Голод Рехи - Мария Токарева

Рехи хрипел и звал:

– Ларт… Лойэ…

Он умолял их избавить от боли, умолял забрать у этих странных неразличимых теней, которые беспрестанно бормотали и наседали с разных сторон. Они о чем-то тихо деловито переговаривались.

– Это из-за линий мира?

– Да.

– Но если этот Страж управляет линиями такой ценой, истинный ли он? В преданиях все иначе.

– Он управлял линиями и не такой ценой. Наши братья отдали жизни, чтобы мы получили доказательство истинности пришествия Стража.

И снова боль, снова кто-то вцепился в руки, облил их чем-то и намазал. Рехи закричал и вновь провалился в вязкое небытие. Он хотел выбраться из этой паутины, но плутал среди заскорузлой серой пряжи. Ему не являлись сны о прошлом, он видел собственные – тягучие и тяжелые. Он все шел и шел куда-то, искал кого-то. Искал и искал, и никак не мог найти в лесу из серых запутанных линий. Земля вязла под ногами, он не знал, как выбраться.

– Ларт, Лойэ, – истошно звал он, но в уши заползали темные развороченные линии больного раненого мира.

Вскоре он выбрался на поляну, хотя никогда не знал, как выглядят настоящие леса и поляны. Но здесь, на опушке леса из серой пряжи, все мерцало ровным белым сиянием чистых линий. Росла трава и меж камней струился искрящийся ручей, источавший прохладу ключевой воды. Видение зачаровывало спокойствием и отрешенностью. Возможно, на эту поляну чистых линий уходили почившие, возможно, вновь являлся прошлый мир. Хотя нет, там все выглядело преувеличенно-реальным, настоящим. А здесь все колыхалось призрачными силуэтами.

Рехи шел, стараясь не потеряться, ориентировался на свет опушки посреди кромешной чащи кошмара. Когда он добрался до нее, показалось, что боль отступила, отпустила из своих цепких когтей. Рехи прищурился, его глаза не привыкли к столь яркому свету. Но вскоре резь прошла, отчетливее проступили контуры поляны. На ней существовали не только линии, не только осколок прошлого – или нового – мира. Кто-то еще, именно кто-то, а не что-то.

Рехи выступил вперед, не побоявшись яркого белого свечения. Среди лучей отчетливо вырисовывались контуры небольшого существа. Рехи еще внимательнее присмотрелся и узнал в хрупкой фигурке с белыми волосами себя в детстве. Странно, он ведь не помнил себя, не видел никогда со стороны.

– Кто ты? – недоуменно спросил Рехи.

Ребенок не растаял, не исчез, он поднял голову и улыбнулся. В глазах светилась радость и плескалась безмолвная печаль. Он таял горным туманом и уносился пеплом, исчезала ясная чистая картина.

«Это не я. Не я. А кто? Кто ты?» – удивился Рехи, но вновь все затопила жестокая боль, вновь вцепилась и потащила прочь в дебри серой сажи и сломанных линий.

– Пришествие Стража… – доносилось эхо, и опять кто-то вернул его в реальность, сдирая прилипшие повязки. Вновь мазали чем-то руки.

«Не хочу я никакого пришествия. И приходить не хочу, и уходить. Не надо!» – стенал молча Рехи. Губы спеклись, нутро сжималось от рези, пробиравшей от рук, ноги судорожно дергались. Он весь превратился в единый клубок обгоревшей плоти и бессмысленности существования. Он не хотел так жить, не хотел застрять в таком состоянии.

– Пить… Пить… – только хрипел он, потому что даже через бредовые видения пробивался голод. Просил он не воды. И служители культа прекрасно понимали, какого питья требует эльф.

Лучше бы не просил, лучше бы не приходил в сознание: Рехи увидел сквозь пелену смутную тень силуэта, подведенного к его ложу. Кто-то извивался и скулил, мечась в путах. Уж не Ларта ли привели? Нет, какую-то женщину.

Лойэ? Рехи в забытьи слепо надеялся, что он очнется, а возле изголовья его будет ждать именно она, как тогда, в пещере. Но эта несчастная не имела никакого сходства с неукротимой возлюбленной. Она умоляла пощадить, лепетала что-то о великой милости линий и прочей ерунде. Рехи слышал отчетливо только гранитно-тяжелые слова жрецов:

– Стражу нужна кровь. Отдай всю свою кровь во имя нашего спасения, отдай ее Стражу, чтобы он вновь обрел силу и повел нас к новому миру.

Жертва упала на колени, склоняя голову, видимо, не хватало ей великой веры. И правильно: не в кого верить, не за что приносить себя в жертву. Но Рехи слишком мало знал о милосердии. На грани помешательства и полного бессилия он себя не контролировал. Слишком давно ему не доводилось напиться досыта жаркой крови, слишком давно он себя сдерживал ради Ларта, который стал для него всем за время перехода через горы. А теперь… он где-то умирал в пустыне. И чтобы найти его, требовались силы.

Рехи не разглядел лица женщины, он просто вонзил клыки в ее шею. Кожа треснула, отворилась с тихим чавканьем жила. В горло хлынула горячая кровь, человеческая, слишком горячая. Он уже и отвык, но не отстранился, лишь глубже вгрызся.

Жертва вздрогнула несколько раз, а потом затихла, безвольно обвиснув на руках сторожей. Рехи же не мог оторваться, он насыщался жадно и быстро, хотя без удовольствия. Давился слишком большими глотками и не вполне понимал, что творит. Его поддерживали, чтобы он не упал, его направляли, буквально вливая сок чужой жизни. Вскоре он насытился и бессильно упал на спину.

– Пей, Страж. Одна жертва стоит судьбы целого мира, – радостно увещевали жрецы, разлетавшиеся по сумрачной зале, как тени с темными крыльями.

Помнится, таким впервые предстал на пустоши Сумеречный Эльф. Зато на стенах изображались создания с золотыми крылами. Семарглы, сородичи Митрия. Или кто-то еще… А кто еще носил крылья? Все они… Эти великие хранители, которые никого не уберегли ни в своем Бенааме, ни в безымянном затерянном мире Двенадцатого Проклятого. Все выдумки. Они себя убедили, будто они высшее благо. Все-все выдумки! И Рехи-Страж – выдумка. Рехи-эльф просто утолял голод…

Из-за отвратительно приторных голосов пропал аппетит, кровь едва не выплеснулась обратно. Хотя нет, не от голосов: просто Рехи задел повязки и слишком резко приподнялся. Голова закружилась, мир вокруг навалился смутно знакомыми очертаниями странного помещения с покрытыми сажей стенами. На них слишком ярко горели золотые крылья сородичей Митрия.

Рехи шумно потянул воздух и вытянулся, безуспешно стремясь привести мысли в порядок. Окружение мчалось на него преувеличенной нереальностью. Постепенно зрение прояснялось, зрение, но не разум. Колыхались видения и образы, что-то из прошлого сопрягалось с настоящим, сталкивалось и крошилось невнятными картинками. «Да это тот зал, где король совещался с адмиралом и жрецом о начале войны», – наконец-то