Магнетрон - Георгий Бабат

Студенецкий прошел мимо Веснина, не заметив его.

Володя перегнулся через перила и следил, как серебрилась борода и розовела шея Константина Ивановича при тусклом лестничном освещении.

Когда выходная дверь хлопнула за Студенецким, Веснин поднялся на четвертый этаж.

Перед дверью, ведущей в квартиру Мочалова, он остановился. Не сразу решился он нажать кнопку звонка. И хотя Веснин уже не был тем робким, неуверенным в своих силах, начинающим конструктором, каким он впервые пришел сюда несколько месяцев назад, он испытывал такое же, если не большее, волнение при мысли о свидании с Мочаловым. Проект, который он принес с собой, отнюдь не умерял, а скорее, напротив, еще усиливал робость Веснина от ожидаемой встречи.

Есть нечто трогательное в трепете ученика перед любимым учителем.

Веснин был горд тем, что в руках у него на этот раз сделанный по всем правилам проект; плохой ли, хороший ли, но подробный чертеж, который можно прочесть, не требуя дополнительных пояснений. Он не страшился выслушать даже отрицательное суждение об этом проекте. После поездки на станцию Медь Веснин чувствовал себя достаточно сильным, чтобы все заново еще продумать и еще переделать, если Александр Васильевич предложит это ему.

И все-таки сердце снова билось, как в детстве, когда он впервые перешагнул через порог метеостанции.

Веснин позвонил.

Дверь отворила девочка лет четырнадцати. У нее был такой же короткий нос, как у Мочалова, те же широкие плечи, тот же взгляд. Веки у девочки немного припухли и были красны, глаза казались усталыми.

«Как она похожа на отца!» — подумал Веснин.

Улыбнувшись, он сказал:

— Мне к Александру Васильевичу.

Круглые брови девочки поднялись, губы дрогнули:

— Папа умер внезапно три дня назад.

Заслышав шаги в коридоре, она приложила палец к губам, строго взглянула на Веснина, и к тому времени, как в переднюю вошла женщина, которую Веснин считал секретарем Мочалова, девочка уже сквозь слезы улыбалась.

— Мама, это нас пришел навестить еще один папин друг… Нас папины друзья не оставляют, — сказала она, обернувшись к Веснину, и снова приложила палец к губам.

— Да, я хотел бы, если не помешаю… — попытался помочь девочке Володя.

— Войдите, — сказала вдова Мочалова.

Она была в том же темном платье, какое было на ней, когда она отпечатала на листке бумаги имя и фамилию Веснина, чтобы передать этот листок за обитую зеленым бобриком дверь. И ее волосы, как всегда, были притянуты к ушам. Но глаза потеряли сиреневый отблеск, и стояла она чуть сгорбившись, подняв плечи, словно ей было холодно.

О ней нельзя было сказать, что она похудела или подурнела. Но она стала такой, что мысль о ее красоте или ее обаянии уже не овладевала теми, кто смотрел на нее.

Веснин был еще так молод, что не мог точно определить перемену в ней, так поразившую его.

Основное и еще недоступное его пониманию заключалось в том, что теперь мать Оли сама не хотела быть красивой и уже больше не считала себя молодой.

Веснин прошел следом за хозяйками в комнату и сел в кресло, какое ему указали.

Он сидел, сжав пальцы, закусив губу, не видя ничего.

Казалось чудовищным, что старик Вонский со своей слуховой трубкой еще живет, а Мочалова уже нет. Веснин вспомнил слова Крылова о Мочалове: «Он человек молодой…»

«И живут ведь совсем ненужные, убогие, которые были бы и сами рады умереть…» — думал Веснин, проклиная свое глупое малодушие, помешавшее ему перед отъездом прийти к Мочалову.

Теперь, когда Александра Васильевича не стало, Веснин без эгоистического самоунижения понимал, что, возможно, Мочалову так же хотелось видеть его, как ему Мочалова.

Почему же не отдался он первому порыву, когда перед командировкой, прямо с завода, прибежал к этому дому, взбежал на лестницу? Почему устыдился он тогда своего желания? Его могли не принять, если бы не хотели видеть, но для чего было самому решать за других?

Почему не побежал он сюда сразу с вокзала поделиться мыслями? Для чего поддался неуместному тщеславному желанию похвалиться самостоятельным проектом?

И теперь все кончено. Никогда, никогда не услышит он веселый негромкий голос, не увидит усталые глаза, смотревшие так понимающе и всегда со смешинкой…

— Александр Васильевич вас очень любил, — сказала Веснину Ольга Филаретовна. — Он возлагал на вас большие надежды. Было бы очень горько, если бы мы отказались от мысли довершить то, чего он сам не успел…

Веснин поднял голову.

Мать и дочь сидели рядом за столом против него, и чай в их чашках давно остыл, как и в его стакане.

Веснин думал о том, что и сам он должен будет когда-нибудь умереть и что после него тоже, вероятно, останутся дела, какие завершат другие люди, и те, в свою очередь, передадут свои незавершенные работы последующим поколениям.

Веснину вспомнились слова, которыми закончил свой доклад о плане электрификации России — великом плане ГОЭЛРО — Глеб Максимилианович Кржижановский:

Люди проходят, как тени, но дела их остаются, как скалы.

Это было сказано в 1920 году. Тогда кольцо блокады окружало революционную Россию. Интервенты и белогвардейцы пытались задушить молодое советское государство. В Москве не было электроэнергии, и план электрификации России составлялся при свечах и коптилках…

Подобно тому как в многоголосой песне каждый голос самостоятельно ведет свою партию и то сплетается, то расходится с другими голосами, так все трое, сидящие за столом, переживая случившееся каждый по-своему, были объединены желанием сделать память об умершем вечной.

Оля за время болезни отца прочитала все, что могла найти о деятельности сердца, и знала, что в прежние времена такую болезнь называли грудной жабой. И ей хотелось посвятить всю свою дальнейшую жизнь изучению этой чудовищной жабы и борьбе с нею.

«Все люди смертны, — думала девочка, — никто не будет жить вечно. Но не должно быть на земле смерти безвременной и такой тяжкой, мучительной».

Никто, глядя в ее спокойные мочаловские глаза, не поверил бы, что в эту минуту лицо отца, искаженное страданием, снова возникло в ее воображении.

«Этого не должно больше быть, этого не будет! — И она даже прибавила мысленно: — Клянусь!» — словно отец мог ее слышать.

«Ливанские кедры, — думал Веснин, — живут две тысячи лет, тисы — три тысячи. На Зеленом мысу в Калифорнии есть баобаб, возраст которого определяется почти в пять с половиной тысяч лет. И все-таки… — Веснин упрямо тряхнул головой, будто мысленно с кем-то спорил, — и все-таки, если на Земле есть нечто вечное и бесконечное, то это только человек. Жизнь человека мгновенна по сравнению с жизнью дуба или платана, но люди наблюдают звезды, свет от которых идет к Земле миллиарды миллиардов веков, и предсказывают рождение и гибель миров иных, не наших вселенных… Индивидуальное — преходяще, смертно, но целое — вечно. Наше сильное желание жить находится в противоречии с краткостью жизни. Но смерть — это необратимое превращение только индивидуального развития. Коллектив же бессмертен. Следовательно, жить и работать можно только в коллективе, всей душой ощущая себя частицей, пусть смертной, бессмертного целого».

— Мы обязаны работать очень много, — сказала Ольга Филаретовна, — надо трудиться, потому что… — ее теперь немного потускневший, но, как всегда, мягкий голос чуть дрогнул, руки сжались, — Александр Васильевич нам верил и нас любил…

Когда Веснин вышел от Мочаловых, золотисто-белая луна, рассекая тучи, бежала по небу, которое со всеми облаками, казалось, стояло недвижно. И только одна-единая видимая сейчас в небе маленькая звезда неотступно следовала за луной, как маленький челн за большим кораблем.

«Работать, надо работать», — думал Веснин.

Веснин начал заниматься магнетроном до знакомства с Мочаловым. Но он сознавал отчетливо, что, не встреться он с Мочаловым, не было бы у него в руках этого свернутого в трубку проекта.

«Несколькими словами, одним намеком, что нельзя отрывать аноды от колебательного контура, Мочалов помог мне выбрать правильное направление, — думал Веснин. — Это Мочалов так великодушно сообщил мне свои идеи, еще не опубликованные… Надо отдавать, как можно больше отдавать все, что можешь, надо отдать другим. Важно, чтобы жива была мысль, идея. Если бы Мочалов не был так щедр, если б не отдавал так много другим, то ведь его короткая жизнь объективно была бы еще короче».

Все, что спрятал, то пропало.Все, что отдал, то твое…

Веснин остановился и долго глядел на полную луну и на маленькую звезду, бегущую рядом с ней.

Он шел, не выбирая направления, и вздрогнул от неожиданности, очутившись внезапно перед вставшим на дыбы черным конем. Человек еще удерживает его из последних сил, он пригнулся к земле, перехватил повод в левую руку, еще миг — и он будет разбит конскими копытами. Но, увлеченный борьбой, он забыл о себе…