Великий магистр - Октавиан Стампас

— Боже мой! Что с вами сделали! — воскликнула Юдифь, взглянув наконец-то на Катрин и Сандру, словно это именно они искололи мечами Гуго де Пейна. — Вы так осунулись!

— Болезнь никому не идет на пользу, дорогая донна Сантильяна, — заметил Гуго, снисходительно наблюдая за ее нарочитой суетой. — Но поверьте, я чувствую себя даже лучше, чем после нашей последней встречи.

— О, мы славно повеселились тогда! Князь Василько, кстати, часто навещает меня; мы и сейчас едем верхом в Гефсиманский сад.

— С таким спутником вы теперь в полной безопасности, Эстер.

Но позвольте представить вам моих друзей и ангелов-хранителей, и Гуго познакомил Юдифь с обеими женщинами и Бизолем. Сандра и Катрин, не сговариваясь, лишь холодно кивнули ей головой и отошли к окну.

— Почему вы уехали, ничего не сообщив мне? — прошептала Юдифь, наклоняясь к лицу мессира. — Я думала, что я вам небезразлична.

— А как же князь? — насмешливо спросил Гуго. — И потом: что я должен был вам сообщить? Какую военную тайну, дорогая? Только намекните, и я передам вам все секреты всех своих знакомых королей и императоров — все что угодно! Для вас — с величайшим удовольствием, это для меня все равно что съесть устрицу.

— Противный! — капризно сказала Юдифь, грозя пальчиком. — Вы просто ревнуете меня к князю Васильку. И совершенно напрасно.

— А как же иначе! — поддержал игру Гуго. — Вы ездите с ним по Гефсиманским садам, а мне в это время лекари отпиливают одну ногу за другой, и я теперь обречен лишь ползать по вашим следам. Где уж мне угнаться за вами!

— Нет, правда? — озабоченно спросила Юдифь, косясь на прикрытую покрывалом нижнюю часть тела мессира.

— Спросите Бизоля.

— Точно так, — не моргнув глазом отозвался тот. — Пойдемте со мной в чулан, я покажу вам его ноги, они там стоят, рядом с метлами. Я хочу отправить их в Труа.

— Ужасно! — воскликнула Юдифь. С этого момента интерес ее к Гуго де Пейну стал исчезать в геометрической прогрессии.

А дверь в покои снова открылась и в комнату, пятясь, вошел Раймонд, уступал дорогу высокой черноволосой красавице с беломраморным лицом и темными глазами. Принцесса Мелизинда, небрежно отстранив оруженосца, направилась к кровати Гуго де Пейна, который принял серьезный вид и чуть приподнялся на подушках.

— Простите, принцесса, что я принимаю вас в таком виде, промолвил он. — Но для меня большое счастье, что вы изволили навестить раненого рыцаря.

— Я должна была сделать это раньше! — воскликнула Мелизинда, присаживаясь на краешек кресла, с которого вспорхнула Юдифь.

— Не корите себя, — тихо отозвался Гуго. — Зачем искать лишние проблемы там, где их нет? Я рад, что вы пришли, но, скажу честно, не умер бы от огорчения, если бы вы и не вспомнили о моем существовании. Я был бы более счастлив, если бы вы обратили свой взор на одного нашего общего знакомого, страдающего от неопределенности выбора чувств некоей царственной особы.

— Вы жестоки, — так же тихо ответила принцесса, оглядываясь на прислушивающуюся к разговору Юдифь. Тяжкие ранения Гуго, его возвращение в Иерусалим в таком виде, по странным причудам женской души, вновь качнули чашу весов ее сердца в сторону де Пейна. Из двух рыцарей она выбрала более страдающего, более обремененного несчастьем, на ее взгляд. И жажда жертвенности, свойственная юности, привела ее к постели Гуго, которому вовсе не хотелось играть отведенную ему Мелизиндой роль.

— Я ценю ваши чувства, — произнес он, — как и любые светлые помыслы, не омраченные темной злостью, но иногда мы выбираем не те дороги, которые лишь кажутся нам выходом к солнцу из подземного лабиринта; и вот вопрос — на который никто никогда не даст разумного ответа — корить ли себя за то, что мы так поспешно бросаемся по внутреннему зову в бездну, или изо всех сил сопротивляться счастью? Вольны ли те из нас, сделавшие свой выбор, или еще более подавлены и несвободны, чем другие, не ошибающиеся, поскольку плывут, погрузившись в волны и отдавшись течению?

— Я не знаю, — ответила принцесса.

— А я ничего не понял — что ты хочешь этим сказать, — заметил Бизоль, присевший на краешек кровати. — Волны, бездна, подземный лабиринт… Ты имеешь в виду ту пещеру возле Син-аль-Набра? Жуткое место, принцесса, скажу я вам…

— Я, кажется, разобралась, — вставила Юдифь, которой страшно хотелось представиться Мелизинде и блеснуть чем-нибудь перед ней (перед ее отцом Бодуэном I она уже успела блеснуть всем, чем только могла). — Мессир де Пейн имеет в виду: стоит ли дергаться самому, если тебя все равно кто-то дергает за ниточки? Правильно?

— В упрощенном виде — да, — согласился Гуго. Юдифь захлопала в розовые ладошки, а Катрин и Сандра подошли поближе, усевшись на низенькие скамеечки возле постели раненого рыцаря.

— Но донна Сантильяна упускает главное, — произнесла Катрин де Монморанси. — Все поступки человека — и возвышенные, и смешные, — напоминают «дергание», кроме одного.

— Какого же? — спросила принцесса.

— Смерти. Я имею в виду насильственное лишение собственной жизни, самоубийство. Думаю, что такой поступок идет вразрез с желанием любого кукловода. И не этот ли единственный поступок доказывает, что человек все же обладает какой-то самостоятельной волей? Самоубийство — тот заветный ключик, данный каждому из нас, как самое великое и ужасное искушение перед запертой дверью.

— На образе мыслей графини сказываются долгие годы, проведенные в мусульманском мире, — заметила Сандра. — Вам надо возвращаться в христианскую среду, и думать о спасении души, а не о таких… страшных грехах.

— Как далеко мы ушли от первоначальной темы. От любви к смерти, — произнес Гуго. — Впрочем, это естественно. Истинная беседа не замыкается на чем-то одном, и блуждая в лесной чаще никогда не знаешь — где выйдешь и с чем столкнешься?

— Так не лучше ли обойти эту лесную чащу, и идти по дороге, с которой уж наверняка не собьешься? — сказал Бизоль. Его несколько волновало то, что целых четыре прекрасных женщины нарушают покой его друга. Не утопят ли они его своими болтливыми языками? Как бы вытурить их всех отсюда и дать Гуго спокойно вздремнуть? Но в это время в покои заглянул Раймонд и растерянно произнес:

— Мессир, к вам прибыла баронесса Левенкур…

Недоуменно уставившись на него, Бизоль негромко пробормотал:

— Это еще что за птица? Устроили тут целый гарем… Сейчас всех выгоню…

— Пусть войдет! — охотно откликнулся Гуго де Пейн. — Правда, не припомню среди своих знакомых такой особы.

Все с любопытством посмотрели на дверь. Сандра недовольно нахмурила брови, Катрин обменялась с Мелизиндой быстрыми взглядами, Юдифь нацепила на всякий случай одну из своих обворожительных улыбок… В комнату осторожно вошла золотоволосая женщина с необычным, вишневым цветом глаз, и словно лучи света озарили лицо Гуго де Пейна.

— Кажется, теперь мы все здесь лишние… — снова пробормотал про себя Бизоль, переводя взгляд с друга на вошедшую женщину, которая не замечала никого вокруг, кроме лежащего на кровати рыцаря.

— Я слышала, вам требуется сиделка? — мило улыбаясь, произнесла Анна Комнин. — Или я опоздала?

— Нет, сударыня, это место свободно, — отозвался Гуго де Пейн.

Глава VII. ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ

Я не скажу, как все твердят давно,

Что, мол, в подлунной все обречено

Распаду, быстротечно все и бренно,

Но я скажу, хоть не хочу задеть

Того, кто по-иному склонен петь,

Что не уйти от смерти и Вселенной…

Баронесса Левенкур пробыла в Иерусалиме до середины осени 1114 года, — до тех пор, пока мессир де Пейн не обрел окончательную уверенность в своих силах. До этого она часто навещала его в Тампле, и все должны были признать ее необъяснимую власть над чувствами Гуго, благотворно влияющую на его выздоровление. Баронесса, в которой, конечно же, сведущие люди признали византийскую принцессу — по ее многочисленным портретам, имевшим хождение в странах Востока, занимала одну из загородных резиденций Бодуэна I, любезно предоставленную ей королем по просьбе Ренэ Алансона. Сам царедворец поселился у своего старого знакомого — графа Танкреда, для которого наступили тяжелые дни в связи с поражением под Син-аль-Набром. Но нет худа без добра: нашествие египтян на Палестину также захлебнулось; измотанные долгими стычками сначала с воинами де Пейна, а затем графа Танкреда, ослабленное вспышками и эпидемиями чумы, поредевшее войско султана Насира и рассорившегося с ним принца Санджара (уведшего сельджуков в Сирию), отступило обратно в Египет. Наступила еще одна, очередная передышка в непрекращающемся противостоянии двух миров, двух религий…

Это противостояние — открытое, лобовое, напоминающее столкновение двух скачущих навстречу друг другу рыцарей, было видимо и слышимо на просторах земли; но шла и еще одна война, тайная, скрытая от глаз и от слуха простых смертных, загадочная для непосвященных, — а среди них были порою и высшие сановники государств и даже облеченные королевской властью монархи. Разобраться в хитросплетениях и тонкостях этой войны было куда сложнее, чем в сражении, подобном происшедшему у Син-аль-Набра, и определить своего врага или друга иногда бывало крайне трудно. В самом Иерусалиме в накрытом крышкой дипломатическом котле кипели и бурлили интриги, тайны, скрытые союзы между казалось бы непримиримыми противниками, заключались сделки и соглашения, от которых гибли одни люди и страшно богатели другие. Так творилась история, всегда берущая свое начало в зловонной куче.