Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

с ружьями. Да где ж их взять? Пусть нестроевые чины и отправляются, без оружия. Чтобы провизией занимались да лодочников поторапливали. А на барках да лодках офицеры старшими будут. Они и за порядком проследят, и помощников себе подберут.

— А коли разбегутся?

— Разбегутся, так и хрен с ними, — махнул Клеопин. — Всей гурьбой не побегут. А один-два… Но ведь бывает, что и с этапа сбегают. И рекруты бегают. Куда им деваться? Главное, чтобы Цветков их продовольствием снабдил. Будут еда да надежда на прощение — не разбегутся.

…Утром Клеопин с трудом раскрыл глаза. Вернее, вначале разлепил один, а узрев, что рядом с ним сидит сам настоятель, разодрал и второй.

— Оклемался? — неласково спросил владыка.

Игумен выглядел как человек, уставший до полусмерти. Тёмные круги под глазами и серая кожа выдавали, что он не спал эту ночь.

— Мне бы водички, — сгорая со стыда, пробормотал полковник.

— Водички ему… — криво усмехнулся владыка. — Ладно, возьми вот…

Настоятель протянул офицеру кринку и даже попридержал её, потому что руки у господина полковника зело тряслись…

— Ух ты, — выдохнул полковник, выпивая до дна кисловатую, но очень приятную на вкус жидкость.

Голове стало легче и глаза совершенно открылись. Вспомнилось, как пили вчера за упокой души капитана Еланина. Вспомнилось столько имён, за которых следовало выпить, что…

— Простите, владыка, — робко сказал Николай, чувствуя себя маленьким мальчишкой.

— Глупый ты глупый, — вздохнул настоятель, будто бы угадал его мысли. — И что, думал, от водки тебе легче станет?

— Не знаю, — честно ответил полковник.

— Дурак ты, Колька, — сказал владыка. — А ещё полковник лейб-гвардии. По армейским-то меркам, целый генерал-майор. У тебя тут сейчас целая дивизия в подчинении, все на тебя глядят. Будь у меня такой полковник, в году этак в тыща семьсот каком-нибудь да во время военных действий… Отправил бы батальоном командовать. И не за то, что водки нажрался да маешься теперь, а за то, что расклеился, как старый сапог. Не стыдно харе-то?

— Стыдно. Сквозь землю бы провалился.

— Ну, сегодня ещё ладно. Солдаты-то понимают, каково это — к казни приговаривать. Но потом поймёшь, что от водки — только на краткий миг совесть облегчится. А потом — ещё хуже… Да и пить не умеешь. Вон, подполковник Беляев выпил не меньше твоего, а уже спозаранку на ногах. И Налимов с Малозёмовым часа три как бруствера готовят. Ну, юнкер твой бывший, который штабс-капитан теперь, всё ещё дрыхнуть изволит. Его охотнички с утра пораньше «подлечили», по своему, по-поморски… Так что давай, господин полковник, вставай. Под землю тебе проваливаться нельзя. Одевайся и за дело. Нужно службу справлять. Пополнение прибыло да вести из Петербурга пришли.

— Владыка, — улыбнулся Николай, немного обижаясь за разнос, но понимая правоту старца. — Мне почему-то хочется вас Вашим Превосходительством назвать.

— Тогда уж Высокопревосходительством, — повеселел настоятель. — В прежней, мирской-то жизни я до генерал-аншефа дослужился. Но нынешнему рангу — полный генерал…

— Ого! — удивился Клеопин, машинально привставая с постели перед тем, кто имел чин, выше которого был только чин генерал-фельдмаршала. Но вспомнив, что он не очень-то одет (кто раздевал?), смутился: — Простите, отец игумен…

— Ладно, — засмеялся настоятель, наблюдая за покрасневшим офицером. — Я ведь хоть и монах, но не девка красная. Ну, ежели о чинах речь пошла, то не игуменом меня следует называть, а архимандритом. Но, — махнул рукой владыка, — суета всё это! Пойдём, вести из Питера интересные пришли…

Вести из мятежной столицы принёс молодой монах. Был он измотан, но глаза блестели радостным огнём.

— Рассказывай, отрок, — разрешил настоятель.

— К вам, отец настоятель, меня Его Высокопреосвященство отправил… — начал было монах.

— Когда именно? — перебил архимандрит. — Люди тут военные сидят, так что давай — всё подробно и по порядку!

— Ага, — кивнул инок. — Отправил меня владыка во вторник, аккурат, после того как узнал, что Петропавловская крепость взбунтовалась…

— Петропавловка взбунтовалась? — перебил монаха удивлённый Клеопин. — С чего это вдруг?

— Точно и не знаю, — повёл плечами вестник. — Говорят, что комендант крепости полковник Муравьёв отказался выполнять приказ Батенькова. Тогда Батеньков отправил своих префектов оного полковника арестовывать, а солдаты крепостные их взашей выгнали.

— А что за приказ-то такой? — полюбопытствовал подполковник Беляев. — Не может быть, чтобы слухов об этом не ходило…

— Слухи-то разные ходят, — ответствовал инок. — Но владыка и сам в эти слухи не верит. В народе говорят, что Батеньков приказал Муравьёву расстрелять всех членов августейшей семьи. Ещё говорят, что не расстрелять, а отдать англичанам.

— Господи, а англичанам-то они зачем? — удивился Клеопин.

— Может, из человеколюбия ради? — предположил монашек. — Всё-таки августейшие особы.

— Чтобы англичане, да к русским человеколюбивы были?.. — засмеялся подполковник Беляев.

— Зато горцам они изрядно помогают, — хмыкнул Клеопин. — Да и персы, говорят, из аглицких пушек теперь с Ермоловым воюют. Выгода какая-то у них есть… Эх, не разбираюсь я в высоких политиках…

— Выгода, господа, самая прямая. Тут и политиком быть не нужно, — погладил бороду настоятель. — Пока в России заваруха — они свой куш завсегда иметь будут. А британцы-то, как мне из Москвы намедни писали, до сих пор императора Михаила законным правителем не считают. Вот ежели будут они у себя и цесаревича Александра Николаевича, и всех остальных держать как заложников… Только — Батенькову-то какая радость их выдавать?

— А тут батюшка, как раз и просто, — объяснил полковник. — У четверти солдат, что мы в плен взяли, ружья-то — аглицкой работы.