен был 25 июня уехать из Берлина, чтобы присутствовать в Вестфалии на бракосочетании своей племянницы.

Вплоть до самого Нюрнбергского процесса я не знал, что же произошло тогда на самом деле. Функ, в то время шеф печати рейха, а впоследствии – министр экономики, сообщил в своих показаниях, что получил от Гитлера указание отправиться к Гинденбургу и информировать его, что «раскольническое» выступление в Марбурге делает дальнейшее сотрудничество со мной невозможным. Другими словами, Гитлер сделал в точности противоположное тому, что обещал. Надо полагать, он хотел этим дать понять Гинденбургу, что хочет его согласия на мою отставку.

В день свадьбы, 26 июня, Чиршки сообщил мне по телефону, что гестапо арестовало Эдгара Юнга, одного из моих неофициальных сотрудников, и что я должен немедленно возвращаться. На следующий день я прилетел в Берлин и, поскольку не смог связаться ни с Гитлером, ни с Герингом, заявил по поводу ареста Юнга самый решительный протест Гиммлеру. Мне было сказано, что ведется расследование предполагаемых нелегальных контактов с иностранными государствами. Он не мог пока дать мне более подробной информации, но пообещал, что Юнг будет вскоре освобожден. А через три дня разразился шторм.

История ремовского путча рассказывалась и пересказывалась со всевозможных точек зрения, к тому же, поскольку я в эти дни находился практически incommunicado[126], то мало что могу добавить от себя. Действительно ли Рем и его окружение надеялись получить контроль над армией путем совершения переворота, останется, как видно, навсегда неизвестным. Важно только понимать, что те из нас, кто непосредственно участвовал в этих событиях, имели все основания предполагать, что такой путч действительно замышлялся и что интересы государства требовали его подавления.

Не составляло особого секрета, что начальник штаба штурмовых отрядов жаждал получить пост военного министра. Заняв это ключевое положение, он, несомненно, намеревался внедрить членов СА в армейскую командную иерархию и заменить офицерский корпус своими собственными людьми. Гитлер с большой опаской относился к поддержке этого плана. В его принципы неизменно входило не давать возможности любому отдельному лицу или организации в государстве достигнуть такой власти, которая могла бы угрожать его собственному положению. Кроме того, вначале его отношения с Бломбергом были в высшей степени сердечными, и он вовсе не хотел видеть на посту военного министра кого-то другого. Со своей стороны Рем считал, что СА сыграли решающую роль в захвате партией власти, благодаря чему ее политические лидеры были награждены более чем достойно, в то время как заслуги штурмовиков не получили должного признания.

Развязка стала приближаться весной 1934 года. Рем потребовал от Гитлера, чтобы тот испросил у президента разрешения на прием в армию вожаков «коричневых рубашек» в качестве офицеров и унтер-офицеров. Я помню, что в то время назывались цифры соответственно пятьсот и две тысячи таких кандидатов. В конце концов Гитлер согласился и подступился с этим предложением к Гинденбургу, который напрочь отказался дать разрешение на это. Должно быть, это произошло примерно в то время, когда Гинденбург устраивал свой первый официальный прием для представителей новой власти. Присутствовавшие на приеме заметили тогда явную отчужденность между Ремом и Гитлером.