Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

— Ха, — неожиданно сказал Сперанский. — Я ведь теперь понял, почему у того прапорщика нервы сдали.

— Какого прапорщика? — заинтересовался Трубецкой.

— Некий прапорщик, фамилию не припомню, был отправлен с господина Клеопина показания снять. Так оный Клеопин его так из себя вывел, что бедный прапор с саблей бросился, — пояснил с улыбкой Михал Михалыч.

— Вот, значит, откуда у него шрамы, — вгляделся в Клеопина Бистром. — Дерзок ты, штабс-капитан.

— Полковник, — поправил генерала Николай. — Вы же, Карл Иванович, были генерал-лейтенантом, а теперь — генерал от инфантерии. Да и князь Трубецкой, помнится, полковником был. Всех собачек, наверное, в генералы произвели.

— Надо было этому прапору тебя насмерть зарубить, капитан, — устало сказал Бистром, неласково прищурив левый глаз.

— Надо было, — согласился Клеопин. — По крайней мере, сейчас бы я с вами не разговаривал.

— Ладно, господин… полковник, — сказал Трубецкой. — Мы о вас кое-что знаем. Честный офицер, присяге изменить не захотели. Я лично уважаю. Думаю, что и все остальные со мной согласны. Но всё-таки? Какова цель вашего демарша?

— А вы как считаете? Вы же как-никак штабист Генерального штаба…

— Ну, как штабист, — медленно, взвешивая каждое слово, ответил князь, — и как начальник Генерального штаба я считаю, что ваш рейд имел целью отвлечь наше внимание. И мы, откровенно говоря, забеспокоились: а не будет ли кроме вас атаки более крупных сил. Согласитесь, полковник, с вашей горсткой затевать атаку на укрепления — безумие…

— Считайте, князь, что это и есть безумие, — согласился Николай. — Надоело, знаете ли, без дела сидеть. А вы, господа, разве не безумцы?

— С чего бы? — удивлённо воззрился на него Сперанский. — Изложите.

— В сущности, ваша власть преступна. Это — первое. Второе — вы захватили власть в отдельно взятом городе. Вся остальная Россия — против вас. На что вы рассчитываете?

— Мы, молодой человек, рассчитываем на то, что очень скоро Россия поймёт, что законной властью являемся именно мы, — мягко сказал Сперанский. — За нами — закон и армия. И сидим-то мы не в простом городе, а в столице Российской республики. Ну, кроме того, за нами Новгород и Псков. Знаете, полковник, это примерно двести тысяч квадратных вёрст. Половина Франции. А уж Пруссий и Саксоний разных — так на две-три наберётся. В сущности, мы можем быть и отдельным государством.

— Стало быть, Россию раздерёте, — угрюмо высказался Клеопин. — Так чем же вы лучше Наполеона? Или Гришки Отрепьева?

— Это, Николай Александрович, мера временная, — спокойно сказал Трубецкой. — Тем более что на сегодняшний день Российской империи уже и не существует. Разве не так? Кавказ скоро туркам отойдёт, ежели уже не отошёл, Малая да Белая России — Польше и Австрии. То, чем управляет Михаил Романов, — это уже не империя.

— А кто же в этом виноват? Разве не вы, господа генералы? — скривился Клеопин. — Даже странно… Герои войны двенадцатого года…

— Мы, Клеопин, здесь не виноваты. Виновник — Великий князь Михаил, который Россию к гражданской войне подтолкнул, — с чувством превосходства сказал Сперанский. — Почему он бежал от собственного народа?

— Что-то я, господа, уже ничего не понимаю, — сказал Николай, совершенно сбитый с толку этой странной «логикой». — Можно подумать, что именно Михаил Павлович затеял восстание. Или ему стоило дожидаться, пока его убьют?

— Нет, восстание затеял не он, — пояснил Сперанский. — Восстание — это, скажем так, историческая необходимость. Революция — это естественный процесс, через который должен пройти любой народ. Смотрите — Британия через революцию прошла. Теперь она хоть и монархия, но правит-то парламент! Во Франции… Скажете — сейчас там вновь королевская власть? Э, милейший, это уже не та власть, что была, скажем, у Людовика, эдак, шестнадцатого. Россия — это тоже европейская страна. Значит, революция есть неизбежность. Понимаете ли вы меня?

— Нет, не понимаю, — мотнул головой Клеопин, зажмурившись от резкой боли. Очень хотелось пить, но просить воды у этих… революционеров, не хотелось. Пересилив себя, он продолжил: — Я не понимаю, почему должны голодать люди. Я не понимаю, почему армия, должная защищать народ, принимается его грабить. Я не понимаю, как офицеры, дававшие присягу государю, изменяют. И я не понимаю, зачем нужна революция, если в результате само государство распадается на куски!

— Э, молодой человек, — снисходительно бросил Сперанский. — Вы — слишком мелко мыслите. Революция не может быть без жертв. Каждому приходится чем-то жертвовать. Солдатам — жизнью, а крестьянам — куском хлеба. Ну, а что касается вас лично, то… Что, кстати, будет сделано с господином Клеопиным?

— Посидит до утра взаперти. Ну, а завтра или послезавтра его расстреляют, — позёвывая, бросил Бистром. — У меня и так уже из-за него был неприятный разговор с нашим «Бонапартом».

Карл Иванович постучал в дверь. Когда из неё выскочил дежурный прапорщик, держащий в руках карандаш и памятную книжку, бросил ему:

— Штабс-капитана, то есть… полковника Клеопина отвести в лазарет. Пусть лекарь его ещё раз осмотрит. Прикажи, чтобы покормили и выспаться перед расстрелом дали.

— А когда расстреливать? — деловито спросил прапорщик, делая пометку в книжке. — И кормить чем?

— Да когда народу поднакопится, тогда и расстреляйте. Не собирать же из-за одного расстрельную команду. Ну, а кормить… — задумался Бистром. — Пусть из офицерской поварни принесут. Всё-таки мой бывший сослуживец…

Когда Николая уводили, то за спиной он услышал обрывок разговора.

— А что там с нашим «Бонапартом»? — спросил Трубецкой.

— Да в запое опять, — отвечал Бистром. — Я уж и водку распорядился убирать, так ведь нет, находит где-то…

— Да пусть