Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти... - Петр Мультатули

Таким образом, в показаниях Фесенко и Усковых имеются большие противоречия в определении даты встречи с Юровским и его спутниками. По Фесенко, эта встреча была до 17 июля, а по Усковым — именно 17.

Эти противоречия приводят нас к очередной загадке. По логике вещей, встреча Юровского с Фесенко, а также с Усковой должна была произойти до 17 июля, ибо 17-го уже были выставлены красноармейские посты, не пускающие никого в зону уничтожения тел Царственных Мучеников. Следователь Н. А. Соколов прямо пишет об этом: «Ранним утром 17 июля было прекращено движение по Коптяковской дороге».[1014]

Таким образом, ни Фесенко, ни Ускова не смогли бы проехать к «Четырем Братьям», не наткнувшись на вооруженные посты красноармейцев, которые бы не пустили бы их дальше. 377 Кроме того, по всем свидетельствам и воспоминаниям соучастников преступления, тела убитых в доме Ипатьева были вывезены к открытой шахте сразу же после убийства, ночью 17 июля. Если это допустить, то получается, что Фесенко работал возле открытой шахты, когда в ней или возле нее были спрятаны тела убиенных и сжигалась их одежда, и мимо этой же шахты проезжала Ускова. Этого, конечно, не могло быть ни при каких обстоятельствах. Отсюда сам собой напрашивается вывод, что Фесенко прав и неправильную дату называют Усковы.

С другой стороны, Усковы приводят конкретные факты и обстоятельства, указывающие на то, что все происходящее имело место 17 июля. Но какие конкретные доказательства приводят они при этом? Первое, это повестка, написанная на имя Ускова чекистами на 12 июля. Следствие утверждает, что ее Усков ему предъявил, но сама она в деле отсутствует. Сама по себе повестка никак не доказывает, что встреча Усковой и Юровского на Старой Коптяковской дороге имела место 17 июля, так как, по показаниям самого Ускова, он получил эту повестку только 15 июля. Все это проверить невозможно. Но вот описание Усковой Екатеринбурга заслуживает внимания. Ускова утверждает, что видела 17 июля расклеенные по городу листовки, где большевики объявляли об эвакуации города. «В среду 17 июля, — показывал ее муж, — когда она вышла из комиссариата к себе домой, то уже увидала на столбах в улицах города вывешенные объявления советской власти о том, что город эвакуируется, и таким образом окончательно убедилась, что большевики сдают город. Событие это Усков также хорошо запомнил, что это было в среду 17 июля нов. стиля».[1015]

Последнее утверждение Ускова довольно странно, так как он, по его же словам, 17 июля отсиживался в Исети и никак не мог знать о расклеенных в Екатеринбурге листовках. Но, кроме того, имеются еще более серьезные сомнения в правильности показаний Усковых. Дело в том, что объявления об угрозе Екатеринбургу появились лишь 18 июля 1918 года. 18 июля Областной Совет опубликован обращение к горожанам, в котором говорилось: «Не будем скрывать от вас, что Екатеринбургу грозит удар от чехословацких банд».[1016]

Таким образом, 17 июля Ускова не могла видеть афиши на столбах Екатеринбурга, а значит, она и ее муж вольно или невольно ошибались, когда указывали на 17 июля как на дату встречи с Юровским и Фесенко. Мы не будем разбирать причину этой ошибки, была ли она вызвана сознательной ложью или невольным заблуждением. Важно другое: встреча Усковой с Юровским, его спутниками и Фесенко была не 17 июля. Не могла она произойти и 17 июля, если предположить, что Ускова ошиблась и посетила Екатеринбург 17-го числа, когда действительно были расклеены афиши с объявлением об эвакуации города, так как 17 июля в Коптяковском лесу полным ходом шло уничтожение тел убитых в доме Ипатьева, и весь лес был оцеплен красными.

Но возможно еще и другое предположение. В 1919 году Ускова могла перепутать даты: 12 и 17 июля. Дело в том, что 12 июля был издан приказ красного командования войскам Северо-Уральского-Сибирского фронта, который начинался словами: «Враг у ворот!» (чехи стояли в 50 км от Екатеринбурга). Этот приказ был широко известен в городе и, возможно, расклеен на столбах. Не исключено, что Ускова перепутала приказ войскам от 12 июля и объявление большевиков о сдаче города.

Таким образом, мы можем быть уверены, что Юровский был в урочище «Четырех Братьев» по крайней мере за два-три дня до убийства и был неоднократно, что означает, что подготовка к злодеянию шла полным ходом уже 11–12 июля, то есть еще до возвращения Голощекина в Екатеринбург. Но здесь следует сказать еще два слова о Фесенко. Возможно, его работы возле Открытой шахты носили не такой уж невинный характер. Быков в своей книге пишет, что когда после убийства тела убитой Царской Семьи и ее слуг были привезены к Открытой шахте, то их «временно сложили в один из шурфов, а на следующий день приступили к уничтожению».[1017] Не тот ли это был шурф, который копал Фесенко и так ли уж случайна была его встреча с Юровским?[1018]

Итак, 12 июля подготовка к Екатеринбургскому злодеянию уже шла полным ходом. Но первые его приготовления имели место уже 6 июля, когда Юровский отобрал все драгоценности у Царской Семьи и сложил их в отдельный ящик. Свидетель М. В. Томашевский показал на следствии, что в начале июля 1918 года уездный комиссар финансов Н. К. Чуфаров сообщил ему, Томашевскому, «что большевиками решено, в случае эвакуации Екатеринбурга, убить или всех, заключенных в доме Ипатьева, или лишь троих из них, а именно Отрекшегося Императора, Супругу его и Сына. Чуфаров выразился дословно так: „Если чехословаки идут освобождать Николая, то они ошибутся в расчетах: нами решено расстрелять Николая, но в руки контрреволюционеров не отдавать“».[1019]

Эти показания Томашевского довольно спорные, так как из его допроса непонятно, с какой стати Чуфаров делился с ним секретной информацией? Тем более что, судя по показаниям Томашевского, откровенничали с ним не только Чуфаров, но и другие большевистские руководители. Но тем не менее какие-то отголоски реальных разговоров в показаниях Томашевского имеются. Так же, как они имеются в показаниях кучера А. К. Елькина, который возил Юровского по городу. Однажды Елькин, ожидая Юровского у дома Ипатьева, слышал, как трое красноармейцев в разговоре между собой сказали такую фразу: «Мы Николку убьем за то, что он нас четыре года мучил».[1020]

Конечно, подобные показания не могут служить прямыми доказательствами подготовки к убийству, но они свидетельствуют, по крайней мере, о том, что Юровский создавал в Доме особого назначения такую морально-психологическую атмосферу, которая бы смягчила неминуемый психологический шок охраны при известии о свершившемся преступлении.

Общий анализ всего происходившего вокруг Царской Семьи в екатеринбургский период позволяет сделать вывод, что убийство Императора Николая II и его близких предполагалось определенными силами изначально, с первых же дней заключения в доме Ипатьева. В решающую заключительную стадию подготовка к убийству Царской Семьи вступила в начале июля 1918 года. Но что же послужило отправной точкой для этой подготовки? Долгое время официальная советская историография ссылалась на пресловутое «постановление Уральского Совета», которое, дескать, и приговорило к смерти Царскую Семью. При этом никто никогда этого постановления в глаза не видел, в руках не держал, не считая таких явных фальшивок, как «документы» австрийца Мейера. Разбирать всерьез очередную «сенсационную» находку драматурга Э. С. Радзинского, которому какой-то читатель прислал очередной «нигде не публиковавшийся документ», который на поверку оказывается искаженным текстом большевистской листовки от 21 июля с сообщением об убийстве Государя, мы не будем за полной бесполезностью. Здесь мы полностью согласны с И. Ф. Плотниковым: «„Находка“ автора (т. е. Радзинского. — П. М.) ничего не стоит. Это не есть принятый документ. Это — один из материалов дезинформации».[1021]

Но вот с дальнейшим выводом И. Ф. Плотникова мы никак не можем согласиться: «Заседание, действительно принявшее решение, а может быть, и документ — постановление о казни, состоялось вечером 14 июля, было узким по составу, партийно-большевистским (с участием уральских партийных боссов, занимавших также руководящие советские посты). Конечно же постановление, будь оно письменным или устным, <…> было более чем лаконичным: „Ликвидировать бывшего царя Николая Романова и его семью, а также находившихся при нем служащих“. Публиковать документ было нельзя и потому, что в нем речь шла о казни всех узников дома Ипатьева, а не только Николая II, и потому, что его принимал неофициальный, неконституционный, а партийный (и то — в узком составе) орган, и потому, что в нем не содержалось абсолютно никаких мотивов отмеченного преступления, его обоснований. Это сочли мелочью, был уже поздний вечер, часть участников заседания, в том числе и Голощекин, вернулись с пикника (с девицами), сочинять не стали, а очевидно, сразу же или чуть позднее поручили это сделать кому-то из своего круга. И вообще надлежало сочинить бумагу (проект), которая после согласования с Москвой была выдана за постановление, причем, заметьте, без даты, а то дотошные екатеринбуржцы из состава исполкома или президиума облсовета, из числа тех же левых эсеров или беспартийных будут расспрашивать друг друга и руководство, каким это образом они не были извещены и приглашены на заседание, где оно состоялось и кто все-таки на нем присутствовал».[1022]