Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин

Райский заерзал на стуле и почувствовал себя неуютно.

– Это правда, Борис Маркович?

– Ну правда! – опустил голову Райский. – Подумаешь!

– А чего вы засмущались? Предавать Родину, так предавать! Сами решили перебежать к врагам, да еще и материал им для клеветы на свою Родину подбросили. Чего стесняться?

– Да нет, не в том смысле, просто в порядке подстраховки.

– И что же вы там написали, если не секрет? Какими помоями облили землю, которая вас вскормила?

– Мы в принципе и так знаем, что там написано, – вновь вступил в разговор Барков.

– Опубликовали! – встревожился Райский.

– Нет, не опубликовали. Думают, а вдруг провокация со стороны КГБ, – усмехнулся Лазарев. – Будто у нас нет другой работы, только провокации. – Борис Маркович, поделитесь с нами вашими планами. Что вы собирались делать на Западе? Допустим, вам удалось перейти границу. Возьмем самый благополучный вариант, исключим вариант Остапа Бендера при переходе границы. Допустим, пограничники на той стороне не отняли бы у вас драгоценности. А что дальше?

– Я бы поехал в Париж. Вам этот город может лишь сниться.

– А почему не в Стокгольм или Вену? У вас в Париже знакомые? Без знакомых-то куда податься?

– Рассказывали про Париж. Туда бы и поехал.

– Хорошо! Допустим такой вариант: вас ограбили на той стороне при задержании. Помните, как Остапа Бендера? Что бы вы делали без гроша?

– Исключено! – гордо вскинул голову Райский. – Как бы взяли, так и отдали бы все до колечка!

– Это вы так думаете!

– Не думаю, а уверен.

– На чем зиждется ваша уверенность? Вы же не знаете их порядков. Ограбят, и некому пожаловаться.

– Если говорю, значит, знаю! Ничего у меня не взяли бы. И больше давайте об этом не будем.

– Хорошо, хорошо! Только вы несколько заблуждаетесь. Там ведь тоже не дураки, на той стороне. А вдруг вы наш человек, наш разведчик, и мы сами придумали такую легенду, чтобы проникнуть на Запад. Вы ведь «чистенький» для легенды – вас судили, дали два года условно. Почему бы какому-нибудь офицеру разведки не предположить, что вы наш агент? Посадят в тюрьму, допросы днем и ночью, признавайся – на КГБ работаешь? По-английски говорите, это тоже против вас. Попробуйте, докажите! Годы будут идти, а вы будете все сидеть и твердить.

– Ваша фантазия безгранична, – несколько растерянно пытался возразить Райский. – Только мне поверят сразу.

– Что, слово такое знаете?

– Да, если хотите, слово такое знаю!

– Какое же?

– Этого я вам не скажу.

– Кто дал вам такое слово? – резко спросил Лазарев.

– Ничего я вам не скажу! Думаете, купили – я и запел?

– Мы вас, Борис Маркович, не покупали. Вы не вещь, а человек. А разговор весь этот ведем исключительно в ваших интересах. Есть такая формула: чистосердечное признание. Пока мы вам даем шанс, за чистосердечное признание смягчается наказание. А наказание вам причитается по трем статьям: попытка нелегального перехода границы, контрабанда и хищение драгоценностей, принадлежащих вашей матери. Заявление о хищении она написала.

– Как написала? – не понял Райский.

– Как обычно пишут, когда совершается хищение.

– Вот так да! Вы заставили, наверно! Мать сама не…

– Борис Маркович, а вы, я вижу, невысокого мнения о нашей организации. Наверно забыли, что ЧК создавалась под руководством Владимира Ильича Ленина. Воспитывал чекистов и руководил ими длительное время Феликс Эдмундович Дзержинский. Руки и совесть у чекистов чистые. Так что не заблуждайтесь на этот счет, Борис Маркович! – полковник вызвал конвоира. – Уведите! Думайте, думайте, Борис Маркович, пока вы еще не потеряли свой последний шанс.

Райского увели, Лазарев посмотрел на Баркова.

– С письмом вы хорошо сработали. Как вы догадались по тем обрывкам черновика?

– Интуиция. Случайно произошло. Когда Райский начал храбриться, что шум поднимут на Западе, тогда я и понял значение тех обрывков, которые нашел при обыске в квартире Райского. Чует мое сердце, хлопот еще будет. Не верю в легкие удачи. То, что Райский собирался делать, вслепую не делают. Без связи, без подготовки, взял и пошел через границу! Тогда и пришла мне мысль, что за Райским кто-то стоит, слишком он зелен.

– А если шире и откровенно по Райскому…

Барков посмотрел внимательно на Лазарева, который не хотел встречаться с ним взглядом, и безаппеляционно заявил:

– Боюсь, Райскому нечего будет предъявить. Границу он не переходил. Дошел только до заставы. А это не попытка. Райский чего-нибудь еще высидит в камере. До этой мысли он еще не дошел, поэтому надо спешить, пока он не прозрел. Правда, есть заявление матери о хищении драгоценностей. Но как только дело запахнет судом, она от своего заявления откажется – все же мать! Скажет, обещала ему раньше, вот он и взял. Так что это тоже рассыплется как карточный домик. И пойдет себе Райский на свободу, а мы останемся со своими уверенными предположениями. А нам нужен тот, кто стоит за ним, что этот икс есть – даю голову на отсечение. Я попробую кое-что проработать вокруг Райского…

– Возьмись за Катю Маслову. Будь поделикатнее, девочка пережила целое потрясение. Видно, морально не готова к совершению таких актов. Врач говорит, нервная система у нее расшаталась, – сочувственно промолвил Лазарев.

– Кололась, наверно.

– Врач ее осматривал, признаков уколов на теле нет.

– Тогда, может, травку покуривала.

– Если бы было, она бы сейчас с ума сходила и требовала. Думается, девочка она хорошая, все-таки из деревни приехала, и город ее не успел развратить. Суд, возможно, отрезвил. В общем, давай за дело, Алеша, времени у тебя практически нет. А тут еще один антисоветчик объявился, листовки для солдат готовил. Кто-то заказывал, руководил – будем и в этом направлении работать. Давай за дело, а я иду к руководству… Надо же проинформировать начальство.

* * *

Иногда Александра Зиновьевна уходила рано из дому, и Феликс нежился в постели на китайских подушках, под югославским одеялом, на шведских простынях. Ему не было скучно без хозяйки, он спал до полудня, потом поднимался с кровати, чтобы достать из серванта бутылку армянского коньяка. Ставил ее у постели, курил американские сигареты «Мальборо», в избытке имевшиеся в этом доме, и не торопясь прихлебывал спиртное прямо из горлышка. Когда в бутылке оставалась половина напитка, Феликс чувствовал умиротворение и его тянуло в лирику. Черняк доставал из шкафа старинную цыганскую гитару в чехле и, снова разлегшись на кровати, начинал петь песни, которыми пробавлялись зеки на зоне. На гитаре он научился играть, когда еще мальчишкой увлекся этим инструментом, ему тогда очень хотелось выделиться среди приятелей и он