Приключения-1988 - Павел Нилин

В этот день я отправляюсь к матери и сестре Лехи и от них узнаю немало подробностей, например, о том, что сестра Лехи была замужем и развелась. Работает бухгалтером в магазине, где директором был Семанский, а теперь некий Георгий Иванович Шпринц. Обе женщины, и мать и сестра, о судьбе Лехи, конечно, ничего не знают.

После этой встречи я решаю побродить немного по городу. До условленного часа, когда надо идти к Хромому, время еще есть.

Так уж я устроен. Не могу без какой-либо цели бродить, не умею. Вот и сейчас. Я не спеша иду по улице и невольно перебираю в уме, куда бы зайти по дороге, кого бы еще повидать. И мне приходит в голову, что неплохо бы именно сейчас заглянуть в тот необычный магазинчик, где директором был покойный Гвимар Иванович Семанский, и познакомиться с его преемником.

Адрес магазина мне известен. Пройдя две или три улицы со светлыми, невысокими, но довольно красивыми, даже живописными домами, оградами, лестницами и скверами, в которых летом, наверное, благоухают цветы, я наконец отыскиваю среди больших и маленьких магазинов нужный мне, совсем уж скромный.

Продавщица сонно и безразлично следит за мной, даже не меняя позы, в которой она только что дремала. Я вежливо осведомляюсь:

— Георгий Иванович у себя, товарищ Шпринц?

От такого нестандартного вопроса продавщица слегка оживляется, даже поправляет прическу и, повернувшись и откашлявшись, громко кричит в какую-то дверь за прилавком:

— Георгий Иванович, к вам пришли!

И через минуту передо мной появляется маленький, тщедушный человечек, лысый, с торчащими ушами, в больших очках с сильными стеклами. Узенькое, мышиное личико его все в морщинах, под острым носом топорщатся рыжеватые усики. На нем черный сатиновый халат, под которым видны полосатая рубашка и тоже полосатый, но другого цвета галстук.

— Вы ко мне? — настороженно спрашивает Шпринц.

— Именно к вам.

— Тогда прошу, — он делает широкий жест в сторону двери, из которой появился. — Там говорить будет удобнее.

Мы проходим в темный коридорчик и тут же попадаем в маленький тесный кабинет директора.

Георгий Иванович предупредительно указывает на старенькое кресло возле своего стола.

— Тэк-с. Так чем могу служить? — спрашивает он, склонив лысую голову и глядя на меня сквозь стекла очков.

Эти огромные очки в темной тяжелой оправе словно защищают его от окружающих.

— Я из милиции, — говорю я самым миролюбивым, почти дружеским тоном. — Случилось, понимаете ли, несчастье.

— Какое еще, господи боже мой?

— Вы, конечно, знали Гвимара Ивановича?

— Еще бы! И знал, и, так сказать, знаю. Честнейший...

— Погиб.

— Что-о?!

Шпринц даже подскакивает в своем кресле.

— Убит?! За что?!

— Вот это меня к вам и привело.

— Но я же, так сказать, ничего не знаю... Клянусь, ничего не знаю... — испуганно лепечет Шпринц. — Если бы я, так сказать, знал... Поверьте...

— Верю, верю. Откуда вам это знать. Но его самого-то вы же знали? По крайней мере, так же, как он вас, когда рекомендовал на этот пост.

Я указываю на стул.

— Ну в какой-то мере, с какой-то, так сказать, стороны, конечно, я его знал. Какой может быть разговор, — разводит руками Георгий Иванович, откидываясь на спинку кресла. — Это, конечно, сам по себе факт.

— И некоторых его знакомых в Москве тоже знаете?

— Кого вы, так сказать, имеете в виду? — настораживается Георгий Иванович. — Поясните, так сказать, на факте.

— Ну, ну. Вы же знаете этих людей лучше меня, — примирительно говорю я. — Будет даже неудобно, если я их вам буду называть. У нас же неофициальный разговор.

— Вы тысячу раз правы, тысячу! — восклицает Георгий Иванович, оживляясь и прижимая руки к груди. — Знакомые у него там есть. Так сказать, были. Это сам по себе безусловный факт. Но, господи боже мой, зачем он туда к ним поехал? Вы можете мне пояснить? — с мученической гримасой вопрошает Георгий Иванович.

— Полагаю, чтобы повидаться, — говорю я.

— Да, да, — горячо подхватывает Шпринц. — Вы тысячу раз правы, тысячу! У него там есть... был, так сказать, задушевный приятель, это сам по себе факт.

— Деловой приятель, — поправляю я.

— Да, да, деловой, — снова подхватывает было Шпринц, но тут же, словно поперхнувшись, внезапно умолкает.

— Представьте, Георгий Иванович, — сочувственно говорю я. — Вот в том самом дворе, где этот приятель живет, его и убили.

— У Виктора Арсентьевича?! — в полной панике восклицает Шпринц. — Быть того не может! Господи боже мой...

— Почему же не может? Всякие споры, ссоры иногда кончаются бедой.

— Да, да... Морально, так сказать, опущенные люди... Это сам по себе факт... — растерянно лепечет Георгий Иванович, не сводя с меня испуганных, водянистых глаз. — Ужас просто, господи боже мой... Я же говорю... Им бы только урвать... Только себе...

— Вот и Лев Игнатьевич...

— Не говорите о нем! — с негодованием восклицает Георгий Иванович. — Это шакал, уверяю вас!.. Это, так сказать, гиена... Его и сам Виктор Арсентьевич терпеть не может, господи боже мой...

— Но принимает, — на всякий случай вставляю я.

— А что, так сказать, делать остается? Только приятных людей принимать? Морально, конечно, хотелось бы. Но фактически...

— Вы давно его видели?

— Кого, простите?

— Да Виктора Арсентьевича.

— Прошлым летом. Приезжал отдыхать с супругой. Милейший человек. И абсолютно культурный. Это сам по себе тоже факт, уверяю вас.

— И деловой?

— О-о! Я понимаю, так сказать, ваш намек, — с хитрой улыбочкой грозит мне пальцем Георгий Иванович. — Понимаю. Но имейте в виду, его поставки нам вполне официальны. Он лишь выполняет указание руководства, это сам по себе абсолютный факт.

И тут я вспоминаю рассказ сестры Лехи о каких-то внеплановых поставках пряжи, причем самые большие партии шли из Москвы. Уж не от Виктора ли Арсентьевича?

— Вы имеете в виду пряжу? — спрашиваю я.

Шпринц важно кивает.

— Именно, так сказать, ее.

— Но Гвимар Иванович после ухода из магазина разве был с ней связан?

— Не имею понятия! — поспешно восклицает Шпринц и выставляет перед собой обе руки, словно защищаясь от кого-то. — Уверяю вас, не имею! Бумаги идут абсолютно официальным путем. Через управление Разноснабсбыта. За высокой подписью, это сам по себе, без сомнения, факт.

— А Ермаков? — снова на всякий случай вставляю я.

— Господи боже мой, при чем тут Ермаков? — впадает в панику мой собеседник. — У него же, так сказать, другая система. Это абсолютный факт. Даже не говорите про Ермакова, боже мой...

— Но Лев Игнатьевич...

Я нарочно сейчас подбрасываю ему эти имена, всякие имена. Пусть он разбирается по-быстрому, в спешке, что я в самом деле знаю и чего нет, где я попадаю в точку, а где пальцем в небо. Пусть разбирается и при этом, конечно, неизбежно будет путаться.

— Вот тут не верьте! — захлебываясь от негодования, почти кричит Георгий Иванович и заклинающе протягивает ко мне короткие ручки. — Не верьте этому человеку, умоляю вас! Обманщик и демагог! Это абсолютный сам по себе факт. Подпустит такие, так сказать, экономические обоснования, что тебе ученый, боже ты мой. А сам... без масла... куда хотите влезет. Его уже многие раскусили, многие! Родного отца зарежет! Всех продаст! Ах, господи боже мой, Гвимар... Какая беда, какая беда...

И Шпринц в припадке искреннего отчаяния хватается за голову.

Но я так быстро не могу переключиться на покойного Гвимара Ивановича. «Экономические обоснования»? «Демагог»? Ведь это очень похоже на моего собеседника в кафе, пресловутого Павла Алексеевича. На всякий случай я подбрасываю Шпринцу еще одно имя.

— А Павел Алексеевич? — спрашиваю я.

— Кто? — удивленно смотрит на меня Шпринц, обрывая свои причитания.

— Павел Алексеевич, — повторяю я.

— Извините, извините. Но такого не знаю, — категорически объявляет Георгий Иванович и, в свою очередь, спрашивает, причем голос у него начинает снова дрожать: — Кто же его, так сказать, убил, вы выяснили?

— Да, — киваю я. — Представьте, из вашего города. И после этого они еще обокрали квартиру Виктора Арсентьевича.

— Не может быть!

— Увы, да.

— Ой, что творится, господи боже мой! — снова начинает причитать Георгий Иванович, хватаясь за голову. — Отказываюсь верить! Отказываюсь, и все! Ну с Гвимаром я хоть как-нибудь, но понимаю. Лев на что хотите пойдет... если, допустим, можно крупно заработать. Но поднять руку на Виктора Арсентьевича, на золотую курочку, так сказать... Не понимаю! Не понимаю!

Шпринц ошарашен этой кражей, поэтому у него вырываются слова, которые он, конечно же, никогда бы не произнес при других обстоятельствах. Ох, как мне нужен сейчас мой друг Эдик Албанян из нашего московского БХСС.

— Лев Игнатьевич действовал не сам, — говорю я.