Магнетрон - Георгий Бабат

— Наконец-то мы поняли друг друга! — показал еще раз свои золотые коронки Френсис. — Вы мне изволили задать вопрос насчет одной небольшой птички, по имени сорокопут. Могу сообщить вам, что я специально по этому вопросу обращался к сочинениям Брема. Этот почтенный исследователь считает, что способности сорокопута не очень развиты, но зато весьма разносторонни. Летает он плохо и неправильно, ходит вприпрыжку; однако сорокопуты подстерегают и ловят птиц и более ловких, чем они сами. Сорокопуты тем опасны, что они хотя и с трудом, с усилием, однако же довольно удачно подражают щебетанью самых невинных пичужек. Глупышки, введенные в заблуждение этим милым, кротким чириканьем, не обращают на сорокопута внимания и относятся к нему с ничем не оправданным доверием. И вот сорокопут преспокойно то свиристит, то кудахчет. Но вдруг он взлетает, схватывает ближайшую добычу и душит ее.

Студенецкий смеется:

— Но я-то уж не певчая птичка… нет, не певчая…

— Да, не певчая, вы правы. Согласен.

Константин Иванович уже различает вдали огни города. Оглушительно рявкнула бегущая навстречу машина, ослепив фарами обоих путешественников. Потом промчался автобус, послышался звон трамвая…

— Еще минута, — сказал Френсис, — и я вам спою «Аддио, мио каро кариссимо»… Э-э! Ничего не предпринимайте наспех. Целью прогулки явилась необходимость заставить вас поразмыслить над некоторыми вопросами. Жестокая, но неизбежная необходимость.

Френсис затормозил у красного огня светофора.

— У нас в Америке есть такая поговорка: «Огни против меня». Но в данном случае я не возражаю против задержки на несколько минут. Я никуда не тороплюсь. Перед отъездом можно позволить себе роскошь побыть в приятном обществе.

Красный свет сменился желтым. «Газик» с брезентовым верхом хрипло загудел, фыркнул, обдал «Линкольн» клубами мутного дыма и рванулся вперед. Следом за ним повел машину и Френсис.

Студенецкий посмотрел в окно… Высоко на угловом доме горела вывеска Театр Комедии, а под ней сияла озерная ширь зеркального стекла. За стеклом плавно вращались бронзовые платформы трехэтажной карусели с колбасами, сырами и винами. Это был так хорошо знакомый Студенецкому «Гастроном № 1». Отсюда оставалось всего четыре квартала до дома.

— Вот мы и приехали, — вздохнул Френсис. — Возможно, не совсем туда, куда вы намерены были попасть. Сегодня пятница, а по пятницам мы обычно раньше уезжаем с завода… На заседание. Не правда ли?

Машина остановилась.

— Вот вам на прощанье мой совет: ничего не предпринимайте, не обдумав. Семь раз отмерь — и брось ножницы, не режь! — Френсис открыл дверцу и легко выпорхнул на мостовую.

Студенецкий остался в машине с портфелем и свертком на коленях. Он снял шляпу, прижал горячий лоб к холодному стеклу и тут же, вздрогнув, отпрянул. За стеклом улыбался Френсис.

— Простите, я забыл, упустил из виду напомнить вам об одном из обычаев, принятом в семействе сорокопутовых. Там, в самом высшем обществе, пойманную добычу едят не сразу, не на лету, так сказать, — они любят сначала наколоть ее на острые колючки. Не зря же народ прозвал эту милую птичку трижды убийцей. — Френсис подпрыгнул и рассмеялся. — Но к данной ситуации, мистер Студенецки, все это не имеет никакого отношения. С вашим хорошим кровяным давлением и сравнительно ничтожными явлениями склероза подобные прогулки показаны. Это, как, бывало, говорил мой дедушка, полирует кровь. Помните, однажды мы с вами хотели пугнуть лошадок? Маленьких, мохнатых, пузатых лошадок? — Френсис снял шляпу и помахал ею: — Желаю здоровья, счастья! Всегда ваш джинн. Вызовите — появлюсь.

После того как мистер Френсис сказал ему последнее «прости», Константин Иванович ощутил неприятную тяжесть в области диафрагмы и сухость во рту. До того как Френсис покатал его по Парголовскому шоссе, у Студенецкого было намерение навестить сегодня одну очень милую даму, начинающую писательницу, которой он покровительствовал. Эта была та самая особа, которая, между прочим, также занималась, как мы уже говорили, и литературным образованием Муравейского, попутно вырабатывая под его руководством свое мировоззрение, о чем, кстати, Константин Иванович все еще не был осведомлен.

После прогулки с Френсисом Студенецкий не испытывал желания заниматься беседами на литературные и эстетические темы. Чувствуя себя в данный момент разбитым, измочаленным, безмерно нуждающимся в заботах Натальи Владимировны, он повернул машину в переулок и подъехал к своему дому.

Загнав машину во двор, Константин Иванович шаркающей, стариковской походкой медленно взбирался по пологой лестнице, держась за перила, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Теперь он понял Наталью Владимировну, которая не раз жаловалась: «До нас пятьдесят две ступени — это ужасно». Впервые в жизни Константин Иванович почувствовал, что ему уже за шестьдесят,

Домашний очаг

В одной из своих лекций великий русский физиолог Иван Петрович Павлов говорил:

…Когда гневается, например, лев, то это у него выливается в форму драки, испуг зайца сейчас же переходит в деятельность мышц другого рода — в бег и так далее. И у наших зоологических предков все выливалось также непосредственно в какую-либо деятельность, каждое их чувствование выражалось деятельностью скелетной мускулатуры: то они в страхе убегали от опасности, то в гневе сами набрасывались на врага…

Но современный человек связан в выражении чувств целым рядом преград. Многие люди вынуждены годами скрывать от окружающих свои истинные чувства.

Константин Иванович Студенецкий завидовал Мочалову. Студенецкий считал себя обойденным, когда Мочалова избрали в действительные члены Всесоюзной Академии наук. Но при случае он отзывался об Александре Васильевиче как о человеке выдающемся, исключительном. И только наедине с Натальей Владимировной иногда проговаривался:

«Что, собственно, сделал для науки этот молодой человек? Создал концепцию? Но так всегда говорят о тех, чьи заслуги невозможно точно определить…»

Студенецкий презирал Жукова, который был когда-то шофером, а теперь стоял во главе большого завода союзного значения. Но никогда на совещаниях Константин Иванович не позволял себе высказаться раньше Жукова, если тот прямо не обращался к нему. А если приходилось высказать мнение, противоположное мнению директора, Студенецкий не забывал расшаркаться предварительной ссылкой на светлый ум, ясное суждение и практический опыт «нашего глубокоуважаемого Николая Александровича».

Он не любил Артюхова, но был с ним всегда очень любезен, с видимым удовольствием смеялся его шуткам, и если случалось Артюхову заглянуть в кабинет технического директора, то Студенецкий принимал его с тем немного чрезмерным радушием, каким отличался в обращении с людьми, ему ненавистными.

И все же Константин Иванович вовсе не так далеко ушел от упоминаемых И. П. Павловым «наших зоологических предков», у которых каждое их чувствование выражалось так же непосредственно, как у льва или зайца. Когда это было ему выгодно, он умел не дать воли своим побуждениям. Но он не считал нужным сдерживать себя дома, и его домашние могли вполне оценить всю первобытную свежесть его характера.

Уже по тому, как он прикрыл входную дверь, как бросил на подзеркальник свою шляпу, Наталья Владимировна поняла, что обед надо подать в кабинет, что в спальне следует затопить камин. В такие дни паровое отопление выключалось, окна растворялись настежь, чтобы предварительно выстудить комнату.

«Живой огонь камина согревает душу, — утверждала Наталья Владимировна, — а железные батареи отопления сушат мозг».

Привычка к обязательным вечерним занятиям заставляла Константина Ивановича и сегодня механически, без мыслей, без чувств, перебирать лежащие на столе бумаги. Рядом с чернильным прибором стоял в дубовой рамке портрет статного старика с горбатым носом, широкими плечами и тонкой талией: так выглядел Ян Сигизмундович Студенецкий, отец Константина Ивановича. Снизу на фотографии было написано:

Вверх, вверх, вверх!Стремиться надо вверх!

Ян Сигизмундович родился в Варшаве, учился в Бельгии, в Льежском политехническом институте, и начал свою инженерную карьеру в конце прошлого века в Донецком бассейне. Благодаря своей живописной внешности, умению соответственно держаться при переговорах о найме Ян Студенецкий, как он говорил впоследствии, «всегда имел достойный ангажемент». Катастрофа, которая лишила его «ангажемента» в Донецком бассейне, случилась в ночь под новый, 1904 год.

Директор завода, на котором в то время Ян Сигизмундович был начальником доменного цеха, давал традиционный бал. На этот праздник приглашались только избранные. Ян Студенецкий был на балу распорядителем танцев, восхищая дам своим стройным станом, лихой мазуркой и, как они утверждали, породистым носом.