Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Против этого трудно было возражать что-либо. Эгберт вполне понимал, что республиканцы не могут простить Наполеону 18-е брюмера и низвержение республики.
— Поверьте, — добавил Дероне, — что недалеко то время, когда вся Франция открыто выразит ему свою ненависть. Он мог обуздать нас на время, но ему не удастся превратить французов в рабов. Ни один укротитель львов не умер своей смертью.
— Это говорит блюститель закона! — сказал с удивлением Эгберт.
— Да, я придерживаюсь существующих законов, пока новая революция не создаст лучших. Права народа выше закона.
Эгберт молчал. Логика революционеров возмущала его.
— Вы немец и аристократ, — сказал с улыбкой Бурдон. — Вы не можете понять нас.
— Между моими соотечественниками вряд ли нашлось бы много людей, которые бы примкнули к вашим принципам.
— Наши победы, быть может, научат вас гражданским доблестям, — высокомерно ответили ему республиканцы. — Мы надеемся, что со временем все немцы сделаются французскими гражданами.
— Предоставьте нам устраивать у себя нашу жизнь по нашему собственному усмотрению. Мы любим наше государственное устройство и учреждения и мало-помалу, не торопясь, стараемся уничтожить то, что уже устарело и отжило свой век. Кто знает, не было ли величайшей ошибкой вашего императора, что он не пощадил особенностей нашего быта и подвёл нас под общую мерку.
— Скорее можно сказать, что уничтожение германской империи, этой средневековой руины, его величайшая заслуга. В этом случае он оказался достойным сыном революции.
— Для нас германская империя имела и всегда будет иметь значение в смысле объединения и сознания общей национальности, — сказал Эгберт. — С нею связаны наши лучшие исторические воспоминания. Наконец, позвольте вам заметить, господа, что если вы любите и защищаете свободу, то не лишайте и нас права самим распоряжаться в нашем государстве.
— Во всеобъемлющей республике все люди будут одинаково счастливы; это будет всемирное братство.
— Но если мы не желаем республики!
— Мы не можем допустить существование таких государств, как ваше, около наших границ. Мы вас принудим покориться свободе. Впрочем, мы сильнее вас; опыт показал, что мы непобедимы.
— Мы это увидим. Вы непобедимы, потому что во главе ваших войск Наполеон. Неизвестно, что будет без него. Ваши отзывы о нём крайне несправедливы.
— Вы любите угнетателя вашего отечества, месье Геймвальд! Вы первые должны желать его гибели.
— Я не люблю его, но поклоняюсь ему и нахожу странным, что французы ненавидят человека, который распространил их государство до Эльбы. Он же выполняет вашу мечту о покорении Германии. Для нас, разумеется, не существует разницы между французской республикой и империей в том смысле, как вы говорите. Если мы должны быть под гнетом чужеземного ига, то мы скорее подчинимся, как наши предки саксы, какому-нибудь Карлу Великому, нежели республиканскому конвенту.
Эгберт замолчал. Он видел в этих республиканцах, толкующих о свободе и всемирном братстве, те же завоевательские наклонности и жажду славы, которая охватила тогда всю Францию. Разве мог Наполеон вести войну за войной, если бы французский народ не разделял его воинственных стремлений! Неразрешимую загадку представлял для Эгберта народ, который во имя свободы совершил невероятный переворот, чтобы отдать эту свободу в руки одного человека. Точно поражённые слепотой, шли французы за победителем из страны в страну, не замечая, что с каждым расширением границ своего государства они всё глубже и глубже погружались в рабство. Не имея ни способности, ни сил провести в собственной стране возвышенные принципы великой революции, они как будто поставили себе задачей уничтожать счастье и независимость других народов.
Между остальными гостями в это время шёл оживлённый разговор о предстоящей войне с Австрией и её последствиях для Франции в случае победы или поражения. Толковали о том, что в войске много республиканцев, и возлагали большие надежды на полковника Армана Луазеля.
«Неужели это тот Лаузель, который жил у нас в доме!» — с удивлением подумал Эгберт. Большинство присутствующих было того мнения, что не следует желать новых побед.
— Сделайте одолжение, побейте нас в этой войне, — сказал Бурдон, потрепав Эгберта по плечу. — Как ни тяжело будет для французов вынести поражение, но оно нам необходимо. Вот до чего довёл нас этот человек, что мы сами желаем гибели нашему отечеству!
— Да, Австрия окажет нам этим большую услугу, — сказал другой, — а всего остального мы сами добьёмся.
— Позвольте высказать вам откровенно моё мнение, — сказал Дероне, обращаясь к Эгберту. — Вам не удастся победить его. Наполеона может ниспровергнуть только революция и притом не наша, а чужая революция. Если по ту сторону Рейна ненависть к его игу пересилит поклонение его гению, если всюду раздастся крик о мести...
— Месть за безнаказанные убийства! — воскликнул с горячностью Бурдон, вскакивая со своего места.
— Месть за попранную свободу, за несчастных, которых он погубил в Каене, — сказало разом несколько голосов.
Все молча допили свои стаканы.
— Но помимо зла, которое он сделал Франции, у меня ещё личные счёты с ним! — сказал Бурдон взволнованным голосом. — Он отнял у меня отца!
Эгберт с удивлением взглянул на своего друга. Бурдон никогда не вспоминал о смерти отца и прерывал разговор, когда другие говорили об этом.
«Что заставило его самого заговорить сегодня о своём отце?» — спрашивал себя Эгберт.
— Я не могу понять, каким образом австрийская полиция не открыла ни малейшего следа преступления, — сказал Дероне, который был сыщиком по призванию и тем более интересовался таинственным приключением, что оно касалось его друга.
— Убийство совершено среди дня... Жаль, что мне не удалось расследовать это дело! Но вы, месье Геймвальд, были на месте преступления и, кажется, ещё застали в живых старого Бурдона, неужели у вас не появилось никаких подозрений...
Эгберт отрицательно покачал головой.
— Он ничего не знает! — сказал с нетерпением Бурдон, который ходил взад и вперёд по комнате. — Он принял участие в умирающем, какое ему дело разыскивать убийц. Вот если бы камень мог говорить!..
— Какой камень? В чём дело? Я первый раз слышу об этом, — сказал Дероне с видом охотничьей собаки,
