Сильные - Олди Генри Лайон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Облик, понимаешь? Личина! Я как тебя под личиной увидал, так сразу паучих и вспомнил. А там до боотура рукой подать. Не надо в облике, это еще хуже получается…
– Бедный ты, бедный…
– Ты что, жалеешь меня?
– А кого тут жалеть? Не меня же?! У меня все в порядке, это тебя, простака, жизнь жует да срыгивает. Так ты ко мне и за тыщу лет не привыкнешь…
– А мы, – осторожно поинтересовался я, – и вправду поженимся?
– А как ты Уоту объяснишь свой отказ?
– Уоту? Объяснить? Чем?!
– Словами!
– Значит, поженимся. Уоту я не смогу, если словами.
– Что ты грызешь все время? Ты с женщиной разговариваешь или ногти грызешь! Грызун нашелся!
– Очень громко, да?
– Очень!
– Когти я грызу, потому и громко. У меня уже второй растет. На мизинце, и вот, на безымянном…
– Боотурься чаще, десятый отрастет! Двадцатый! Хами мне чаще, рога вырастут!
– При чем тут боотурься? Раньше не росло…
– Ты где, а? Ты в Нижнем мире! Тут у всех растет…
– Когти?
– А ты о чем подумал? Нет, малыш, если в детстве не выросло, то и к старости не отрастет. Это я про мозги, понял? Я тебе уродина? Ничего, мы еще на тебя поглядим! На красавца!
– Чего ты на меня орешь? Ладно, не буду грызть когти. Довольна?!
– Нет. Ты действително не понимаешь, что с тобой происходит?
– Понимаю. Я в Нижнем мире, скоро женюсь на тебе…
– Я не про это. Я про когти…
Позже, когда случилось много событий, а кое-кто даже умер во цвете лет, мне еще разок объяснили всё то, о чем говорила Куо Чамчай в темной ночи под щербатой луной. Объяснили, как выразилась Уотова сестра, словами. Такими мудреными словами, что я и третьей части сказанного не понял. С Чамчай вышло понятней. Да вы и сами наверняка уже всё уразумели! Ну, Нижний мир. Родись здесь – станешь адьяраем. Поживи здесь маленько – станешь адьяраем. Как ни вертись, а станешь адьяраем, и баста. Когти, клыки, хвосты, горбы. Один глаз, три, целая гроздь… А что? Обычное дело. И чем чаще ты расширяешься, чем дольше живешь боотуром, тем быстрее изменения настигают тебя, прыгают на загривок, валят и рвут в клочья. Зайчик с цепью воюет, значит, день и ночь адьяраится. Я боотурюсь реже, у меня пока только когти растут.
– Жаворонок! Она тоже?!
– Тоже, – согласилась Чамчай. – Но она – не боотур, она вряд ли сильно изменится. И потом, чего ты за чужую жену переживаешьь? С ней Уоту спать, не тебе. Пусть Уот и дергается.
Кажется, она не простила мне обиды.
– Ты – бурдюк, женишок. Когда в тебя наливают, ты меняешь форму. Сарынова дочка – горшок. Она может треснуть, распасться на черепки, но формы не изменит. Хоть кумыса в нее налей, хоть воды.
– Паучихи…
– Ты опять? Нет, ты опять?!
– Я не про тебя! Жижа в колодце превращала меня в пищу. Нижний мир превращает меня в адьярая. Там было больно, здесь не больно – вот и вся разница. Скажи, а кроме тела, – я постучал себя по голове, – больше ничего не меняется? Думать я буду по-старому? Как раньше? Вот прямо сейчас я думаю, как раньше?!
Она не ответила.
Песня третья
Наконец-то встретился я С ненаглядной невестой моей! То вытягиваясь в длину, То расплющиваясь в ширину, Как мила моя будущая жена! Как мосластыми костями стройна! Столько прелести вижу я в ней, Что вот-вот разорвется печень моя…. «Нюргун Боотур Стремительный»1. Кто съел мое мясо?
– А-а-а, кэр-буу! Убью!
Рев, грохот. Небеса с лязгом рушатся, мир катится в тартарары, корни бездн дребезжат. И дом трясется, не без того. Я подскочил на кровати и едва не забоотурился спросонья. Что, опять?! У Уота каждый день так?
– Кто, дьэ-буо?! Найду, гырр-аргыр!
Яростный рык несся с кухни. В дверях я едва не столкнулся с Чамчай. К счастью, обошлось: сестра Уота успела отскочить на безопасное расстояние раньше, чем Юрюн-боотур полез наружу. Или это я к ней понемногу привыкаю?
Как ни странно, разгром на кухне царил умеренный. Ну, миски по полу разбросаны. Ну, табурет в щепки. Ну, два табурета. Из кладовки рыбой воняет. Почему? Потому что дыра в двери. Из дыры лавка торчит. А так все цело. Остальное, что можно было сломать, Уот, видать, давным-давно уже разнес. Устояло самое крепкое, надежное: камелек, стол…
– Ты! – в меня уперлись сразу два когтистых пальца. Оба, кстати, указательные. – Ты мое мясо съел?! Отвечай, буо-буо!
Неужто я за ужином все запасы схарчил, хозяину ничего не оставил? Вот ведь влип!
– Какое мясо?
– Мое! Мое!!!
Я кивнул на полку, с которой брал еду по указанию Чамчай:
– Здесь лежало?
– Не здесь! Здесь! – Уот плюнул в дальний угол. – Съел, да?!
Он был большой, очень большой, разве что не в доспехе. И злой, злой, очень злой. Голодный, вот и злой. Набросится? Нет, вряд ли. Я – гость. Дорогой гость, без малого родич. Иначе с ходу пришиб бы, без объяснений.
Я поглядел туда, куда плюнул Уот. Еще одна дверца, вырванная – удачное сравнение! – с мясом, валялась на полу, расколота надвое. Полки, открывшиеся за ней, пустовали. Пол вокруг усеяли кровавые ошметки неприятного вида.
– Нет, это не я. Веришь?
Уот в задумчивости поскреб пятернями затылок:
– Ты честный. Зять. Верю!
– Спасибо.
– Кто? Кто, кэр-да-буу?!
И вдруг:
– Ты! Ты съела!
В кухню сунулась Чамчай – и немедля попала под подозрение. Я поспешил отодвинуться от удаганки, выдерживая безопасное расстояние. Обвинение брата Чамчай нисколько не смутило – видать, привыкла.
– Сдурел? – неласково поинтересовалась она. – Когда это я тебя объедала?
– Всегда, дьэ-буо!
– Когда – всегда? Вспоминай, бестолочь!
– И вспомню!
– И вспомни! Давай, я жду!
Уот наморщил лоб. Уот закусил губу. Уот пробурчал что-то невнятное. Чамчай ждала, подбоченясь, точила когти об кусок гранита, подобранный невесть где, и Уот усох:
– Не помню. Не ты, нет. А кто?
– Вот и выясняй, кто в доме безобразничает? Ты тут хозяин?
– Хозяин!
– Что хозяин с вором делает?
– Поймаю! Убью! Ворюга!
– Лови на здоровье, – Чамчай лишь рукой махнула. – А ты что скажешь, красавчик?
Я пожал плечами:
– Воры? Какой балбес к вам полезет?
– Ты, например.
– И то верно. Надо поискать: вдруг еще что пропало?
– Хорошо, пошли искать.
Мы оставили Уота на кухне – шарить по кладовкам в поисках воров, а скорее всего, съестного. Чамчай привела меня в комнату для гостей, обождала, пока я прижмусь к стене подальше от нее – и спросила:
– Это что?
Ну, щель в полу. Немаленькая такая. Из нее раньше крыса выглядывала. Ага, вот и крыса. Остаточки: хвост, лапа, клочья шерсти и бурое пятно.
– Воры, говоришь?
– Не воры, – признал я. – Вор бы крысу жрать не стал. Взял бы, что поценнее, мясо съел, если голодный – и ноги в руки.
– Мудрец! И кто это, по-твоему?
– Тебе виднее, что за пакость у вас водится, – огрызнулся я. – Ты же здесь живешь, не я! У себя дома я каждую собаку знаю! А у вас что? К Зайчику ход роют, ночью вокруг дома шастают…
– Ты про меня, что ли? Это я ночью шастаю?!
– Нет! Другая шастала! Другой! Другое! – с опозданием я понял, чем рискую. – Небось, эта тварь и мясо сожрала, и крысу. Знаешь, кто это?
– У нас тут много чего водится, – Чамчай нахмурилась, потемнев лицом. Угли, тлеющие в ее глазницах, вспыхнули ярче, хвост заметался из стороны в сторону. – Но чтобы в дом лазили? Ты ее видел?
– Только хвост. Когда она в дыру удирала… Жаворонок!
Похоже, скоро у меня в привычку войдет: чуть что – нестись в подвал к Жаворонку. Проверять: как она там? В отличие от Уота, Чамчай не стала орать мне вслед: «Ты куда?!» Понятливая, не чета братцу. Была бы еще посмазливей… Размышляя о внешности Чамчай, я забыл про засов, который сам же и поставил. У боотуров память короткая. С разгону я врезался в запертую дверь: треск, хруст, отчаянный взвизг железа.
