Джонатан Стрендж и мистер Норрелл - Сюзанна Кларк

Джентльмен ответил ему на том же наречии, потом беззаботно рассмеялся и помахал рукой, словно предлагая не задерживаться надолго.

Волк бросил на джентльмена укоризненный взгляд и побежал дальше.

— Он просил меня спасти его, — объяснил джентльмен.

— Почему же вы этого не сделали, сэр? Ужасно видеть, как погибают эти благородные создания!

— Добросердечный Стивен! — нежно произнес джентльмен. Однако волка он так и не спас.

Стивену охота на волков совсем не понравилась. Действительно, охотники демонстрировали отвагу, а собаки — верность и пыл; однако со смерти Фиренцы прошло совсем мало времени, и он не мог смотреть, как убивают живое существо, тем более такое сильное и красивое, как волк. Мысль о Фиренце напомнила Стивену, что он еще не рассказал хозяину о встрече с загадочным синим человеком и его пророчестве. Сейчас он исправил оплошность.

— Неужто? — воскликнул джентльмен. — Какая неожиданность!

— А вам приходилось слышать это пророчество раньше, сэр?

— Да. Разумеется! Я хорошо его знаю. Как, впрочем, и все мои сородичи. Это пророчество… — Здесь джентльмен произнес слово, которого Стивен не смог разобрать[114], — …которого ты лучше знаешь под его английским именем Джон Аскгласс, Король-ворон. Одного не понимаю: как эти слова сохранились в Англии. Мне казалось, что англичане больше не интересуются подобными вещами.

— Безымянный раб! Ведь это я, сэр? А пророчество, судя по всему, обещает мне корону!

— Ну, разумеется, ты обязательно станешь королем! Я уже говорил, а в таких делах я никогда не ошибаюсь. Однако при всей моей любви к тебе, Стивен, пророчество тебя не касается. Король вспоминает, как он вошел в три своих королевства — одно в Англии, второе в Стране фей, третье в аду. Под безымянным рабом он разумеет себя. Он был безымянным рабом в Стране фей, маленьким христианским ребенком в бруге, похищенным из Англии злым эльфом.

Стивен ощутил странное разочарование, хоть и сам не понимал, почему. В конце концов, ему ведь не хотелось быть королем какой бы то ни было страны. Он не англичанин. Не африканец. У него нет родины. Просто слова Винкулюса на время принесли ощущение принадлежности к чему-то. Ему показалось, будто он — часть некоего плана, и для него существует цель. Однако все оказалось самообольщением.

48

Гравюры

Конец февраля — март 1816

— Вы изменились. Я поражен.

— Неужто? Странно. Возможно, немного похудел, но никаких серьезных изменений не ощущаю.

— Да нет, изменения не во внешности, они в выражении лица, в настроении, в… в чем-то неуловимом.

Стрендж улыбнулся. Вернее, он слегка искривил что-то в лице, и сэр Уолтер счел это улыбкой. Сэр Уолтер не мог вспомнить, как Стрендж улыбался раньше.

— Дело в черной одежде, — заметил волшебник. — Я словно отстал от похоронной процессии и теперь обречен бродить по городу, пугая людей напоминанием о смерти.

Они сидели в Ковент-гардене, в кофейне «Бедфорд». Сэр Уолтер выбрал это место за то, что в прежние дни они здесь нередко веселились. Он надеялся, что воспоминания немного ободрят Стренджа. Однако в такой вечер даже «Бедфорд» не казался жизнерадостным. На улице черный ледяной ветер швырял людей из стороны в сторону, бросая в лицо черные струи дождя. Внутри от мокрых недовольных посетителей поднимался влажный пар. Официанты пытались его разогнать, подбрасывая в камин побольше угля и поднося джентльменам побольше горячего глинтвейна.

Едва войдя в кофейню, сэр Уолтер тут же заметил, что Стрендж лихорадочно строчит в блокноте. Показав на блокнот, он поинтересовался:

— Так вы не бросили заниматься магией?

Стрендж только рассмеялся.

Сэр Уолтер расценил смех как утвердительный ответ и обрадовался. Сэр Уолтер считал, что человеку необходимо иметь постоянное занятие. Полезная деятельность способна вылечить многие недуги, с которыми иные средства не справляются. Однако сам смех ему не понравился — резкий, горький, совсем не похожий на прежний смех Стренджа.

— Просто вы говорили… — начал он.

— О, я много чего говорил! Мне в голову приходили самые странные мысли. Большое горе, как любые сильные переживания, может вызвать умопомешательство. Сказать по правде, некоторое время я был не в себе. Как говорится, тронулся рассудком. Сейчас, как видите, все это в прошлом.

Однако сэр Уолтер ничего такого не видел.

В некоторых отношениях Стрендж оставался прежним. Так же часто улыбался (хотя и не точно такой же улыбкой). Говорил тем же ироническим тоном (хотя складывалось впечатление, что он сам не осознает своих слов). И речь, и лицо оставались такими же, какими их помнили друзья, с одной лишь разницей — сам человек, казалось, играет роль себя прежнего, тогда как и мысли, и сердце где-то далеко. Стрендж смотрел на окружающих, прикрывшись саркастической улыбкой, и никто не знал, о чем он думает. Сейчас он больше, чем когда бы то ни было, походил на волшебника. Странно, непонятное дело: он стал больше походить на Норрелла.

На безымянном пальце левой руки Стрендж носил траурный перстень с тоненькой прядкой каштановых волос внутри. Сэр Уолтер заметил, что он постоянно до него дотрагивается и время от времени поворачивает.

Они заказали плотный обед: черепаховый суп, три или четыре бифштекса, жирную ногу молодого гуся, миноги, устрицы в раковинах и немного свекольного салата.

— Я рад возвращению, — признался Стрендж. — Теперь, когда я здесь, постараюсь доставить кое-кому как можно больше хлопот. Норрелл слишком долго делал все, что хотел..

— Он и так начинает биться в конвульсиях всякий раз, как слышит о вашей книге. Постоянно всех спрашивает, о чем вы пишете.

— Да, но книга — только начало! Да и закончу я ее не раньше, чем через несколько месяцев. Мы затеяли новый журнал. Меррей хочет чтобы он вышел как можно скорее. Естественно, это будет издание исключительно высокого качества. Журнал будет называться «Фамулюс»[115] и публиковать МОИ взгляды на магию.

— Они весьма отличны от взглядов Норрелла, не так ли?

— Разумеется! Главная моя задача — рационально изучить предмет, убрав с пути все введенные Норреллом ограничения. Уверен, что подобный пересмотр очень скоро откроет новые, достойные разработки пути. Если пристально рассматривать вопрос, то к чему сводится так называемое возрождение английской магии? Что конкретно сделали и Норрелл, и я сам? Сплели кое-какие иллюзии из облаков, дождя, дыма и тому подобного — что может быть проще! Вдохнули жизнь в неодушевленные предметы и наделили их даром речи — это, признаюсь, действительно очень сложно. Научились насылать на врагов бури и дождь — так ведь всё, что касается погоды, настолько просто, что и говорить не хочется. Что же еще? Вызывать видения — да, это было бы впечатляющим действием, обладай мы тем мастерством, которого у нас нет. Ну вот. А теперь сравните этот жалкий перечень с магией ауреатов. Они поднимали дубовый и платановый лес на врагов, из цветов делали себе жен и слуг, превращались в мышей, лис, деревья, реки и прочее, строили из паутины корабли, а из розовых кустов возводили дома…

— Да-да! — прервал сэр Уолтер. — Я понимаю, что вам не терпится испытать все эти виды магии. Однако подумайте: что если Норрелл прав? Не всякая магия хороша в наше время. Перевоплощение и подобные приемы были уместны в прошлом — они очень оживляют историю. Но, помилуйте, Стрендж, не собираетесь же вы ими заниматься? Джентльмену не пристало менять обличье. Джентльмен должен выглядеть самим собой. Вряд ли вы захотели бы перевоплотиться в кондитера или фонарщика…

Стрендж рассмеялся.

— Ну, хорошо, — заметил сэр Уолтер, — а представьте только, как неприятно оказаться в обличье собаки или свиньи[116].

— Вы нарочно выбираете крайние случаи.

— Разве? Ну, хорошо, тогда, скажем, лев. Хотелось бы вам перевоплотиться во льва?

— Вероятно. Возможно. А может быть, и нет. Не о том речь! Не спорю, превращения — тип магии, требующий особо деликатного похода. И тем не менее нельзя отрицать, иногда оно оказывается очень и очень полезным. Спросите-ка герцога Веллингтона, не хотел ли бы он превратить своих разведчиков в лис и мышей и запустить их во французский лагерь. Уверяю вас, его светлость не стал бы долго сомневаться.

— Сомнительно, что вы бы уговорили Колхауна Гранта[117] стать лисой хоть на короткое время.

— О! Грант охотно согласился бы стать лисой — при условии, что это будет лиса в мундире. Нет-нет, нам необходимо обратить внимание на ауреатов. Надо изучать жизнь и магию Джона Аскгласса, когда же мы…

— А вот этого делать ни в коем случае нельзя!

— О чем вы?

— Я не шучу, Стрендж. Ничего не имею против ауреатов в целом. Больше того, считаю, что в общем вы правы. Англичане справедливо гордятся своей древней магической историей — Годблессом, Стокси, Пейлом и другими. Им больно читать в газетах, что Норрелл преуменьшает славу великих волшебников древности. Однако вы впадаете в другую крайность. Слишком частые разговоры о других королях могут нервировать правительство. Особенно сейчас, когда нам угрожают иоанниты[66+].