Перл - Шан Хьюз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она была из семьи работящих женщин, которые из поколения в поколение ни на секунду не сомневались в своем праве зарабатывать деньги. У них не было выбора. Няньки считались излишествами для богатых. Дети просто должны были молча помогать и не путаться под ногами. Моей маме не у кого было учиться, когда она оказалась в деревенском доме-развалюхе и решилась самостоятельно возделывать сад и растить детей. Пришлось изобретать свой путь.
Никакого общественного транспорта. Никакого интернета. Ни машины, ни собственного дохода. Они никого не знала, а поскольку я не посещала школу, то и с другими родителями она не общалась.
И когда все эти образованные идеалистки оказывались отрезанными от мира профессионального труда, денег и власти, происходила одна и та же штука: романы. Интрижка в деревне — это тайные встречи в сарае или в поле на отшибе. Интрижка — значит, все будут в курсе. В деревне не бывает секретов.
Я не думаю, что в тот день она шла на встречу. Если бы она вообще собиралась куда-то идти, она бы заранее попросила миссис Уинн задержаться и присмотреть за нами. Она бы оставила бутылочку молока и расписание кормлений. Она бы надела хорошие туфли и плащ. Взяла бы деньги, сумку. Вызвала бы такси, дошла бы до машины в резиновых сапогах, с зонтом в одной руке и сумкой с туфлями — в другой.
Мы знаем, что она поступила бы именно так, потому что когда много лет назад она отправлялась на встречу, то поступала именно так. Вся деревня об этом знала. И я теперь знаю тоже. Она встречалась с мужчиной, которому принадлежала земля на другой стороне деревни. Она как-то спросила в местном магазине, нет ли кого-то в округе, кто мог бы помочь с садом, дать пару советов, продать немного удобрений для овощных грядок, и хозяйка магазина обещала попросить некоего Стэна заглянуть.
Однажды утром перед завтраком мама вышла в сад прямо в халате — выпить чаю, выпустить курочек из курятника, — а там стоял он, опирался на садовые вилы и сворачивал самокрутку. Он сказал, что она неправильно все перекопала, что яблони уже и подрезать нет смысла, и вообще эти яблоки годятся только в выпечку, и попросил два куска сахара и побольше молока.
Стэн не вписывается в закрытые пространства. У него типично деревенская манера говорить неторопливо, обрываясь на середине фразы и пожимая плечами либо переводя взгляд вдаль — дескать, ну вы поняли, разглагольствовать не буду. Понятия не имею, насколько правдивыми были слухи о нем и моей маме. Сама я знаю о нем лишь одно: он был добрым.
После пропажи мамы он как-то раз выгрузил у нас во дворе гору дров — совершенно бесплатно, потому что все равно пилил деревья, так хоть нам будет чем согреться. Он приезжал в свободное время и чинил нам крышу или латал сарай в непогоду. Он вырыл канавы у нашего забора, чтобы участок не заливало. Когда сад совсем зарос, он привез мотокосу и выкосил все до состояния вполне приемлемого газона, а перед этим прошелся под всеми древними яблонями и собрал в мешки гнилые и усиженные осами опавшие яблоки.
Он никогда не входил в дом. Если его приглашали, он пожимал плечом и извиняющимся жестом указывал на недокуренную самокрутку. Он стучал в кухонное окно и говорил: «Можно, пожалуйста, два куска сахару и молока побольше». И всегда оставлял кружку где-то в саду.
Я никогда не думала, что все эти годы он был к нам так добр из чувства вины. Он дружил с нами в такое время, когда остальные старались держаться от нас подальше. Полицейские задавали ему вопросы, снова и снова, годами приезжая и заставляя повторять одно и то же, расстраивая его жену, и он ни одного дурного слова в наш адрес не сказал. Он продолжал приезжать, чинить черепицу, вынимать гнилые доски из дверей сарая, выгребать ил из канавы и таскать дрова.
Он очень простой и легкий человек. Немногословный. Если у них был роман, мне ли их судить? В отличие от каждого из них, я даже брак не потянула. Не то что брак, а даже что-то приблизительное — не потянула. Вот такая, одинокая, сама по себе — смогла бы я устоять перед добрым мужчиной, у которого возникла бы нежность ко мне? Сомневаюсь.
Я не все вам рассказываю. Они ведь забрали все ее дневники и записные книжки. Все прочли. Сфотографировали записи, касавшиеся этого романа. Она ведь писала стихи. Довольно откровенные любовные стихи. Их показали папе. Нарочно показали, чтобы увидеть его реакцию, понять, способен ли он на убийство. Ревнивый, обиженный муж? Вспыльчивый тип? А может, наоборот — спокойный, бессердечный? Может, он держал ее взаперти в этом доме, крайнем на улице, без машины и денег, чтобы подавить ее волю? Почему ребенок не в школе? Под одеждой синяков нет? Они что-то скрывают?
Все эти дневники, записи, стихи появились еще до моего рождения. Я не в курсе, как односельчане обо всем узнали и как моим родителям удалось спасти брак и жить дальше — вроде бы даже счастливо. Я не знаю, насколько сплетни ее задели или помешали завести друзей. На моей памяти родители были настолько близки, словно им вообще никто больше не нужен. Они договаривали реплики друг друга и синхронно поднимали брови, подразумевая множество разнообразных вещей. Даже книги читали одни и те же.
Я уже предвижу следующий вопрос, так что тут же с ним и покончу. Нет, это не та история, в которой я узнаю, что мой отец — не мой отец, и именно поэтому у меня такие сложные отношения с мужчинами. Да, у моей мамы почти наверняка была интрижка на стороне еще до моего рождения. Но так не бывает, чтобы ты всю жизнь жила с такими веснушками, а община при этом сомневалась, чья же ты дочь. Джо — точная моя копия, а я — почти точная копия папы. Кроме того, я вообще никогда этому не придавала значения. Какая разница? Это в целом сложно и в целом неплохо — быть дочерью моих настоящих родителей. Этого во всех смыслах более чем достаточно.
Еще я как-то подслушала, что Эдвард говорил о тех временах. Ему звонил друг, он вынес телефон в сад, шел мимо открытого окна, и до меня донеслось: «Я в те времена тоже был не идеальным мужем, знаешь ли». Насколько я понимаю, у него тоже был роман. Как минимум один. Минимум один, о котором знал этот его друг.
Для подобного есть специальное слово. «Преуменьшать». Это проще, чем отрицать. Отрицание предполагает способность игнорировать исходные данные. Преуменьшение же предполагает, что ты все видишь, все слышишь, просто делаешь менее значимым. Я так отношусь к свидетельствам измен моих родителей. Да, они были. Но я выбираю верить, что не в них кроются ответы на все вопросы.
Деревенский быт — сплошь преуменьшение. Мы так живем. Если кто-то совершает преступление, мы такие: «Ой, ну это же наш Джонси, он не хотел». И пусть я давно оставила деревенскую жизнь позади, привычка никуда не делась. Я преуменьшаю. Знаю, это чревато. Должна понимать. Это такая устаревшая штука, более типичная для поколения моих родителей. Люди их возраста вечно говорят: «Не преувеличивай». Особенно детям. Не драматизируй. Да ладно тебе, Марианна, «ненависть» — слишком сильное слово. Но нет.
Я ненавидела школу. Ненавидела эти форменные носки. Ненавидела учителей. Ненавидела одноклассников. Ненавидела свою прическу. Особенно ненавидела учителя чтения, который проводил четвертные аттестации. Ненавидела письма из школы с этими их специальными преуменьшающими словами. Марианне нужно время, чтобы привыкнуть к школьному распорядку. У Марианны есть способности, но ей следует больше уделять внимания дисциплине, чтобы достигнуть результата. С Марианной временами бывает сложно.
Если «ненависть» — слишком сильное слово, то как
