Сильные - Олди Генри Лайон

Еще раз прошу прощения за многословие. Мне сказали, что все это, о чем я говорил выше, у опытных рассказчиков называется отступлением. Если так, я больше не побеспокою вас излишними объяснениями. Отступление? Боотуру проще пасть в бою, чем отступить.

4. Тресь кулаком! Тресь кулаком!

Под деревьями царила влажная духота. Я взмок, как летом перед грозой. Кэр-буу![115] На Уотовой скале ветер насквозь продувает, на гребне склона зябко, а тут теплынь! В горах холоднее, чем в аласах, но не настолько же! Да и спустились мы всего-ничего: шесть полетов стрелы.

Это, небось, ущелье с жидким огнем виновато.

Лес был не лес, а чистое издевательство. Лиственница? сосна? березка?! Шиш тебе, Юрюн-боотур! У одних деревьев стволы гладкие, кроваво-красные, без коры, будто освежеванные туши. Листья глянцевые, блестят наконечниками копий. Чамчай велела: не трогай, ядовитые. Другие деревья – приземистые толстяки, в пять обхватов. Кора в морщинах, будто кожа старика. Веток тьма-тьмущая, крона – сплошной шатер. У третьих стволы прямые, чешуйчатые: змеюки-исполины вытянулись, одеревенели, и кто-то вбил их хвостами в землю шутки ради. Не знаю, как вам, а мне сразу вспомнился Уотов арангас. Не родичи ли? А ну как оживут? На верхушках древозмей вместо голов торчали пучки широченных резных листьев.

Нет, пожалуй, не оживут. Без головы разве жизнь?

Под ногами – ковер палой листвы. Пружинит, прогибается. Оставишь след, и в ямке проступает ржавая вода. Пахнет прелью, гнилью и еще цветущим лугом. Трава? Трава есть. Полно травы! Коряги замшелые, буреломы; грибы мне по колено, а местами и по пояс. Вокруг царил оглушительный гомон, хоть уши затыкай – писк, стрекот, шуршанье, свиристение. Показаться на глаза местная живность опасалась, за исключением жуков величиной с хорошего кэкэ-буку[116]. Время от времени они с гудением носились туда-сюда, отблескивая зеленоватой медью.

Папоротник я признал не сразу. Признаешь тут, когда он в три моих роста вымахал! Под развесистым папоротником-боотуром Чамчай и остановилась.

– Под ноги смотри, – предупредила удаганка. – Я ловушек наставила.

– А охота когда? Охоту хочу!

– Ловушек не хочешь?

– Не хочу! Скучно!

– Уот, – вынесла Чамчай приговор, и я залился краской. – Вылитый Уот. А что два глаза, так это пройдет. Успокойся, скучно не будет. Тут знаешь какие лапочки бродят?

– Какие?

– Тебе понравится.

Словно в подтверждение, издалека долетел трубный рев. Добыча? Хищник? Если хищник – все равно добыча! Хищник даже лучше. Интересней!

Чамчай стала меньше. Нет, это я стал больше.

В первой ловушке-петле обнаружилась лапа. Только лапа, без хозяина. Волчья? Случается, волк сам себе лапу отгрызает, если в капкан попадет. И по виду волчья, когда б не размеры. Такая лапища лесному деду впору! Шерсть грязно-бурая, с седыми подпалинами.

Вторая ловушка пустовала.

В третью угодил я. Как ни глядел под ноги, а все равно попался. Мастерица Чамчай западни обустраивать! Может, она их еще и заколдовывает? Я хотел спросить удаганку об этом, но вовремя передумал. Выпутался из петли, насторожил ее заново и пошел дальше, стараясь идти след в след за Чамчай.

– Есть!

Диковинный лес здесь резко обрывался – как ножом отрезали. Дальше начиналась тундра. Настоящая, привычная, разве что ягель рос пышнее, березовый стланик был повыше, а от крупных ягод голубики в глазах рябило.

На краю внезапной тундры мучилось, не в силах убежать, лохматое чудище. Рыжая свалявшаяся шерсть топорщилась на темени мохнатой шапкой. Покатая спина, ноги-столбы, сзади хвост, спереди, между глаз… Тоже хвост? Хвостище?! Завидев нас, пленник воздел к небу передний хвост и затрубил с испугом и жалобой. Зверь удался крупный, такая туша должна была легко порвать жильную петлю, стянувшую чудищу левую заднюю ногу. Однако петля и не думала рваться. Точно, заговоренная!

– Детеныш, – сказала Чамчай. – Год от силы.

– Детеныш?!

Какое же оно тогда взрослое?!

– Что у него вместо носа?

– Хобот. Прибей его, и потащили. Хорошее мясо.

– Точно хорошее? Их едят?

– Свежуешь, – в голосе Чамчай я услышал издевку, – разделываешь, нарезаешь кусочками. Вымачиваешь в кислом молоке со щавелем. Раскладываешь по горшочкам, заправляешь травками-корешками, заливаешь сметаной. И в камелек, тушиться! Тушить надо долго, потом еще томить…

У меня забурчало в животе – куда там реву мохнатика! Я шагнул к детенышу. Зверь шарахнулся прочь, но петля не пустила. Чудище трубило, я бурчал голодным брюхом, и нам обоим никто не откликнулся. Жаль, что не откликнулся – добыли бы мяса на год вперед!

– Ну, ты скоро?

Большой, сильный!

Как Нюргун.

Кулаком по башке – тресь!

Как Нюргун!

Мясо упало. На колени упало.

Хрипит, дышит. Головой мотает.

Живое, кэр-буу!

Еще – тресь! И еще – тресь!

Под кулаком – хрусть!

Свалилось мясо набок. Дрожит боками.

Не дрожит.

Дышит? Не дышит.

Всё?

Всё.

Пока я валил зверя, Чамчай притащила волокушу из жердей и веток. Запасливая! И предусмотрительная: загодя неподалеку припрятала. Стараясь усыхать помедленней, я сгрузил тушу на волокушу, ухватился за держаки и потопал за удаганкой. Домой? Нет, не домой. Обратно в чащу.

– А ты кто такой, кэр-буу?!

Думаете, это я? Это Чамчай.

Знатная западня: добыча болталась в воздухе, вздернута распрямившейся веткой на высоту моего роста. Зверь отчаянно хрюкал и дергался, но высвободиться не мог. Кабан? Рог на носу, два рога на лбу, на конце морды – тупой клюв. Нет, не кабан. Точно вам говорю! По всему телу – роговые пластины, бляшки, шипы: чисто доспех! Костяной воротник вокруг шеи…

И что, помогло оно ему?

– Трицератопс? – с сомнением пробормотала Чамчай. – Видал таких?

– Нет. А ты?

– Только на картинках. Мелкий он какой-то…

Как по мне, зверь был покрупнее матерого кабана.

– Тоже детеныш? – предположил я.

– Откуда ж ты взялся? – Чамчай обращалась к зверю, и на миг я поверил, что тот ответит. Нет, хрюкнул, и все. – Маастрихт? Палеоцен? Не помню. Забыла. Ведь увлекалась когда-то… Время! Неужели так далеко зашло?

– Что зашло? Это чудище? Оно не здесь живет?

– Не здесь? Не сейчас, – Чамчай сжалилась, заговорила проще: – Ус-муос-сирэй[117] древние. Очень древние. Вымерли давно. Не должно его здесь быть!

– Не здесь, – поправил я. – Сейчас! Сейчас не должно быть. Сама же сказала…

Поймав бешеный взгляд удаганки, я поспешил сменить тему:

– А их едят?

– Уот кого хочешь съест. Если что, супа наварим. В суп любая тварь сгодится…

Я вспомнил, как Кустур хотел отнести убитую мной ворону своей маме. Мол, если с мучицей, да с диким лучком, да с маслицем топленым – чуп-чуп, пальчики оближешь! Рогатая тварь на вид была гораздо аппетитней тощей вороны. А если с мучицей, да с диким лучком…

– Тебя сейчас не должно быть, – сказал я зверюге. – Ты вымерла!

И стал боотуром.

Суп! Суп! Суп!!!

Добыча! Вкусная!

Убью, сварю, съем!

Тресь кулаком! Тресь кулаком! Тресь!!!

Качается. Хрюкает. Хочет дохнуть?

Не хочет дохнуть!

Суп! Чуп-чуп!

Кэр-буу!

Копьем. В шею. Под воротник.

Хрюк!

Обвисла. Сдохла.

5. Горит, течет

У Чамчай вторая волокуша есть. Запасливая! Очень запасливая! Человек-женщина! Адьярай-женщина! Женщина. Нравится. Люблю? Тащу. Мохнатого тащу. Рогатого тащу. Я сильный, двоих тащу! Один тащу, кэр-буу! Домой, кушать. Уота кормить, хыы-хык! От пуза кормить, гыы-гык! Лес? Кончился. Камень под ногами. Черный, скользкий. Черный, шершавый. Черный, корявый. Помню, да. Шел тут. Слева огонь течет. Справа…