Андреевское братство - Василий Звягинцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его фигура выступила на фоне стены, словно нарисованная светящейся краской голограмма.
— Летать, к сожалению, не могу, — ответил он, словно читая мои мысли. — В материальном виде, разумеется. А то бы донес, никаких вопросов. Хочешь — пойдем. Буду указывать дорогу и предупреждать об опасностях.
— Как Вергилий Данте? — спросил я. — И куда приведешь? На Елисейские поля? В Элизиум? Или в тот самый утренний сад с теплым озером и обнаженными девушками? Гуриями в мусульманском понимании?
— Рад бы, — ответил мне печально Артур. — Нам с тобой там было бы куда как интереснее. И ты опять очень близок к переходу. Раз я тебя вижу. Ты помнишь прошлый раз?
— Как не помнить? — Мне стало легко и тепло, словно замерзающему в степи ямщику. «Путь далек ли, жид?» Но что-то пока еще мешало отдаться убаюкивающему умиротворению духа.
— А ты, не иначе, уже прилетел, будто стервятник на свежую падаль? Не терпится тебе? Ну, попробуй. И посмотрим…
— Снова не доверяешь? Напрасно. Я не скрываю — хотел бы видеть тебя здесь. Навсегда. Но… Ты, может, и не поймешь… Я заблудился. Потерял Веру… А ты можешь указать мне путь. Если пока задержишься там, у себя…
— Знать бы, как это сделать, — ответил я с тоской, понимая, что брежу наяву и что дела мои, значит, плохи. Контузия, шок, а то и сепсис начал развиваться.
— Тогда слушай совет. Сюда направляются вооруженные люди. Идут по Неглинной. По твоим следам. Через пять минут будут здесь. Убежать ты не можешь. Сделай так — разбей ближайшее окно, в этом доме советская контора. Там есть телефон. Звони своим друзьям. Пусть тебя заберут. Не успеют — встретимся окончательно… Спасешься — не забудь обо мне. У тебя появится возможность. Пожалуйста… — его печальный голос растворился в тишине, как шелест ветерка в прибрежных камышах. Самым краем сознания я еще успел, кажется, уловить слова: — Выбирай сам…
Артур исчез, а в сотне шагов вверх по улице я действительно услышал грохот кованых каблуков по брусчатке.
Совет был здрав и своевременен. Цепляясь руками за выступы стены, я добрался до окна. Затыльником автомата ударил в нижний угол. Толстые стекла обрушились с грохотом, осколки едва не рубанули по рукам и голове, зазвенели по тротуару.
— Эй, эй, кто там, стоять! Руки вверх… — Оранжевая вспышка озарила улицу. Кто-то выстрелил из пистолета. Кажется, в воздух. И не попал.
Я ответил тремя короткими очередями, услышал, как дернулся и замер в задней позиции затвор, отбросил на мостовую пустой магазин, в долю секунды воткнул в приемник новый и с непостижимой даже для меня самого ловкостью подтянулся на руках, перевалился через подоконник внутрь помещения.
Чтобы прекратить раздражающие звуки снаружи, выбросил на улицу две гранаты. Переждал слитный грохот разрывов и стал искать телефон.
О том, что телефонная станция захвачена мятежниками или правительственными войсками и соответственно отключена, я старался не думать.
Аппарат нашелся в соседней комнате. После трех оборотов ручки индуктора станция ответила. Грубым мужским голосом:
— Центральная слушает.
— Товарищ, станция у нас? Слава богу. Дай мне 22–17. Поскорее…
— Бога нет. Соединяю.
До чего здесь простодушный народ! Я физически чувствовал, как боец мятежников или, наоборот, чекист, шевеля губами ищет нужные гнезда и сует в них длинные штекеры на толстых черных шнурах с противовесами.
А те, на улице, подобрав убитых и раненых, перегруппировавшись, с непостижимой для меня настырностью решили все же достать обидчика. Сквозь приоткрытую дверь я видел, как темные силуэты заслонили проем окна. И бросил аккуратно свою последнюю гранату, так, чтобы она пролетела над головами и лопнула на тротуаре.
Гениальное изобретение человеческого разума — осколочная граната «Ф-1» в чугунной рубашке, не претерпевшее за век с лишним никаких принципиальных изменений.
Пламя метнулось за окном оранжевым парусом, раздались крики боли и негодования. Кому-то отчего-то моя акция не понравилась.
Но пару минут я выиграл. Пока там не нашелся сообразительный человек, который ответит мне тем же.
— Кирсанов слушает, — прозвучал в трубке перебиваемый треском разрядов голос.
— Кирсанов, здесь Ростокин. — Я не стал излагать ему свое возмущение тем, что меня бросили на произвол судьбы. — Меня зажали крепко, продержусь минут пять. Выручайте, мать вашу…
— Понял. Ты где?
Я ответил.
— Вот черт! Наших близко нет. Посылаю броневик. Продержись хоть минут десять… — Я слышал, как прикрыв ладонью микрофон трубки, он кричит что-то людям поблизости. — Выехали. Держись. Голову не высовывай. Позиция у тебя приличная?
— Черт знает! Если с тыла не обойдут и фугас не грохнут, вроде приличная. Две комнаты, окно на улицу одно. Патроны есть. Вот он!..
Навскидку я дал короткую очередь по мелькнувшей за окном тени. Что этим людям надо?
Шли бы себе мимо. А то ради того, чтобы убить совершенно незнакомого человека, лезут под пули и взрывы, кладут головы безо всякого личного интереса и пользы.
Я толкнул дверь, ведущую из комнаты, где находился, в следующую, возможно, имеющую выход во двор или на улицу.
Заперта. Сломать ее сил у меня больше нет. Таща за собой уже совершенно мертвую ногу, я вдоль стены добрался до окна. Мои противники (а может быть, даже и единомышленники) суетились по обеим сторонам Неглинки, перебегали через площадь, чтобы, наверное, зайти мне в тыл со стороны монастыря. И было их гораздо больше взвода.
Вот дураки… Чего им нужно? Небо ясно… Под небом места хватит всем, но беспрерывно и напрасно один воюет он — зачем?..
Сколько времени требуется, чтобы «БРДМ» доехал от Столешникова сюда? Пусть даже заведется не сразу? Квартал по переулку, крутой поворот налево с визгом покрышек на Петровку, тут же направо в Петровские линии, налево на Неглинную и…
Я выставил автомат за окно и отжал спуск. Расстрелял, водя стволом, как брандспойтом, целый магазин, вставил третий. Выпалил и его, не целясь, но распугивая нападающих. Здесь до сих пор очень боятся автоматического огня.
Четвертый и последний использовать не успел. Услышал рокот дизельного двигателя. Вот они! Броневик вывернул на Неглинную, и тут же характерным, ни на что не похожим грохотом застучал башенный тяжелый пулемет Владимирова («КПВТ»). Его 14-миллиметровая пуля свободно пробивает навылет бетонную или кирпичную стену, а также любую туземную бронетехнику вместе с экипажем. Но стреляли пулеметчики явно лишь на устрашение, поверх голов, потому что я видел оранжевые плети трассирующих очередей, летающие вдоль улицы.
Бронеавтомобиль остановился прямо под моим окном, два человека в камуфляже выскочили на брусчатку из низкой треугольной дверцы. Такие они были резкие, худые, подтянутые, а главное — непринужденные, ничего здесь не опасающиеся, что уцелевшие местные солдаты торопливо рассосались по окрестностям, как тараканы в кухне при внезапно включенном свете.
Я крикнул что-то слабым задыхающимся голосом и, упав грудью на подоконник, почувствовал, как судорожно сокращается в рвотных позывах пищевод.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПРИВИЛЕГИЯ ЖИВОГО
* * *
Глава 1
Право на смерть — привилегия живого.
(Л. Н. Гумилев).
К некоторым вещам невозможно привыкнуть. Даже если разумом понимаешь их объективную реальность, эмоционально все равно испытываешь растерянность и недоумение. К разряду таких явлений для меня относится и браслет-гомеостат.
Разглядывая гладкую загорелую кожу на том месте, где еще несколько часов назад присутствовала рваная, с размозженными краями, заполненная черными кровавыми сгустками рана, я старательно убеждал себя, что определенным образом возбужденный внутриатомный резонанс активизирует латентные программы регенерации тканей… В сущности, просто в сотни раз ускоряет процессы, которые и так сами собой происходят в организме… Но чем в таком случае объяснить, что естественным образом мышечная ткань не восстанавливается, на месте любой раны всегда и обязательно образуется рубец или шрам, у меня самого на теле их раньше было не меньше десятка, а здесь — смотри не смотри — никаких следов…
Одна из таких мелочей, которые способны перевернуть представления о действительности сильнее, чем явления не в пример более масштабные и величественные, вроде старта нового типа звездолета.
Прошлый раз мое чудесное спасение с помощью этого же браслета удивило меня гораздо меньше, вытесненное в подсознание бурным потоком последующих событий, а сейчас я мог размышлять спокойно, лежа в широкой и мягкой постели, никуда не спеша и разглядывая новенькую, с иголочки, ногу.
В квартире было тихо, как в подводной лодке, лежащей на грунте. Сквозь полураздвинутые шторы пробивался серый свет, глядя на который, невозможно сообразить, утро сейчас или ранний вечер.