Васька - Сергей Антонов

И Гоша окунулся в шахту 41-бис.

Чугуевой не было. Гоша пошел искать ее и дошел до забоя, В банном тумане под дождем, льющимся с кровли, ребята отваливали пласты жирно-черной глины заиндевевшими от сжатого воздуха отбойными молотками. Мокрые девчата в лифчиках и брезентовых штанах грузили породу и гнали вагонетки к стволу. А навстречу везли стояки — бревна около полуметра толщиной. Антрацитово-черный лоб забоя, прикоснувшись к воздуху, бледнел на глазах, принимал мертвенный оттенок тлеющей золы.

На вежливые вопросы Гоши, поглощенные битвой за девять и четыре, ребята дико кричали «Посторонись!» или не отвечали вовсе.

Гоша вернулся к Осипу и покорно стал дожидаться.

Капала вода. Волокнисто пахло гнилушками. Как муха в паутине, гудел на столе жестяной ящик с черепом.

— Вот она, — сказал Осип.

Сперва было слышно только, как шлепают доски. Потом из темноты штольни выделилось грузное существо. Оно косолапо шагало по колено в тумане, чавкая метроходами. Гоша еще не приспособился ни к расстояниям, ни к призрачному освещению подземелья, и существо показалось ему огромным.

Чугуева подошла к Осипу и встала как лист перед травой. Она держала мартын с размочаленным наклепом. Несмотря на грузность, было что-то изящное и в ее позе, и в косо заломленной штормовке, и в аккуратном узелке, притороченном к поясу. Осип ждал. Она виновато сопела.

— Ну чего? — спросил Осип нехотя.

— Не дают, — промолвила она.

— Что значит — не дают?

— Не дают, и все.

— Несознательные?

— Кто их знает. Не дают.

— У кого просила?

— У во всех. Не дают, — она подумала и пояснила: — Не дадим, говорят.

— А как за девять и четыре с тупым топором драться?

— Не знаю.

— У них не спросила?

— Нет.

— Что же ты?

— А что я? Не дают, ну!

Гоша вспомнил предупреждение бригадира. Чугуева действительно слова даром не отпускала.

— А ты добром просила-то?

— Добром. Оселок, мол, надо. Топор точить.

— А они что?

— Не дают.

— Сами точат?

— Никто не точит. Не дают, и все.

— Да пошто?

— А знаю? Ступай, говорят, отседа. Ты что, говорят, ему в кульеры нанялась? Пускай сам попросит.

— А ты что?

— Чего я-то… Не дают, ну…

Осип поглядел на нее внимательно. Спросил быстро:

— Булка есть?

— Нет. Всю приела.

— А там что? — Он кивнул на узелок. — Дай гляну.

Он развязал узелок по-волчьи, зубами. Там оказались баночка из-под крема «Леда» с мелкой монетой, хлебная карточка, проездной до Лоси, крошечная иконка, уголок зеркала, соевая конфетка «шантеклер» и несколько конфетных фантиков. Конфету Осип съел, остальное вернул, чтобы завязала сама.

— Снова идти?

— Ступай. Подскажи им про девять и четыре.

— Пардон, пардон! — заторопился Гоша. — Куда же вы ее засылаете? Она мне самому нужна! Добрый день, товарищ Чугуева!.. Мне ее бригадир обещал!.. Присаживайтесь.

Чугуева вопросительно поглядела на Осипа.

— А оселок? — спросил он.

— Я вам достану оселок, — пообещал Гоша. — У нас есть. На кухне. Я вам подарю…

— Это еще когда будет, — сказал Осип.

— А у меня задание газеты. Экстренное! Я полчаса жду.

— Ступай, Васька! — сказал Осип.

Чугуева вопросительно поглядела на Гошу.

— Нет, пардон! Послушайте, если она уйдет, я пропал… Прошу вас… Бывают же у человека, в конце концов, крайние обстоятельства.

— Бывают, — сказал Осип. — А тебя за оселком послали, надо было принесть, — и зашлепал по мокрым доскам в темноту.

— Осерчал, — вздохнула Чугуева.

— Ничего. Я ему подарю оселок. И еще у нас где-то валяется отвертка… Ваше имя, пожалуйста?

— А на что вам?

— Как же… Не могу же я вас называть Васей.

— Ну, Маргарита… — застенчиво проговорила Чугуева и покраснела.

— Видите, как хорошо! Маргарита! В этом уже есть что-то. Маргарита — по-латыни «жемчужина». Где-то у меня тут блокнотик… — Гоша стал весело охлопывать себя, будто заплясал цыганочку. — Ага, вот он. Мне у вас колоссально везет. Не успел спуститься, завалило Круглова. Ну вы, конечно, понимаете, не в том везет, что его завалило, а в том, что сюжет… И опять не то… Наплевать на сюжет. Повезло в том, что рядом оказались вы и спасли его. Вербицкая написала бы — вырвали из когтей смерти… Теперь так не пишут… Современный очерк требует динамики, Рита. А Круглова я понял плохо. Чуть не сосватал филата вам в женихи.

Он засмеялся, приглашая и Чугуеву повеселиться над его технической наивностью. Она прослушала его смех с тем же недоумением, с каким слушала рассказ о Круглове. Гоша поперхнулся и сказал:

— А время идет. Присядем.

— Садитесь. Мы постоим, — возразила Чугуева.

— Тогда и мы постоим. Равноправие… Вы с Волги?

— А вам что?

— Как это что? Простите, я не представился! Успенский, Георгий Георгиевич. Писателя Успенского знаете? Нет? Это хорошо, потому что я не тот Успенский, которого вы не знаете, а другой Успенский, которого вы тоже пока не знаете.

Она смотрела на него тревожно.

— А кроме шуток, мне поручили написать про вас очерк.

— Про меня? — ожила наконец Чугуева. — Еще новости! На меня ни один начальник сроду не обижался. Чего про меня писать? Я не дамся.

— Вы не поняли, Рита. Редакция заказала положительный материал… Какая духота у вас… Дышать нечем. Как в сицилийском быке. Вы слышали о сицилийском быке?

— Нет.

— О, это весьма интересно! Я недавно вычитал: царствовал в Сицилии тиран Фаларид. Давно еще. До нашей эры. И вот этот Фаларид приказал сделать из железа быка. И тех, кто ему не нравился, загружали в быка, запирали люк, а под быком разводили костер.

— Вот они, капиталисты, что делают, — сказала Чугуева. — Мне идти!

— Куда идти? А очерк? Итак, вернемся в двадцатый век, Рита. Судя по круглым «о», жили вы на Волге. В колхозе. Верно? Да, самое главное! У быка была разинутая пасть, представляете? И, когда несчастных поджаривали, они, конечно, выли. А получалось, будто бык мычит… Только и всего. Хитроумно, не правда ли?

— Господи, куда это Осип подевался? — тоскливо промолвила Чугуева.

— Ах, да, Осип. Давайте продолжим, — Гоша снова похлопал себя по бокам, достал блокнот. — Скажите, пожалуйста, Рита, вы сами подошли к Круглову, когда случилась авария, или он позвал вас?

— Ничего не знаю.

— Как не знаете?

— А так. Митьку спросите. Он бригадир, он знает, что говорить, а чего нет.

— Да ведь мне не про бригадира писать, а про вас. И не опасайтесь, пожалуйста. Мне заказан положительный материал. К женскому празднику. Панегирик советской женщине. Так что я к вам явился не Зоилом, а скорей Исократом.

— Это вы там работаете?

— Да нет. Это был такой сочинитель хвалебных речей — Исократ. Он сочинял, а говорили другие… Кстати, Исократ сочинял свой первый панегирик десять лет, а с меня требуют сегодня вечером.

— Да что вам надо-то? Я не пойму.

— Мне надо все. Моя задача — написать так, чтобы читатель увидел вашу душу и вашу жизнь. Подумайте только, вас узнает весь Советский Союз. Мама развернет газету и скажет: вот она, моя жемчужинка! Разве это не приятно?

— До Клима Степановича тоже дойдет? — спросила Чугуева, оглянувшись. — А кто это?

— Председатель исполкома.

— Конечно. И до Клима Степановича дойдет. Газета популярная. Читают ее в самых глухих уголках России.

— И высланные?

— Какие высланные? Да вы не волнуйтесь.

— А ежели я не желаю?

— Почему? Я хорошо напишу. Точно.

— А я все одно не желаю. — На лице Чугуевой заблестел крупный пот. — Не желаю… Мне недосуг. Марчеванить надоть.

— Гвозди бы делать из этих людей, — в сердцах процедил Гоша.

— Чего?

— Ничего… Послушайте, Рита, меня сам редактор направил. Давайте присядем и побеседуем, как эти самые, как их… ну, как земляки. Представьте, я вам земляк или, еще лучше, кум, навестил вас…

— Видали мы таких кумовьев, — пробормотала Чугуева. — Нет у меня никаких кумовьев!

— Так ведь я приблизительно. Вот сидим мы с вами где-нибудь на бережку, над вечным покоем, беседуем, вспоминаем. Представьте себе — околица, плимутроки… У вас есть околица?

— Нету. — Чугуева туго обтерла рукавицей мокрое лицо. — И околицы нету. И кумовьев нет. Ничего нету…

— Ну нет так нет. А у нас прислуга была. Тоже из деревни. Она рассказала, как за околицу ходила, мужика с войны ждала. Ей старушка нагадала, что живой у нее мужик…

— Вот он, Осип, явился, слава богу, — сказала Чугуева.

Осип ткнул топор носом в бревно и уселся отдыхать на прежнее место.

— Вот и наточил, — проговорил он, чтобы услышала Чугуева. — А тебя, хоть посылай, хоть нет — одна картина.

— Скажи, Осип, чтобы освободили они меня, — взмолилась Чугуева. — Работа стоит.