C-dur - Алексей Ефимов

– Я пошутил. А ты подумай над тем, что услышала, ладно?

– Да.

– Вот и отлично. Оденься. Сделай мне кофе.

Она спустилась на пол, оделась и, не взглянув ни разу на Моисеева, вышла. Она решила уволиться. Рыжая мразь. Обращается с ней как со шлюхой. Цирк тут устроил! Гребаный воспитатель! Пусть сам себя трахает! Сам делает кофе!

Она сделала кофе. Она вошла к Виктору с гордым независимым видом, с внутренним пламенем ненависти, твердо намереваясь выдержать образ, но – не выдержала. Уже через минуту она стояла возле окна со спущенной ниже колен юбкой, и он входил в нее сзади.

Во время оргазма она раздумала увольняться.

Глава 8

Саша вышел из блока и вдруг спохватился: забыл деньги. Деньги – грязь, но кто нальет пиво бесплатно?

Надо вернуться.

Он не был суеверным. Случалось, плевал через левое плечо и стучал три раза по дереву в редкие мгновения слабости, но вот, пожалуй, и все. Он не клал деньги под пятку перед экзаменом, не боялся черных кошек и чертову дюжину, ел из тарелок с трещинами и не смотрелся в зеркало, когда возвращался.

Из блока напротив вышел заспанный и взлохмаченный Родя Клевцов. Как правило, он пребывал в одном из трех состояний: слегка пьяный, пьяный в дупель, с похмелья. Он музыкант и поэт. Учится абы кабы, с четверки на тройку, но учителя его любят. Голубые глаза из-под шапки светлых волос смотрят загадочно и необычно. Есть внешнее сходство с Куртом Кобейном, хрипловатый надрывный голос; кроме того, он левша – в общем, он местный Курт. «Nirvana» – его любимая группа. Жаль, два с половиной года назад Курт Кобейн разнес себе голову из ружья и больше ничего не напишет и не споет. Он мертв. Но он жив. Как посмотреть.

Философия Роди – свобода. Свобода мыслей, чувств, выбора. Родя считал, что нужно ЖИТЬ, а не существовать скучно и серо, во всем себя ограничивая. ЖИТЬ ЯРКО. Быть раскрепощенным и честным. Любить. Творить. Страдать и принимать страдание как часть жизни. Быть зачатком Сверхчеловека. Его философия была близка Саше, но Саша знал, что не сможет следовать ей в столь чистом, выкристаллизованном виде. Родя старается. Иногда даже слишком. Не хочется думать о том, что он плохо кончит. Желание жить по полной, открытость и лихость, острая реакция на реальность, – это притягивает и пугает. Случаются у него и черные периоды, черней самой черной ночи. Он превращается в свою тень, мрачную, злую, немногословную, и ходит как приведение по коридорам – как правило, пьяный. Словно два человека живут в нем, и никогда не знаешь, кого из них встретишь. Родя увлекается философией, любит Ницше и может долго рассуждать на отвлеченные темы, в особенности когда выпьет. Пьет он часто.

Судя по его внешнему виду, вчера приняли крепко. Они всю ночь пили и пели, и легли спать под утро. Темные круги под глазами, бледность, припухлости и помятости, – как ни странно, Роде все это шло и усиливало рокерскую харизму.

– Здорово, – сказал Родя. Они пожали друг другу руки. – Как оно?

Взгляд голубых глаз остановился на Саше.

– Еду к Вике. Правда, деньги чуть не забыл.

– Классно. – Родя говорил, превозмогая похмелье. – По-человечьи поешь. А я за кефиром.

– Может быть, лучше пива?

– Не-а. Не надо. Снова я забухаю. Не доверяю себе, Сань. Другим – да, себе – нет.

– За тобой надо записывать, – сказал Саша.

– Сразу в анналы, – вяло скривился Родя.

– Мы купим пива. Там не бодяжат.

– Где?

– На Дзержинского.

– А! Это не близко.

Кажется, он подумывал-таки о пиве.

– Блин, ну мы дали стране угля – на весь год хватит. – Родя поморщился. – Тебя подождать?

– Я быстро.

Саша вернулся через минуту.

– Сань, ты скажи, почему я бухаю, а? – спросил Родя. – Пью, пока не нажрусь. Вчера вон ногу поранил и даже не помню где.

Подняв штанину драных застиранных джинсов, он показал Саше свежую гематому на голени.

– Так и живем, Сань. День едим, а три пьем. А вообще, чем не жизнь? Выпил, утром опохмелился, попробовал вспомнить что было, не вспомнил – снова пьешь. Снова весело. Главное ведь, чтоб весело было, да?

Они вышли на лестницу.

– Родя, если будешь так пить, в тридцать выбросишь печень на свалку. И поджелудочную.

– Думаешь, лучше сдохнуть в семьдесят с уткой под жопой?

– Это не твой случай.

– Да. Я не буду как все. Я словно с другой планеты. Все, Сань, чего хотят? Денег. Все хотят денег. Ты кем хочешь стать?

– Экономистом. – Саша сказал это так, словно ему было стыдно.

– Ты, главное, будь человеком, а мерс купишь, с этим проблем не будет, парень ты башковитый. А меня бросили в воду и не сказали, как и куда плыть. Я сам учусь и прокладываю свой курс.

Саша нажал на кнопку вызова лифта.

– Родя, есть новые песни? – спросил он.

– Не-а. Не пишутся.

Родя был гением. Его песни были искренними и настоящими – как он сам. Саша тоже писал, но куда ему с грыжей до местного Курта, с его саморазрушением и нервами, рвущимися в каждой песне? Родя закончил музыкальную школу по классу гитары, играл в местной рок-группе «Капля крови», играл изобретательно, мастерски, вдохновленно, и Саша, время от времени заглядывая в гараж, где репетировала группа (у них были свои поклонники и даже случались мелкие заработки), наблюдал с удовольствием за игрой Роди. Присоединяясь к ним, он вел ритм, а Родя жег соло. И в жизни, и в творчестве Родя был на пределе. Каждому делу, каждому мигу он отдавался полностью, без остатка. Если пил, то пил, если пел, то пел, если дрался, то дрался. Если влюблялся, то как Ромео в Джульетту.

Подвергая себя самоанализу, Саша видел в себе червоточинки фальши. Да, он говорил о свободе, ненавидел штампы и лицемерие, трахался в общественных местах (в примерочных, в подъездах, в пустых вагонах метро), писал стихи, песни, сносно играл на гитаре, спорил с преподами, отращивал волосы или бороду (либо то и другое одновременно), – но в этой свободе, в стихах и песнях, в жизни в целом он не дотягивал до Клевцова, с его одержимостью и пронзительностью, с отрицанием всего, что, по его мнению (по его искреннему, не показному мнению) было мусором, трэшем. Саша не мог идти той же дорогой, след в след за Клевцовым, по серпантину, по самому краю пропасти. Ему было страшно. Он хотел жить долго и счастливо, но не как все: не штампом, не банальностью, не большинством. Как сделать это, он пока не придумал. Он боролся с фальшью как мог. Он что-то доказывал. Он убеждал себя и других. Но фальшь оставалась. Маленькая, гадкая, неистребимая. Она его спутница. Она хочет быть с ним до конца его дней.

На крыльце Саша и Родя расстались.

Саша пошел к остановке, а Родя – за пивом (или кефиром?).

Погода радовала. Тихая осень была наполнена легким чувством радости бытия. Сентябрьский воздух был чист и прозрачен. Деревья, одетые в яркие платья, радовались теплу.

Подъехал троллейбус.

Саша вошел через заднюю дверь и нос к носу столкнулся с грузной красномордой кондукторшей, впившейся в него взглядом.

– Предъявляем проездные документы! – грозно гаркнула тетка.

Вышло так громко, что многие обернулись.

Саша стал думать. С одной стороны, не в его принципах было платить за проезд (он пользовался поддельными проездными – брал старый и подправлял дату), но с другой, что-то подсказывало ему: не стоит в этот раз искушать судьбу.

Он вытащил деньги.

– Будьте добры, мне счастливый билетик.

– Какой будет, такой будет, – буркнула тетка.

Конечно же, билет не был счастливым. Ладно. Он и без этого счастлив.

Он сел к окну. За окном проплывала улица Фрунзе со свойственным ей колоритом: здесь, почти в центре города, многоэтажки чередовались с частным сектором и пустырями, а между Центральным и Дзержинским районами вообще не было жизни, здесь не ступала нога человека.

Вдруг встрепенувшись, Саша полез во внутренний карман джинсовой куртки. Нащупав там что-то, он успокоился. Он не забыл главное – презервативы. Как-никак, едет к Вике. Три дня не было секса. Правда, Вика там не одна, с Леной, но это им не помеха. Пока они любят друг друга, Лена пьет чай на кухне. Чисто теоретически он не против секса втроем, но идея, в шутливой конечно форме, не находит поддержки у Вики. Более того, Вика ревнует его к Лене: ей кажется, что Лена неровно к нему дышит. Он был бы рад, если бы это было так. Это приятно – когда тебя любят, пусть ты и не знаешь, что с этим делать.

На следующей остановке вошла маленькая сухонькая старушка. Очень старая, лет восемьдесят, в бедном сером плаще и темно-синем платке. В одной руке она держала костыль, в другой – оранжевую авоську, родом из детства Саши.

Саша, сидевший на первом ряду, понял, что бабушка сядет рядом. Старческий запах, старческая болтовня – Господи, нет!

Бабушка села.

Ничем от нее не пахло.

Взглянув на нее сбоку (маленькие дряблые щеки, впадины у беззубого рта, бесцветные губы), он отвернулся к окну. Он вспомнил вопрос Роди: «Ты кем хочешь стать»? – «Экономистом». Юношеские мечты преданы? Или есть шанс стать тем, кем хотел стать? Хватит ли сил и решимости?