Сталинизм и война - Андрей Николаевич Мерцалов

своих подчиненных. «Набить морду!» — так требовал сам Сталин. Так поступали С. Буденный, А. Еременко, В. Гордое, Г. Захаров, другие известные генералы. Автор как будто не находил слов для решительного осуждения этого, не видел абсолютной несовместимости жестокости с пребыванием этих генералов в армии. Он не заметил, что все это закономерно вытекало из приказов № 270 и 227. Многочисленные факты свидетельствуют, что жестокость была свойственна значительному числу командиров, хотя мы и знаем, что она поразила не все соединения и части армии. Гареев сообщает о Гордове, бывшем командующем 33-й армии. Он был «недопустимо груб и жесток, нередко прибегал даже к расстрелу без суда и следствия». Автор недоумевает, почему именно Гордова после его провала на Западном фронте Жуков взял к себе на 1-й Украинский фронт командующим 3-й гвардейской армией.

Печатные сообщения об этом по-прежнему редки. Но личный опыт, наблюдения друзей-фронтовиков подтверждают такой вывод. Особенно часто, очевидно, мордобой применялся на переднем крае. Некоторые военные историки полагают даже, что без этого нельзя поднять в атаку при сильном огне противника. Но не разумнее ли остановить эту явно неподготовленную атаку и сначала подавить этот огонь? На фронте все годы переходил из уст в уста рассказ: за незначительную провинность (часто мнимую) генерал застрелил (избил) командира танка (взвода, отделения). Его подчиненные выстрелом из танкового орудия (пулемета, автомата) убили генерала. Мы убеждены, что основа этой версии была реальной. Заметим, симпатии рассказчика и слушателей всегда были на стороне мстителей.

Бесчеловечность режима проявилась уже в первые дни войны, когда не эвакуированные вовремя семьи военнослужащих были брошены на верную гибель. Нечто подобное повторилось позднее. По воспоминаниям А. Еременко, Н. Хрущева, А. Чуянова, Сталин отверг многократные просьбы о вывозе из Сталинграда населения и заводов, заведомо зная, что вскоре здесь будет поле боя. Выше всего на фронте ценились не люди, а оружие, техника. И дело не только в том, что многим не хватало культуры и в технику они верили больше, чем в человека. Было военное право: за потерю винтовки солдат мог пойти под трибунал. Медсестра, спасая раненого, должна была думать еще о своем и его оружии. Но как могла хрупкая девушка перенести обездвиженного красноармейца да еще и его оружие? В артиллерии за оставленные при отходе орудия и не сданную тару из-под снарядов ответственность была часто неотвратимее и выше, чем за безрассудную гибель подчиненных или несвоевременную доставку им пищи. Эта тенденция прослеживается во многих документах тех лет. В боевой характеристике В. Щенникова читаем: «Во время выхода с поля боя он вынес 2 ручных пулемета, 2 винтовки, 4 автомата и (!) одного раненого командира отделения». Не случайно в армии из уст в уста передавали распоряжение одного начальника штаба — выделить пять ломов, десять лопат, пятнадцать человек и одного командира взвода. Мы не считаем этот рассказ выдуманным. Тон задавали, разумеется, сверху. В телеграмме Сталина Хрущеву 10 июля 1941 г. есть такая фраза: «увести все взрослое мужское население, рабочий скот…» Нужны ли здесь комментарии?

Не изучены многие другие проблемы. Первая — это женщины и дети на войне. Привлечение женщин в действующую армию и в других странах, участвовавших в минувшей войне, не снимает вопроса. Остается спорным требование Сталина (речь от 3 июля 1941 г.) уничтожать все, что нельзя вынести. В этих целях, как известно, применялись самые разные средства. Даже вплоть до засылки диверсантов за линию фронта, часто обреченных на гибель (3. Космодемьянская). Не ясно, кому больше вреда приносила тактика выжженной земли, противнику или советскому населению, против своей воли оставшемуся на этой земле. Уничтожение лесов вредило партизанам. Советские войска рано или поздно возвращались на эту территорию, и на их долю выпадало восстанавливать то, что вчера было ими же разрушено. Заметим, кстати, что официальная историография наивно пытается представить, что разрушения творили одни фашисты.

Жестокость (в какой-то мере и некомпетентность) ярко проявилась в истории народного ополчения. Вслед за Самсоновым мы полагаем, что трагедия ополчения — это показатель не только патриотизма русского и других советских народов. Применение в бою совершенно не подготовленных, почти не вооруженных, а подчас и просто безоружных, как правило, физически не тренированных гражданских лиц, — это не просто акт отчаяния, но и злодеяние против миллионов соотечественников. Мы предвидим возгласы оскорбленных оппонентов. Этот общий вывод опровергнуть нельзя — за ним реальная история. Другое дело, что ополчение до конца не изучено: какова реальная польза от огромных жертв, был ли другой выход (маневр имеющимися силами, дальнейший отход).

В книге А. Колесника «Ополченческие формирования Российской Федерации в годы Великой Отечественной войны» (1988) вопрос о их боевом применении и громадных потерях, еще больших, чем в регулярных войсках, фактически обойден молчанием. Об этом можно лишь догадываться по случайно оброненным фразам о формировании этих частей в 6 раз быстрее, чем кадровых, об их сравнительно худшем вооружении. Официальные историки обходят молчанием эффективность ополчения. Тот факт, что, по А. Синицыну, все московские ополченческие дивизии стали краснознаменными, а три из них — гвардейскими, отнюдь не говорит еще о реальных итогах боевых действий. Не поставлен и тем более не решен вопрос, во что обошлось привлечение из народного хозяйства в эти части квалифицированных специалистов. Известно, что в начале 1942 г. ГКО сочтет нужных отозвать из армии крайне необходимых хозяйству специалистов. Неизвестно пока, какая часть таких людей к этому времени осталась в живых. Подобное растранжиривание кадров проявлялось и в иных формах. Сколько высоко квалифицированных моряков, десантников, подготовленных для выполнения более сложных задач, незадачливое командование бросало в пекло боев, закрывая то одну, то другую брешь!

В последнее время появились правдивые воспоминания некоторых участников ополчения. Такова статья И. Филатовой, председателя совета ветеранов 2-й дивизии ополчения. Эта дивизия, вырываясь из кольца под Вязьмой, из 12 тыс. человек сохранила лишь 2 тыс. А. Свинцов, председатель объединенного совета ветеранов ленинградской армии ополчения, в статье «Одна винтовка на двоих» показал, что за месяц боев от их десятитысячной 1-й гвардейской дивизии осталось лишь 700 человек, а с Ораниенбаумского плацдарма вышли лишь 152 бойца. Синицын сообщил, что вследствие жестоких потерь пришлось расформировать пять из двенадцати ополченческих московских дивизий, три из десяти ленинградских.

Низкая подготовка была свойственна не только ополчению. По свидетельству Ж. Медведева, например, трехмесячная подготовка тысяч призванных в армию 17—18-летних грузин, абхазов, армян, не знавших русского языка (командиры же не владели иными языками, кроме русского) сводилась к изматывающей строевой подготовке. Но их не учили стрелять, окапываться, вести рукопашный бой и др. Многие из них погибли, не сделав ни