Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

В этих же черновиках, мало отличающихся от окончательного текста повести, присутствуют и интересные варианты отдельных отрывков. К примеру, интересное дополнение к эпизоду, когда Румата отдал бумагу смотрителю:

— Ну и пишут же люди! Все как есть. Отдай, мол, Будаха-отравителя сему дону. Ты, дон, постой в сторонке…

По-другому спорили и Румата с Будахом (начало спора, к сожалению, отсутствует):

…королей, слово раб станет непонятным, и все люди станут учеными…

— А! — сказал Будах и махнул рукой.

— Уверяю вас, — сказал Румата, развеселившись. — Будет такое время! Человек посмеется над вашими пирамидами и станет сам управлять историей… Ему больше будет нравится работать, чем отдыхать, он будет всемогущим и всезнающим.

— У вас богатое воображение, — с удовольствием сказал Будах. — Это хорошо. Вы грамотны? Прекрасно! Я бы с удовольствием позанимался с вами. Потому что, мой благородный друг, воображение никак не может заменить знание. Вероятно, все, что способен вообразить человек, существует где-то в неизвестности. Но вообразить и познать — это совершенно разные вещи. Вот например, вы наверняка легко можете вообразить себя отцом, — лицо его вдруг стало удивительно добрым и ласковым, — но я вижу, вы не знаете, что вот эта милая молодая женщина ожидает ребенка. И я вижу, она этого тоже не знает…

Румата заморгал, медленно повернул голову и встретился взглядом с испуганными глазами Киры. Доктор Будах еще долго и, кажется, очень тонко разглагольствовал о соотношении между воображением и знанием, но ни Румата, ни Кира не слыхали больше ни слова.

Позже этот отрывок был переделан из-за мелодраматичности[92] эпизода, а жаль. Была бы еще возможность читателю порассуждать о воображении и познании.

Какие-то особенности и странности, отмеченные Руматой при выходах в город, обдумывались им позже — наедине с собой. В рукописи размышления шли сразу за новостями и были отстраненными от героя. Скорее, передавались не мысли главного героя, а рассказ об этих мыслях. Перед разговором с Вагой Колесом:

И сейчас Румата был озадачен. Он не надеялся найти ночного короля так быстро. Вага в городе! Это надлежало тщательно обдумать.

Когда Румата узнал, что он обворован и чуть не зарубил ухмыляющихся штурмовиков:

Тогда он сразу остыл, ему стало смешно и стыдно. Положив ладони на рукоятки мечей, он двинулся домой, посвистывая сквозь зубы и с некоторой горечью размышляя о том, что нервы у него стали не те. Что если все пойдет дальше таким же путем, то скоро он примется рубить всех в капусту направо и налево. Впрочем, это, наверное, сказывалось напряжение последних недель и темное неопределенное ощущение каких-то грозных неотвратимых событий.

Убирается и публицистичность…

Если бы не были так темны крестьяне, если бы не были так разъединены ремесленники в тысячах крошечных мастерских, если бы они уже были способны подняться над мыслишками о лишнем медяке — словом, если бы было кого объединить, научить, направить. Нет, серая волна в Арканаре поднялась слишком рано вопреки всем теориям и ожиданиям…

<…>

Для Руматы, редко сталкивавшегося с детьми, десятилетний принц был антиподом всех сословий этой дикой страны: и тупых запуганных крестьян, и замученных ремесленников, и невежественных звероподобных лавочников, и оскотиневших в своих замках баронов, и развратного глупого дворянства.

И даже размышления «в лоб»:

…и снова поднялся в гостиную, лег на диван и с некоторым усилием заставил себя вернуться к мыслям о Будахе. По-видимому, случилось самое вероятное. Дон Сатарина и Вага Колесо к Будаху непричастны. Значит, все-таки дон Рэба.

Убирается излишняя фантастичность: плазменные взрывы заменяются выстрелами, плазменные пистолеты на пулеметы, а лучевые удары убираются вообще.

В заявлении дона Сэры «а эти девочки (он указал на караульных гвардейцев, игравших в карты за другим столом) пусть идут сюда» было добавление: «Я буду их ласкать». Речь и так смешна, лишнее Авторы убирают. Как убирают и фразу в обсуждении покушения на короля: «Однако все решительно сомневались относительно возможности пребывания на королевском ложе доны Мидары или какой-нибудь иной доны».

Архаизмы из речи Руматы убраны тоже («давеча», «братец»), как и книжное «искушен в истории» заменено на «силен в истории». Чистится и речь остальных персонажей. Из речи барона Пампы убрано «король, на которого я, впрочем, чихал».

Хотя некоторые эпизоды в черновиках были описаны более зримо и как-то знакомей… К примеру, опьянение Руматы.

Этой ночью неодолимое ощущение чего-то страшного, надвигающегося на город, стало таким давящим, таким острым и горьким, что он сдался. Да, давайте называть вещи своими именами: он сдался. Как никогда отчетливо он ощутил свое совершенное бессилие в этом грязном и алогичном мире. Он даже не заметил, как им овладело отчаяние. Эксперимент? Наблюдение? Да разве может коммунар, настоящий человек, быть наблюдателем? Разве может землянин спокойно и равнодушно наблюдать всю эту подлость и безобразие? А если не может, то зачем я здесь?[93] Обстоятельства убили во мне человека. Человека больше нет. Есть Румата Эсторский, благородный дон! Так падайте же, дон Румата Эсторский, падайте, черт вас возьми. Падайте вместе со всем этим миром. И он упал. Как-то незаметно для себя он обнаружил, что мир не так уж плох, что безденежные доны — настоящие остряки, а выходки барона просто очаровательны. Он ощутил непреодолимую потребность избить какого-нибудь неприятного типа. И кажется, он неоднократно делал это под одобрительные возгласы собутыльников, и эти одобрительные возгласы чрезвычайно льстили его самолюбию. Он дошел до такого состояния, когда все кажется простым и ясным, и он окончательно понял, что он в самом деле Румата Эсторский, наследник двадцати поколений великих предков, прославленных грабежами и пьянством, а дон Рэба просто жалкий выскочка, которого надлежит осадить, в отличие от короля, личности, несомненно, светлой, хотя и уступающей ему Румате, в родовитости… А суть жизни заключается в том, чтобы безудержно пить, рубить мечами столы (одним махом, наискось, пусть все знают), тискать служанок и вообще делать все, что хочется. А Земля, Эксперимент — вздор, очень бла-арод-но, но совершенно непонятно, как там насчет баб…

Мысли о том, что он — плохой разведчик, что он ненавидит реально, хотя должен только жалеть, в рукописи продолжены:

Но почему — в трясину? Что это, собственно, значит? Перестать быть бесстрастным наблюдателем? Дать волю эмоциям? А если сама идея Эксперимента порочна? Разведчика посылают сюда в уверенности, что он будет работать, как работают на необитаемых планетах. Что он будет наблюдать, постигать, делать выводы. Никаких эмоций. И на Земле он сам в этом уверен. Все необычайно просто. На необитаемую планету посылают люди, которые собираются перестроить ее природу. В инопланетное общество посылают люди, которые собираются перестроить это общество. Вот и вся разница. В обоих случаях от разведчика требуется любовь к делу, большие знания и быстрая реакция. Отличная аналогия. Очень утешительная для тех, кто изучает историю по книгам. Только забывают, что на необитаемой планете не плюют в живую человеческую душу, не льется красная кровь, не глумятся над всем, что нам дорого. Забывают, что это страшнее самых страшных извержений, землетрясений, ураганов, страшнее самых страшных чудовищ — электрических, кристаллических, химических и какие там есть еще. Забывают, что разведчик — это землянин, коммунар, человек, рожденный для борьбы, для действия, для радости по беды…

Слово «книгочей» мне всегда казалось придуманным, составленным из двух слов «книга» и «грамотей». Причем пренебрежительное значение второго слова удачно ложилось на значение новообразованного — в книге. Замена в издании ТББ в «Библиотеке современной фантастики» этого слова на «книгочий» повлекла за собой пересмотр словарей, и в результате обнаружилось странное несоответствие. В словаре Даля есть слово «книгочий» с двумя значениями: «любитель чтенья, много читающий» и церковное «книжный, письменный человек, письмовод». В словаре Ожегова есть слово «книгочей» со значением «человек, любящий читать, увлекающийся чтением». В современном словаре русского языка и в словаре Ушакова этого слова ни в том, ни в другом написании нет. Неизвестно, придумали Авторы это слово или взяли его откуда-то, но смысл его в повести отличается от встречающихся. Мало просто читать книги, чтобы быть книгочеем, Кира ведь не книгочей. Ученый, изобретатель, поэт — человек созидающий и глубоко мыслящий — новое значение этого слова, данное Авторами.[94]