Книга и братство - Айрис Мердок

А порой его изумляло собственное спокойствие, мягкость, деловитость, даже жизнерадостность. Он любил жену и был счастлив, любя ее. Он чувствовал усталость, усталость расслабленную, а не безумную. Он получал удовольствие от нового дома и был способен раздумывать над тем, где лучше разместить бассейн, даже просыпаясь ночью. И все же не забывал о призраках и ужасах, черных фигурах, сопровождавших его и рядом с которыми чувствовал себя крохотным и ничтожным. Наверное, они просто будут так сопровождать его до конца жизни, не причиняя ему больше вреда, — или их близость сведет его с ума? Сможет ли он жить дальше, сознавая, что в любой момент… Что будущее сохранит от этого понятного страдания? Возникнет ли вновь в его жизни Краймонд, не возвратится ли неизбежно и безжалостно спустя несколько лет? Джин даже сказала ему — но как нечто вообще, чувствуя, что должна иметь возможность говорить что угодно: «Предположим, я снова сбегу с Краймондом, ты простишь меня, примешь обратно?» — «Да, — ответил Дункан, — прощу и приму тебя обратно», — «Хоть семь раз?» — «Хоть семьдесят семь». Джин сказала: «Я должна была спросить тебя. Но моя любовь к Краймонду умерла, с ней покончено». Правда ли это, со смирением думал Дункан, откуда у нее такая уверенность, стоит Краймонду свистнуть, и она побежит к нему. Семьдесят семь раз — это очень уж много. Если их оставят в покое, не устанет ли он скоро беспокоиться о Джин и Краймонде? У него есть о чем думать: дом, где он будет спокойно писать мемуары, а Джин посадит сад и примется за поваренную книгу, о которой все время говорит, и, может быть, они поездят по окрестностям и составят путеводитель или станут путешествовать и описывать свои поездки по разным странам. Его продолжали посещать мысли, не навязчивые, о смерти Дженкина. Он не чувствовал ни малейшего желания или необходимости рассказывать кому-либо о том, что произошло на самом деле. Если людям хочется думать, что Краймонд убил Дженкина, это их дело, к тому же это не слишком далеко от истины. Он только недавно совершил забавный маленький обряд. Когда он оставил Краймонда разбираться с мертвым телом и полицией, он унес собой в кармане пять залитых свинцом гильз, которые вынул из револьвера, из которого убил Дженкина. Он не мог решить, что с ними делать. Если подозрение пало бы на него, эти странные гильзы могли бы доставить неприятности и послужить возможным доказательством. Надо было избавиться от них, но в Лондоне безопасно сделать это было до смешного трудно. Он захватил их с собой во Францию и в итоге, остановив машину в пустынном месте вдалеке от их фермерского дома, пока Джин устраивала пикник на травке, отошел в сторонку и бросил их в глубокую речную заводь. Ощущение гладких тяжелых гильз в руке вызвало мысль о теле Дженкина. Это было похоже на погребение в море.

Да, он понимал, почему Краймонд должен был послать ему вызов, повинуясь нервному порыву, неодолимому желанию, подобному неодолимому желанию тореадора коснуться быка. Женщина ушла, драма разыгрывалась между ним и Дунканом. Краймонд никогда не любил быть должником, неизменно расплачивался, был азартным игроком, боялся богов. Ему свойствен был жест, каким он распахивал рубаху на груди, — это был обряд очищения, изгнание чего-то, что, как вина у греков, было формальным и неизбежным, и от чего освобождало только повиновение и покорность божеству. Но почему Дженкин должен был умереть? Краймонд предложил себя в жертву Дункану, но Дункан убил Дженкина. Так Дженкин умер за него, вместо него, он должен был умереть, чтобы Краймонд мог жить? В том ли состояло глубинное пособничество Дункана Краймонду, чтобы убить его, не убивая? Но то, что он не убил Краймонда, привело к убийству Дженкина. Может, даже, в каком-то смысле, преднамеренному убийству? Дункан каждый день вспоминал темное красное отверстие во лбу Дженкина и звук, с каким ударилось об пол его тело. Вспоминал особое тепло его лодыжек и носков, когда волок тело по полу, и как потом переступал через него, в бешеной спешке наводя порядок в комнате. Вспоминал слезы Краймонда. А еще среди этих воспоминаний спрашивал себя, заглядывая в глубину своей души, не представлял ли он в своих играх с оружием, как убивает кого-нибудь именно так, точно в лоб? Может, старая садистская фантазия всплыла спустя много лет, чтобы подтолкнуть его руку; и он оказался готов к этому из-за других былых вещей, вроде давнишней ревности к Дженкину, сохранившейся с оксфордских времен. После смерти Синклера Джерард искал утешения не у Дункана, а у Дженкина. За долю секунды до того, как нажать на курок: не возникло ли у него решение? Дункан хотел убить Краймонда… но понял, что не может… потому что боится… потому что на деле не хочет… но должен выместить свое чувство мести на ком-то… кто-то обязан умереть. Так, не находя сил убить того, кого ненавидят, убивают его собаку.

— Твой глаз выглядит лучше, — сказала Джин, которая внимательно глядела на него. — Я бы даже сказала, что уже почти ничего не заметно. Ты хорошо им видишь?

— Пожалуй… или так кажется… в умных старых мозгах все корректируется, это часто бывает.

— Все у нас подкорректируется, — сказала Джин.

Они улыбнулись друг другу устало, понимающе.

— Не помню, — продолжала она, — когда это случилось у тебя с глазом. Так не всегда было.

— А, да давным-давно, еще до нашей поездки в Ирландию. — Чем-то этот разговор неожиданно натолкнул Дункана на мысль, что сейчас подходящий момент рассказать Джин об истории с Тамар. Хорошо будет облегчить душу. — Должен тебе покаяться в одном пустяке… это связано с Тамар… у меня было с ней мимолетное приключение, некоторым образом любовное, как-то вечером, когда ты сбегала, а она заглянула меня утешить.

— С Тамар! — воскликнула Джин. — С этим славным чудесным ребенком! Как ты мог! — Она почувствовала непредвиденное облегчение, услышав неожиданное заявление Дункана, словно полуправдивое полупризнание могло как-то «пойти им на пользу». — Надеюсь, ты не позволил себе ничего такого, что огорчило бы ее?

— О, вовсе нет. Ничего, собственно, и не было. Она просто обняла меня, чтобы подбодрить. Я был очень несчастен и тоже обнял ее. Был тронут ее сочувствием. Не обижал. Ничего больше не было.

Что за милый старый лжец, подумала про себя Джин. Конечно, допрашивать его она не станет, и сказала:

— Полагаю, она была польщена.

— Скорее я был польщен! Для нее это, наверное, вообще ничего не значило. Не сердишься на меня?

— Нет. Конечно нет. Я никогда не стану сердиться на тебя. Я же тебя люблю.

Она подумала, что, если бы Тамар не пришла и не рассказала о Дункане и ребенке, ей бы в голову не пришло заглядывать в стол Дункана, звонить Дженкину и посылать его к Краймонду. Если бы Дункан не соблазнил Тамар, Дженкин был бы сейчас жив. Если бы она сама не сбегала от Дункана, он бы не стал соблазнять Тамар. Это все ее вина, или его, или вина Тамар, или это судьба, что бы это ни значило? Какая иногда на нее накатывает усталость. Как если бы Краймонд разрушил что-то в ней. Наверное, это наказание ей за то, что она сбежала от Дункана. Будет ли конец всему этому? А бедная Тамар и тот ребенок. Иногда по ночам Джин думала о нем, ребенке Дункана, которого они могли бы усыновить. Так, если в конце концов Дункан оказался способен стать отцом, может быть, другой ребенок, не ее, его, о котором они бы заботились… Но нельзя позволять себе такие мысли, слишком поздно, слишком это сложно, время чудес, и новых начинаний, и непредсказуемых приключений прошло, их задача теперь просто сделать друг друга счастливыми.

Ветер стал тише, волнующееся море, слепившее пляшущими бликами, успокоилось. Мачты яхт в гавани перестали раскачиваться. Рыбацкая лодка удалялась от берега, приглушенно и ритмично стуча мотором. Застенчивый ленивый прерывистый этот звук нес успокоение Джин и Дункану, словно соединяя воедино и подытоживая картину, гавань и морс, столь прекрасную, столь исполненную надежного обещания. Шелковая светло-синяя гладь моря сливалась на горизонте с бледным небом, а из безоблачного зенита лилось сияние южного солнца.

— Время для ланча, — сказал Дункан. — Надо отдать дань и другим удовольствиям! — Джин всегда спорила с тем, что лучшее время — это время аперитива.

Он встал, а Джин осталась сидеть, слушая удаляющийся мотор лодки и глядя на море. Поднявшись, Дункан сунул руку в карман старой твидовой куртки и что-то нащупал, что-то круглое, очень легкое и мягкое. Он вынул это что-то — маленький рыжеватый шарик, похожий на моточек шелка или спутанные нитки. Он почувствовал, как лицо его вдруг побагровело. Это, конечно, были волосы Краймонда, которые он в бесконечно далеком прошлом поднял с пола их спальни в башне в Ирландии. Он раскрыл ладонь и дал шарику упасть на землю у ног. Легкий ветерок шевельнул его, покатил, прибил к железной ножке столика. Дункан было дернулся, чтобы поднять его. Что же, пусть нечто столь роковое исчезает, смешавшись с прахом земным? Шарик покатился прочь, к дороге, где его подхватил вихрь от проехавшей машины. Когда машина умчалась, ему показалось, что он все еще видит шарик на асфальте.