Русский флаг - Александр Борщаговский

Петр Кириллович остановил их.

- Сто-о-ой! - закричал он с крыльца протяжно, на воинский манер. Будете повиноваться и работать, как прежде работали? - Мужики молчали. Ну! - крикнул князь Максутов, сходя по ступенькам к мужикам.

- На барщину не пойдем, - громко ответил чернобородый худой мужик, глядя в упор на приближавшегося помещика. - Желаем кровь проливать за царя-батюшку, а в крепость назад не войдем!

- Сво-о-олочь! - в бешенстве закричал Петр Кириллович, метнулся к Пыхачеву и сгреб в кулак его бороду. - Ты научил? Ты? Говори!!

Мужики угрюмо смотрели, как мотается, словно неживая, голова их заступника.

- В Сибири сгною! - захлебывался яростью Петр Кириллович. - Всех в рекруты сдам, хоть и без зачета...

- Твоя воля, барин, - сказал чернобородый, - а только не гоже тебе, князь Петр Кириллович, супротив государевой воли идти.

- Истинно! - закричал Пыхачев срывающимся голосом. Пенсне, прикрепленное к шнурку, плясало на его груди. - И не только воля дарована вам, мужики, но и рекрутчины до правнуков своих знать не будете. Верите мне? - воскликнул он в подвижническом экстазе.

- Ве-ерим! - пронеслось по толпе.

- Дворяне и помещики - отчизне изменники! - Пыхачев смотрел на князя Максутова горящими, ненавидящими глазами. - Откупаются они от выборов в ополчение! Шкуру берегут!

Петр Кириллович даже за сердце схватился от неожиданности. Он попятился к крыльцу и, широко разевая рот, повторял одно только слово:

- По-роть! По-роть! По-роть!

Дмитрий невольно отступил на шаг, судорожно сжимая руку Сунцова.

- Что, Дмитрий Петрович, - прохрипел Сунцов, - крепко жжет мужицкое горе?

От крыльца долетела отрывистая речь князя Максутова:

- Никого не пощажу... Бунтовщики...

Краска стыда, жгучего, пронзающего насквозь, залила щеки Дмитрия.

Становой пристав кинулся к стоявшим особняком старику с сыном и в слепой злобе взмахнул плетью. Беззвучно обвилась вокруг головы старика плеть-свинчатка, и конец ее впился в глаз мужика. Дернув плеть, пристав уже замахивался на побледневшего парня, а старик с кровоточащей дырой вместо глаза постоял несколько секунд пошатываясь и рухнул на землю.

- Наших-то как полосуют! - истошно закричал кто-то высоким голосом, долетевшим до толпы женщин и вызвавшим ответный вопль. - Чего стоять! Ждать чего?

Женщины, прорвав солдатский заслон, бросились к постройкам. Задняя шеренга солдат, находившаяся у построек, тотчас же, по команде офицера, повернула кругом, встречая бегущих женщин.

Жандармский офицер высоко занес руку, Дмитрий метнулся к нему, но не успел удержать. Раскатился неровный залп. По обе стороны солдатских шеренг упали, обливаясь кровью, люди...

- Петр Кириллович! - крикнул Дмитрий, борясь с душившими горло спазмами. - Прекратите это... Не нужно крови!

- Митя!

Дмитрий не двигался с места. Он жестко и зло бросил в возбужденное лицо князя:

- Петр Кириллович! Александр убит на Камчатке!

Князь Максутов отшатнулся, защищаясь от Дмитрия протянутыми вперед руками, затем впился неверящим взглядом в заезжего флотского офицера и с хриплым криком: "Ты ли это, Митя?" - свалился в кресло. Поник головой так, что форменная фуражка упала на грязные ступеньки, и в отчаянии обхватил седую голову красноватыми руками.

Дмитрий ни часу не оставался бы здесь, если бы его не удерживала мысль помочь несчастному Пыхачеву и мужикам, запертым в господской конюшне. Князь не соглашался отпустить Пыхачева и избавить его от формального следствия, но обещал ради "светлой памяти Александра" забыть личные обиды и дерзкие слова "студента". Дмитрий не был спокоен: он знал, сколь переменчив Петр Кириллович, и хотел дождаться, когда уберется все это слетевшееся на кровь воронье.

Петр Кириллович сразу осунулся, постарел, бродил по комнатам, не замечая растерянных гостей, часто заходил в спальню и подолгу сидел возле неподвижной, окаменевшей от горя жены. Она вела себя странно: казалась сосредоточенной на какой-то затаенной мысли, была внешне спокойна, словно давно ждала этого страшного удара. Она вставала, брала какой-нибудь предмет, находила ему новое место и снова ложилась. Дмитрия только однажды позвала к себе, гладила его бледной рукой по голове и слушала, не прерывая, рассказ о камчатском бое. Но когда Дмитрий заговорил о госпитале, о последних минутах Александра, ее рука схватила плечо Дмитрия и больно сжала его. Дмитрий понял - ни о чем больше не надо говорить...

Дмитрий сидел молча рядом с князем в темной гостиной, куда из соседней комнаты долетали голоса помещиков, закусывавших перед разъездом. Порою Петр Кириллович тяжело поднимался с кресла, наведывался к гостям, в хмурой сосредоточенности несколько минут наблюдал за ними и, не говоря ни слова, уходил.

Помещики, собравшиеся за столом, часто поминали Александра и, притворно смахивая слезу, веселели после каждой рюмки. Компанию больше занимала сегодняшняя экзекуция. Дело приняло нешуточный оборот: в конюшне, под охраной солдат, лежали пять мертвецов. Неизбежно следствие и огласка. Герои нынешнего дня подбадривали друг друга ложью о преступных намерениях толпы.

- Заметили ли вы, милостивые государи, нож?! - вопрошал собравшихся круглолицый, моложавый помещик. - Разбойничье оружие! - С торжествующим видом он поднял над столом простой крестьянский нож. - Вот полюбуйтесь!

- Вещественная улика-с, - пробасил жандармский штаб-офицер, потянулся через стол и взял у помещика нож. Офицер быстро хмелел и старался держаться грозного, начальствующего тона. - Благодарю!

- Будет вам, - досадливо отмахнулся помещик и наклонился к соседу по столу: - Жандармские чины-с, опора правительства... Мизерия-с, одна мизерия! Скажу откровенно, кончал бы я эту войну. Уступили бы, задобрили бы как-нибудь англичанина и француза, - он засмеялся, - не бедны, слава богу, есть чем откупиться. - Но заметив, как вспыхнул услыхавший его слова жандармский офицер, он продолжал примирительно: - Ну, понимаю: воинский долг, честь родины, воодушевление чувств... Так ведь навоевались, сыты, вот как сыты! Не то придут еще к нам англичане и французы и не куда-нибудь, а в столицы и - Христос воскресе, православные, не угодно ли республику-с...

- Не позволю! - закричал пьяный офицер.

- Вас не спросят, любезнейший, - насмешливо возразил помещик. Скомандуют "налево кругом" и... к-коленкой под зад... Свободно-с...

Пока негодующий офицер искал подходящий ответ, в застольный шум ворвался монотонный голос другого гостя, слывшего в округе ученым человеком. Желчный, длинноносый, в пепельных бакенбардах, он произносил слова лениво, точно снисходя к глупости окружающих:

- ...Или возьмите в рассуждение вопрос о ратницах, сиречь существах женского пола, оставленных ушедшими в зачет ратниками. Правительство оставляет нас в томительном неведении, господа! Несут ли ратницы какой бабин оброк, обязаны ли мне барщиной и всем прочим? Ратницы мнят себя вольными казачками, - он саркастически улыбнулся, - однако же вопиют, когда я приказал отобрать у них землю, дабы свобода их была истинной, всесущей и непререкаемой...

- И курьез-то какой! - весело, не переставая жевать, вставил третий гость, маленький неопрятный человечек с хитрыми раскосыми глазами. Вообразите, торгуем с Европой! Ездил я летом в Петербург, в гости к зятю был зван. Он у меня, даром что молод да не в военной службе, - объяснил помещик офицеру, - генерал, и только!.. Среди торговых первого десятка человек. Ей-богу, - простодушно добавил помещик, зная по опыту, что обычно ему не верят. Подцепив на вилку большой кусок буженины, он отправил его в рот. - "Что, - спрашиваю у него, - худо вам нынче приходится? Пшеница, стало быть, залеживается, море англичанин запер, а подвод и под порох нет". А он смеется. "Ничего, - говорит, - тестюшка, не жалуемся. У нас и нынче все на прежний манир: день прочь - барыши считаем..." - "Быть того не может!" - "И подвод, - говорит, - нам хватает. Не порох возим; хлеб святое дело, богу угодное. И сало и лен. Через посредство прусского купечества с Европой сносимся. Дело верное, хоть сто лет воюй. Мы, говорит, - народ мирный, торговый". - Он вздохнул. - А тут последнего мужика решиться можно, в Пруссии его не купишь небось, не продадут...

- Р-республику, говорите? - собрался наконец с мыслями офицер. Он злобно пялил глаза на тучного, добродушного с виду помещика и решительно поднялся, опрокинув стул. - Шалишь! Я вот пойду и пристрелю этого плюгавого студентишку...

- Пыхачева?

- А хоть и Чихачева!

- Нельзя-с, - недружелюбно сказал толстяк. - Пыхачев зловреднейшая личность, а не подлого сословия человек. Нельзя без суда.

- Можно, - упрямо мычал офицер.

- Никак невозможно-с!

- М-можно...

Жандармский офицер двинулся к выходу, распахнул дверь и попятился от неожиданности. Перед ним стоял Дмитрий Максутов, бледный, с угрожающе поднятой рукой.

- Стойте, вы! - воскликнул Дмитрий. - Палачество свое... прекратите... Слышите?! Если осталась в вас хоть капля русской крови... он растерянно оглянулся, - постыдитесь! В доме горе... - И закричал строго: - Князь в трауре... Лейтенант Александр Петрович Максутов пал смертью храбрых на Камчатке. Там тоже не хватало ни пороха, ни пушек... Дмитрий озлобленно махнул рукой и вышел из гостиной.