Магнетрон - Георгий Бабат

Нет, Константин Иванович ничего не имел против небольшой прогулки. Домой по пятницам он приходил поздно, а там, где он предполагал быть, его ждали часам к восьми… не раньше.

Френсис повел машину на значительно большей скорости, чем это хотелось бы Студенецкому, который очень бережно относился к мотору. Он даже произнес что-то относительно запасных частей к этой машине, которые достать в Советском Союзе невозможно.

Но «Линкольн-Зефир» мчался, обгоняя попутные машины, рявкая на извозчиков, обдавая грязью прохожих. За окном становилось все темнее, попутные машины встречались все реже. «Линкольн-Зефир» мчался по Парголовскому шоссе.

— Погода меняется, — заметил Френсис.

Прозрачный косой рубец вспухает на ветровом стекле. Рядом с ним другой, третий… Колеблющаяся сетка водяных нитей со всех сторон охватывает машину. Поверхность дороги волнуется, на ней вскипают и лопаются пузыри.

Шум дождя сливается в сплошной гул, подобный жужжанью примуса.

Машина бежит на максимальной скорости. Френсис сидит, откинувшись на спинку сиденья, сняв одну руку с руля. Он тихонько напевает:

— «Плыви, мой корабль, по теченью… Плыви-и-и-иии…» Быстрая езда всегда успокаивает разгоряченное воображение. Не правда ли? — обращается он к Студенецкому.

Константин Иванович смотрит на часы:

— Я думаю, в такую погоду приятнее сидеть у камина и пить кофе с ликером, чем путешествовать. Я не Миклухо-Маклай и не Пржевальский… Если вы не возражаете, то я просил бы вас повернуть обратно в город.

Френсис оборачивается к своему спутнику:

— Кроткая Наталья Владимировна! Она ждет вас, волнуется, беспокоится, бедняжка, а мы тут так мило проводим время.

— Я не поклонник американского юмора, — мягко замечает Константин Иванович. — Прошу вас повернуть обратно, в противном случае мне самому придется взяться за руль.

— Меня всегда удивляло, — очень вежливо отвечает Френсис, — почему вы, человек безоговорочно перешедший в начале революций на сторону советской власти, вы, избранный в свое время красным директором завода, почему вы до сих пор не состоите в коммунистической партии?

Вместо ответа Студенецкий оторвал руки Френсиса от руля, выключил скорость и резко затормозил машину.

— Мне безразлично, кто будет сидеть за рулем, — сказал Френсис, — но мы не закончили разговора, а я боюсь, что управление машиной не даст вам возможности сосредоточиться.

И, слегка оттолкнув старика, Френсис снова взялся за руль.

Выглянув из окна, Константин Иванович увидел глухое темное шоссе. Один за другим выбегают на край дороги, вспыхивают в лучах автомобильных фар путевые указатели. Они летят к машине, нацеливаясь ударить в ее ветровое стекло, а затем вдруг круто отскакивают вбок и исчезают за спиной.

Машина взлетает на горбатый мостик, и на мгновенье Студенецкий чувствует, что тело его становится невесомым. Сиденье проваливается куда-то вниз. Короткий спуск переходит в подъем, и центробежная сила прижимает Студенецкого к спинке сиденья. Снова ровный участок, снова подъем…

Куда бежит машина? Константин Иванович узнает крутую Поклонную гору. Слева от дороги — обрыв, а вот справа — дача Бадмаева, тибетского знахаря, подвизавшегося в свое время при дворе Николая Второго. Это шоссе уходит к границе Финляндии.

— Муромцев, Сикорский, Палуев… — засмеялся Френсис. — Э-э, мистер Студенецки, вы во всех отношениях выше среднего уровня! А я… я мелкая пташка. Но вся беда в том, что всякая голова, которая поднимается над забором, может служить мишенью. Вот почему я знаю вашу биографию, а вы моей не знаете. Мои патроны высоко ценят вашу голову, наполненную новыми техническими идеями, проектами, планами — автоматизация производства приемных радиоламп, например! Нельзя отрицать — это действительно идея! Это голова!

— Да, — спокойно сказал Студенецкий, — у меня есть голова на плечах, и я ее не терял в историях похлеще вашей попытки шантажировать меня. Какова бы ни была моя биография, но я всегда честно работал на своем посту, и мои изобретения и труды…

— Вот именно, о трудах и будет идти речь, — перебил Френсис. — Вы работяга. Вы заработали этот «Линкольн». Какая это была с вашей стороны любезность. — взять на себя труд составления обзора мировой электровакуумной промышленности для фирмы! Этот ваш научный трактат, этот плод вашего усердия есть экономический шпионаж в нашу пользу…

Студенецкий поднял воротник — ему стало холодно. Мельчайший бисерный туман оседает на внутренней поверхности окон машины.

Руль вздрагивает в руках Френсиса. Студенецкий чувствует, что машина буксует, скользит к краю дороги. Еще немного — и кузов ударится о столб. Константин Иванович откидывается назад, судорожно хватается за сиденье. Но «Линкольн», фыркнув, вырывается на середину шоссе и мчится дальше.

— Здорово, а? Я недурно справился! — восклицает Френсис. — А вы непременно налетели бы на столб, мистер Студенецки. У вас еще мал опыт водить машину. Но со временем это придет… Простите, на чем мы остановились? Ах, да, на вашей биографии. — Френсис опустил боковое стекло и сплюнул в окно. — Сознаюсь, — продолжал он, — воображение никогда не было самой сильной стороной моего ума. И я, право, до сих пор не могу вообразить, как выглядели вы, когда были членом Союза Михаила-архангела. Оказывается, вы состояли членом самой реакционной организации царской России. Черная сотня, черносотенный, черносотенец? А ведь вы были тогда молодым человеком. В моей тупой голове это просто не укладывается. В 1913 году, в празднование трехсотлетия дома Романовых, вы были в юбилейном комитете представителем от русских инженерных обществ! О, это была большая честь для молодого человека!

— Слова из песни не выкинешь, — ледяным тоном ответил Студенецкий.

— Я с вами совершенно согласен. Но почему об этом не упоминается в тех анкетах, которые вы составляете собственноручно?

— Муромцев, Палуев и другие, — произнес Константин Иванович, — помню, как они покидали в 1917 году Петроград. Когда я пришел на вокзал, Муромцев высунулся из окна отходящего вагона и крикнул: «Разваливайтесь, разваливайтесь!» Но, как видите, они уехали, а мы не развалились. Нет, не развалились. Тогда не развалились, а теперь смешно об этом и говорить. Заметьте себе это, молодой человек!

Прозрачная рябь на стеклах машины постепенно исчезает. Тугая струя свежего воздуха ударяет в лицо Константину Ивановичу. Скорость езды кажется предельной.

— Счет один — один! Игра с середины поля! — рявкает где-то вдали громкоговоритель. Видимо, какой-то дачник слушает отчет о футбольном матче.

— Такая гибкость поведения, — говорит Френсис, — это свойство всех тонких натур с гипертрофированной нервной системой… На это я как раз в основном и рассчитывал, совершая с вами эту прогулку. Сейчас мы едем обратно. Не пройдет и пятнадцати минут, как вы будете дома и сможете вручить Наталье Владимировне этот милый сверточек. Боюсь, вы могли бы позабыть эту покупку в машине, и я вам о ней напомнил только потому, что я все-таки пока еще ваш джинн. Ваш — и ничей больше.

— Это уже не звучит, уважаемый Френсис, во всяком случае звучит далеко не так гордо. N’est се pas?[6]

Френсис дернул Аладдина за ногу, и фигурка заплясала на своем шнуре.

— Как вы думаете, мистер Студенецки, может эта игрушка разговаривать? А? Может она говорить? Ну, хотя бы одну фразу: «Внимание, это наш!» Я не требую от вас молниеносного ответа. Вряд ли такая быстрота соображения возможна в вашем возрасте. Но я вам советую основательно обдумать нашу беседу, прежде чем вы решитесь что-либо предпринять. Вообще, что касается меня, то я не стал бы отнимать у вас так много времени. Мне кажется, что мой патрон, подобно Разоренову, о котором вы так любите рассказывать, купил устаревший патент… прессованный порошок. Я, например, предпочел бы Веснина. Он молод и талантлив. Здесь мы могли бы потерпеть неудачу, но игра стоила бы свеч. Веснин! Вот что мне показалось интересным на вашем заводе! А вы его недооценили? Нет, вы его сознательно затираете…

— Ложь!

— Оправдываться будете в соответствующей инстанции, когда вас туда пригласят. Рано или поздно это должно случиться. Да, раньше или позже — в этом суть. Лучше позже, чем раньше, так?

Шипя, катятся рубчатые шины по мокрому шоссе.

— Вас позовут… вас позовут и спросят… поверьте моей интуиции.

— А что такое вы? Мелкий авантюрист и плохой инженер, — спокойно заметил Студенецкий.

— Право, вы держитесь молодцом! Настоящий гнилой орех — никак не разгрызешь. Скорлупа крепкая, а раздавил — ив середине пусто… Нет, простите, бывает, что и ядро есть, но в середине червяк.

— Есть шутки, которые шутнику обходятся дороже, чем тому, над кем шутят.