Число зверя - Геннадий Гацура

— По-моему, она дело говорила. В ее версии что-то есть.

— Занимайся своим делом и не лезь ко мне с советами. Я ухожу. Ты идешь или остаешься?

— Иду, иду, — Николаев подхватил свою сумку с диктофоном и записями и поспешил вслед за Григорьевым.

— Если хочешь, можешь подкинуть меня до «дом-жура», — сказал Григорьев, выйдя из отделения милиции.

— Что там у тебя? — поинтересовался Сергей.

— Встреча с информатором, если тебя это очень интересует, — криво усмехнулся старший следователь. — Так подкинешь или нет?

— Конечно, о чем разговор. Заодно кофе выпью, а то у меня с утра макового зернышка во рту не было. Только заскочим по пути на почту. Такое подозрение, что соседи по коммуналке мне не только телефонные сообщения не передают, но и почту воруют. Поэтому я и снял тут неподалеку абонентный ящик. Давно не заезжал, надо обязательно посмотреть, письма из редакции и из Прибалтики должны быть.

Сергей свернул на небольшую улочку, остановился напротив почты и выскочил из машины. Через несколько минут он вернулся, неся увесистый пакет.

— Что, посылка пришла?

— Нет, — недовольно махнул рукой Николаев, — из редакции. Я всегда говорил, что на этот случай у них должны быть специальные бланки с заготовленным текстом ответа. Типа, такого: «Милый друг и настырный коллега, редакция нашего журнала еще раз вам напоминает, что присланные рукописи у нас не читаются, не рецензируются и не печатаются (а если и печатаются, то только главного редактора и его друзей, в список которых вы не входите). Просьба молодым авторам присылать рукописи аккуратно упакованными в пачки по двадцать килограмм (для успешного выполнения редакцией плана сдачи макулатуры), недостающий вес можно восполнить старыми газетами. С приветом, редакционный дворник, дядя Вася».

— Ну, если ты все это знаешь, зачем посылаешь им свою писанину?

— Очень кушать хочется, да и не оставляю надежду, что когда-нибудь натолкнусь на настоящего, читающего редактора, а не на пишущего неудачника.

— Ну, ладно, ты обещал меня подвезти к дому журналистов, а то я уже опаздываю.

Марина вышла из отделения милиции в совершенно взбешенном состоянии. Это надо же быть таким умственным уродом, как этот следователь, чтоб не понять, какую информацию она им принесла на блюдечке с голубой каемочкой.

Она вновь перешла через дорогу на ту сторону, где оставила машину.

Садиться в таком состоянии за руль ей не хотелось, поэтому она повернула к небольшому скверику и опустилась там на первую попавшуюся пустую скамейку. Тут же рядом с ней плюхнулся какой-то небритый южанин. Она даже не заметила откуда он появился. На голове у него красовалась кепка с огромным козырьком. Марина думала, что такие типажи теперь можно было увидеть только в старом грузинском кино.

— Э-й, красивий дэвушк, сколько стоит твой вниманиэ? — спросил, обращаясь к Марине, мужчина, которого она мысленно уже окрестила «грузином», хотя, он, с таким же успехом, мог оказаться и турком, и чеченцем.

Последних, в связи с последними событиями в Чечне, все в Москве, даже проститутки, основательно побаивались. Везде ходили слухи о готовящихся больших террористических актах в столице, да и события в Первомайске и Буденовске, взрывы в метро, автобусах и троллейбусах были еще свежи в памяти людей.

— Э-й, дэвушк, ти ни смотри, что я такой, у минэ дэньги есть, — не унимался мужчина, хотя видел, что Марина демонстративно отвернулась от него в другую сторону. — Много дэнег.

Марина бросила на него недовольный взгляд, встала и пересела на другую скамейку. «Грузин» разочарованно махнул ей вслед рукой и тут же перевел свой взгляд на двух проходящих мимо размалеванных и затянутых в короткие кожаные юбки молодых шлюшек, явно приехавших из ближнего Подмосковья подработать на столичных панелях. Марина тоже проводила их глазами, затем резко встала и направилась к выходу из скверика. Теперь она знала, что делать, она нашла способ, как самой выйти на убийцу Ларисы. Сегодня, в ночь с четверга на пятницу, должно произойти очередное преступление и она возьмет этого негодяя во что бы то ни стало и без чьей-либо помощи. Пусть потом этот надутый индюк-следователь треснет от злости.

— Эй, постой, дэвушк, — «грузин» взмахом руки попытался еще раз привлечь внимание Марины, но видя, что это бесполезно, с сожалением вздохнул, засунул ладони под мышки, и нахохлившись как филин, так и застыл, слегка раскачиваясь, на скамейке.

Эх, может, и не нужна ему была эта симпатичная белокурая женщина, а так, вскипела южная кровь, увидев такую красавицу, которую, хоть все селенья в родных местах на арабском скакуне объедь, никогда не встретишь. Да и просто приятное хотелось сделать ей. Ведь женщине всегда приятно, когда мужчины ее красоту замечают. Для чего же они тогда еще так красятся, причесываются и наряжаются, как не для того, чтобы понравиться заезжему джигиту.

«Эх, жаль, коня нет, я бы ей показал, что такое настоящий джигит и мужчина!»

Машину Марина оставила неподалеку от небольшой церквушки, каких огромное количество пооткрывалось в последнее время в столице. Какой-то внутренний импульс, вдруг подтолкнул ее к открытым дверям храма. Сунув двум нищим на паперти несколько мелких бумажек, она вошла внутрь. Справа за конторкой стояла женщина в платке. Марина приблизилась к ней и, протянув десять тысяч, попросила две свечи.

— Срамница, хоть бы голову покрыла, — пробормотала женщина за конторкой.

— Зачем? — спросила Марина.

— Положено так.

— А почему мужчины снимают головные уборы, а нам обязательно нужно быть в платке?

— Евангелие читать надо, там все сказано.

— Тогда, если вы читали и знаете, объясните мне, почему так.

Женщина насупилась и, отвернувшись, начала копаться в каких-то бумагах, стараясь делать вид, что чем-то очень занята, но по всему ее виду даже со спины было понятно, что она сама огорошена тем, что не знает ответа на это вопрос.

К конторке подошел молоденький священнослужитель в длинной черной рясе.

— Извините, вы не подскажете мне, — обратилась Марина к нему, — почему в православной церкви женщина должна прикрывать голову?

Священнослужитель удивленно посмотрел на нее, затем нахмурил брови и, стараясь говорить басом, что ни как не вязалось с его совсем юным лицом и куцей порослью на лице, сказал:

— Принято так. У мусульман и евреев наоборот, женщина простоволосая, а мужчина хоть газеткой должен прикрыть голову. Но, вообще-то, я человек здесь новенький, спросите у священника.

— Он занят и не скоро освободится, — пробурчала женщина за конторкой и положила перед Мариной сдачу, две свечи и платок. — На, покройся. Уходить будешь, не забудь отдать.

Марина молча повязала платок, взяла свечи и направилась к алтарю.

Голос священника проникал в самую душу, вызывая какое-то странное, доселе не ведомое ей чувство необычайного смирения. А позолоченная резьба иконостаса, лепнина, образы святых, свисающие с потолков огромные люстры, начищенные до блеска подставки для свечей, горящие возле икон лампады, дополняло его и, все вместе, производило на каждого и, особенно на тех, кто впервые переступал порог храма, неизгладимое впечатление.

Седой, благообразный старичок, стоявший рядом и наблюдавший за Мариной, разглядывавшей позолоченные образа, тихо сказал:

— За мишурой не видно главного. Она отвлекает нас от общения с Создателем. Человек должен приходить сюда лишь для общения с богом. Насчет этого мне больше нравятся католические храмы. Они строже. И, вообще, Бога надо искать не в Храме, а в своем сердце. Он должен быть там всегда, пока оно бьется. Не зря говорят о покойном, что «испустил дух». Отец, Сын и, — старичок сделал паузу, — Святой Дух. Вот, что нас связывает с Богом.

— Складно излагаете, — улыбнулась старичку Марина. — А, может, вы знаете, почему женщина должна быть в церкви с покрытой головой?

— В знак смирения и признания первенства мужчины, мужа. И, во вторых, в старые времена, простоволосая женщина была как бы символом блудницы и всего нехорошего, что с этим связано.

Марина протянула старичку две, только что купленные свечи и сказала:

— Поставьте, пожалуйста, за меня и покойную рабу Божью Ларису. Пусть покоится она с миром.

— Не слышу я, девушка, в вашем голосе ноток мира и смиренья. Оставьте все как есть, пусть будет Богу — божье, а Кесарю — кесарево. Простите всех, ибо большинство из них слепы и глухи и даже не ведают, что творят. Впрочем, как и все мы.

— Нет, не могу, — Марина обернулась и направилась к выходу. Возле конторки она остановилась, сдернула с головы косынку и, положив ее перед женщиной, вышла из церкви.

Старичок посмотрел ей вслед и, так ничего и не сказав, лишь покачал головой.

Николаев со следователем Григорьевым молча доехали до центрального дома журналистов, Сергей спустился в подвал, в кафе, а Григорьев остался в фойе, караулить своего «клиента». Общение с информаторами довольно специфическое занятие и не терпит лишних глаз и ушей, поэтому Николаев даже не сделал попытки напроситься на эту встречу. Он взял в баре два бутерброда с чашкой кофе и сел дожидаться Константина, тот обещал спуститься вниз после своего «рандеву».