Философия красоты - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для этой сцены очень бы подошло то платье из дымки, про которое Лехин сказал, что оно слишком откровенное. Может быть, но зато как бы смотрелось, ткань-туман окутывает тело, нежными складками стекает на зеркало… сиреневый дым над черной водой. А в руках жемчуг, длинная нить, белый или розовый? Желтый? Хотя какая разница, не станет Иван возится с платьем и уж тем более подбирать жемчуг.
– Что смотришь? – Шерев, почувствовав на себе взгляд, обернулся, и Ник-Ник решил воспользоваться моментом и прояснить один интересующий его вопрос.
– Это ты в меня стрелял?
– Машка.
– Маша? Невозможно.
– Почему? Очень даже возможно. Разве ты, Аронов, не знаешь, на что способна Маша, если ей вдруг захочется чего-то? А ей захотелось, безумно захотелось стать свободной женщиной.
– Я бы дал ей развод.
– Свободной и обеспеченной, – уточнил Иван, – а это разные вещи. Ты бы дал денег, но один раз, а что такое один раз, когда Машеньке деньги нужны постоянно? Еще ей хотелось стать бизнес-вумен, это ведь так модно сейчас, но раскрутить собственное дело сложно, а вот у супруга имеется «л’Этуаль», которая приносит неплохой доход. Сначала Маша хотела просто потеснить тебя, Сумочкина наняла, чтобы разнюхал, как обстоят дела в фирме.
– Он на конкурентов работал, мы это выяснили.
– Маша тоже выяснила и очень обиделась, потому как глупое поведение Сумочкина ставило под удар ее операцию, к тому же Ромочка обкрадывал «л’Этуаль», которую Маша искренне считала своей. Вот она и избавилась от негодяя.
– Потому что он сливал информацию?
– И поэтому тоже. Маша испугалась, что после ее проделки служба безопасности снова начнет допрашивать Сумочкина и узнает про нее. А теперь представь, что твою смерть связали с ее интересом к фирме, а связали бы непременно, пошли бы нехорошие слухи или, не приведи Господи, расследование. Машка была уверена, что убила тебя.
Все сказанное Иваном было нелепо, но логично. Маша… Порывистая, красивая, эгоистичная Маша, именно ее характер привлек Аронова, он даже рискнул жениться, казалось, что Маша способна понять его, поддержать, а вместо этого она выстрелила в спину. Как пошло.
– Маша вычислила меня, она ведь умная стервочка, и храбрая, не побоялась шантажировать убийцу. Знаешь, что она сказала? «Мы с тобой одной крови, мы с тобой не боимся убивать, мы оба сошли с ума». Чертовски ядовитая женщина, правда?
Ник-Ник промолчал, беседа жертвы с палачом, во время которой последний сознается во всех совершенных грехах, – еще один штамп, а Аронов всей душой ненавидел штампы.
Но дышать все-таки тяжело. Какой-то неприятный сегодня день.
Иван, закончив гримировать Ксану, достал нож, при виде которого Аронов мысленно себе поаплодировал – симпатичный кинжал с темной, витой рукоятью и лезвием-рыбкой. Может, это и не совсем кинжал – в оружии Аронов совершенно не разбирался – но выглядел нож устрашающе. Ксана тихонько взвизгнула.
– Тише, – попросил Иван. – Если будешь кричать, мне придется заклеить тебе рот, а не хотелось бы, грим испоритися.
Аронов заворожено наблюдал за тем, как острое лезвие коснулось шеи, и кожа проросла вишневыми ягодами.
Плоды граната на белом атласе…
Ксана не кричала, она зажмурилась и только вздрагивала всем телом, лезвие скользило вниз, капли превращались в темные дорожки крови, и это было чертовски красиво.
Когда, совершив полукруг, лезвие добралось до ключиц, Ксана закричала.
Якут
Первый этаж был пуст, и Кэнчээри справедливо рассудил, что нужно искать ход в подвал, но вот где его искать – вопрос другой. Эгинеев тысячу раз проклял дом и архитектора, его построившего, собственную недальновидность – нужно было понять, что статья появилась неспроста – и безалаберность. Какой разумный человек выйдет на охоту, оставив оружие дома.
Вот именно. Приличное общество, фейс-контроль, охрана, с оружием не пропустят… Куча доводов, а следовало слушать не доводы, а собственный инстинкт, который прежде ни разу не подвел. Не послушал, и теперь мало того, что приходится в полной темноте искать ход в чертов подвал, так еще и не понятно, что делать, когда подвал найдется. Из оружия у Эгинеева с собой фонарик и нож, на него-то вся надежда.
Нож когда-то подарил отец, и за годы Кэнчээри успел крепко сроднится с подарком, более того, расставаясь, даже на короткое время, с ножом, он чувствовал себя… неудобно. Верочку эта его привычка забавляла, а самому Эгинееву пару раз спасла жизнь.
И теперь спасет, главное, правильно момент выбрать.
Но сначала нужно найти этот треклятый подвал. Нужную дверь Эгинеев обнаружил в тот самый момент, когда Ксана закричала во второй раз.
Эгинеев решил, что убьет его, за один этот крик, выворачивающий душу на изненку, за собственный страх и за неприятную, непривычную дрожь в руках. Не будет ни следствия, ни суда, во всяком случае человеческого, зато будет смерть и другой суд, гораздо более справедливый.
Ступеньки внизу тонули в золотой дымке электрического света, а приоткрытая дверь приглашала войти, и Эгинеев осторожно двинулся вперед. У него будет всего один удар. Один удар, один шанс, и Кэнчээри старался не думать о том, что может промахнуться.
А Ксана все кричала…
Химера
Боль и страх, страх и боль. Вот все, что мне осталось. И крик. Легкие растянуты до предела, пересохшее горло вот-вот разорвется кашлем или лопнет от напряжения и я умру, наконец-то умру.
Лезвие зажигало кожу огнем, я не видела кровь, но чувствовала ее запах, ее и еще смерти.
Смерть воняет белыми лилиями, еловыми ветками и чуть примятыми розами, которые вплетают в венки.
… от друзей… У меня нет друзей.
… от коллег… Это вряд ли, мои коллеги, бывшие коллеги, не из тех, кто пойдет на похороны.
… от мужа…родителей…детей…
Ничего этого у меня тоже нет, а значит и венков не будет. Ничего не будет, только боль и страх. И крик, пока кричу – я живу. Господи, я так хочу жить!
Внезапно воздух закончился, и крик умер.
– Тише, – попросил Иван, убирая ладонь с моего рта, – тише, ты же хотела уйти красивой, зачем теперь капризничаешь?
Затем, что я больше не хочу умирать. Иван поправил волосы и задумчиво так произнес.
– Никто
