Следы неизвестного - Софья Дубинская

— …Что вы можете сказать по этому поводу? — спокойно закончил Зарубин.

Все это было слишком неожиданно. И уверенный тон Лемешко, и чудовищные обвинения, предъявленные им, — Пятунину было отчего растеряться. Он взглянул на прокурора области — этот-то не может не знать, как несправедливо все сказанное! Но прокурор сидел, опустив глаза на стол. Перед ним лежала папка. Пятунин узнал свое дело. И сразу успокоился. Ему слишком много врали на допросах, чтобы сейчас он мог оказаться в тупике.

— Могу ответить пока, что допрашивал всегда с соблюдением норм социалистической законности. Но я прошу разрешения задать гражданину Лемешко несколько вопросов. Без этого мне трудно дать исчерпывающее объяснение.

— Пожалуйста, — кивнул Зарубин.

Пятунин знал: человек, начавший со лжи, обязательно заврется на каких-нибудь деталях. И все же надо было несколько секунд, чтобы хоть приблизительно наметить вопросы. Он заставил себя забыть об обстановке и спокойно взглянул старпому в глаза. Тот смотрел подчеркнуто враждебно, ждал, но не мог скрыть поднимающийся в нем страх. Это чувствовалось по напряженно стиснутым на столе ладоням, по ответному взгляду, неуверенному, мятущемуся.

— Вы утверждаете, гражданин Лемешко, что я вас допрашивал… — Пятунин сделал паузу и, увидев, как вспыхнула в глазам старпома настороженность, поспешно закончил: — …с применением недозволенных методов?

Надо было отдать должное выдержке Лемешко. Он не только не отвел глаз, но и сумел уловить двойственность вопроса. На лице мелькнула тень злорадства: неужто Пятунин сам не очень уверен, что не допрашивал его?

— Может, это я вас допрашивал? Довольно прикидываться! Вы, конечно, будете отпираться — свидетелей у меня нет, — как вы рукояткой пистолета по столу стучали!

— Может, и стучал. Значит, вы вели себя так, что стучать пришлось…

Лемешко растерялся: уж слишком быстро с ним соглашаются.

— А где это было? — спросил Пятунин.

— В милиции, понятно.

— Ну, милиция — понятие растяжимое. В горотделе, во втором отделении или в третьем? — отдел охраны рыбного порта, где Пятунин сейчас работал, он не назвал.

— Хватит дурацких вопросов! На проспекте. А уж горотдел у вас там или какое отделение, я не знаю.

Пятунин усмехнулся:

— А кабинет не припомните?

— Не помню. Не до того мне было.

— Число и время дня, когда состоялся допрос, не вспомните?

— Товарищи! — Лемешко оглянулся, приглашая сидящих прийти ему на помощь. — Какое это имеет значение? Еще один допрос, теперь в обкоме, он с меня снимать будет… Ну, хорошо. Двадцать третьего я прибыл в порт, двадцать пятого вы вызвали меня повесткой, я не пошел… Двадцать седьмого августа, вот когда!

— Товарищ прокурор, — попросил Пятунин, — откройте, пожалуйста, дело: был ли произведен допрос гражданина Лемешко двадцать седьмого августа и кем?

Прокурору не пришлось долго листать: в деле лежала закладка.

— Двадцать седьмого гражданина Лемешко действительно допрашивали в горотделе. Только протокол допроса подписан не товарищем Пятуниным…

— Так кто же вас допрашивал, Лемешко? — впился в него взглядом Сергеев, представитель ЦК.

— Кроме того, — продолжал Пятунин, — я не мог допрашивать гражданина Лемешко еще и потому, что с 23 августа по 6 сентября был в служебной командировке, что также легко подтвердить документами.

— Так кто вас допрашивал, Лемешко?

Старпом опустил голову:

— Может, и не он… У них все там на одно лицо…

Секретарь нажал кнопку звонка и спросил у заглянувшего в кабинет молчаливого пятунинского сопровождающего:

— Здесь? Тогда пригласите.

Вошел следователь Синельников из горотдела.

— Посмотрите, Лемешко, может, этот человек вас пять часов держал на ногах и угрожал вам пистолетом?

— Я не помню…

Светловолосый крепыш Синельников даже приблизительно не был похож на темного и полноватого Пятунина. Следователь тоже растерянно смотрел на сидящих, потом сказал:

— Я его допрашивал, но при чем тут пистолет?

— Лемешко, кто вам советовал оклеветать Пятунина?

— Бирин…

Пятунин, отказавшись от машины, пошел домой пешком. Солнце уже грело, в плаще стало жарко. Мимо галопом пролетела ребятня — яркая, веселая, хохочущая…

Настя встретила у порога, заглянула в глаза и, поняв, что все благополучно, шепнула:

— Гость у нас.

Пятунин заглянул в комнату. Навстречу ему выходил Крылов.

— Извини, Семен. Время хоть и не вечернее, но я вот… Помнишь, ты на… ужин приглашал?

— Помню… Рад, что ты пришел, Тимофей.

ПИРАТЫ

— Дядя Вася, — пропищал из-за двери знакомый голосишко, — а мы не опоздаем? Мальчишки уже торт купили… Большой и с кремам!

«Дядя Вася», широкоплечий и высокий, сидел за столом и листал бумаги. «Опоздаешь с ними», — проворчал он. Уже пять раз звонили:

— Василий Сергеевич, так мы ждем, Ровно в семь…

Годовщина!.. Год назад он сидел вот за этим же столам и составлял очередную оправку в область. Отвлек его телефонный звонок:

— Сидишь? — ехидно осведомилась трубка.

— Ну, допустим…

— Пишешь?

Он промолчал.

— А в автобусной будке опять стекло разбито, — нахально продолжал тот же голос.

…Напасти никогда не приходят в одиночку. Сегодня утром заболела дочка. Ангина, глотать не может, температура под тридцать девять… Не успел прийти на работу — звонок: срочно подготовить справку к областному слету участковых инспекторов. Тема: борьба с детскими правонарушениями. Тут не знаешь, за что раньше хвататься. То в школьной раздевалке деньги из кармана вытащили. То старуху древнюю напугали, явившись к ней под окно в образе дьявола, перемазавшись сажей и блея по-козлиному. А то еще на самом верху пожарной лестницы, как флаг, вывесили старую тельняшку. Полощется на ветру — ну прямо Веселый Роджерс.

Рычков вспомнил, как тяжко было ему тогда: делал первые шаги в милиции. Раньше в армии как-то не приходилось в одиночку работать — все в коллективе. Здесь дело совсем особое: на весь поселок один участковый, весь спрос с него. Нелегко. Да и перед людьми неловко. Все, казалось, смотрят укоризненно, не верят ему… Скорее всего, только казалось: очень уж неважного мнения о себе он тогда был.

И еще вспомнил Рычков, как в тот самый черный день шел домой. Темно было. Взглянул на светящийся циферблат часов — восьми нет. Идет мимо темного подъезда, слышит, кто-то всхлипывает на ступеньках. Тоненько так плачет, пискляво.

— Это кто тут? — нарочито громко поинтересовался Рычков.

— Я, — тоненько всхлипнули в ответ.

— Кто — я?

— Лена… Федорова…

— Федорова, Федорова… Уж не сестренка ли Сашки Федорова из седьмого «А»?

— Сашки-и-и, — продолжала плакать девчушка. — Только он убежа-а-ал. А мне велел, чтобы я не в свое дело нос не совала. Я ма-а-амке скажу…

— Да подожди ты реветь! Где мать? И куда Сашка убежал?

— Мамка на работе, она в ночную. А Сашка с мальчишками в сопки подался. У них там крепость… Правда, правда, я слышала, они с Толькой Котиным говорили…

Теперь Рычков окончательно вспомнил белобрысенькую девчонку лет четырех, которую весь поселок звал Ленкой-Кнопкой — за малый рост и курносый нос. Про какую еще крепость она болтает? Надо бы взглянуть.

Рычков невольно улыбнулся, вспомнил свой первый поход к мальчишкам в сопки. Да, тогда ему не было смешно.

Визгливый голос перекрывал все остальное:

— Эй ты, Кривой, как стоишь?

— Слушаю, кэп!

— Сегодня большой день, великий праздник. Отныне вы все пираты, ты понял?

— Так точно, кэп!

— А в каком вы виде, пираты армии Роджерса? У Кривого на тельняшке чернила. А ты как надел шляпу, Краб? Разве такими были морские пираты? Завтра все получат задания. Мы будем разрушать, убивать, грабить. Салагам не место среди нас… Кто не будет повиноваться капитану, будет скормлен рыбам. Всем ясно?

— Всем, кэп!

Вот тогда-то Рычкова, стоявшего на холодном пронизывающем ветру, в жар бросило.

Дикость была в том, что страшные и нелепые эти слова произносил не бандит, потерявший человеческий облик, а мальчишка, обыкновенный пацан, родившийся и выросший в наше время.

Дед Толика Котина вернулся с войны инвалидом. До сих пор не утихла его ненависть к тем, кто жаждал «разрушать, убивать, грабить», кто лишил его, классного судоремонтника, возможности трудиться. А вот не сумел он, видно, передать свою ненависть внуку, в котором души не чает.

Рычков попытался вспомнить Толика. Вроде, вихрастый, конопатенький… Нет, это Сашка Федоров конопатенький. А Толик, тот больше на девочку похож. Глаза большие, голубые; губы пухлые, капризные; ямочки на щеках, когда улыбается. «Пират», ничего не окажешь…