Перелет - Андраш Шимонфи

Разумеется, на самом деле все обстояло совсем иначе… По мнению многих военных, цель состояла в том, чтобы венгерская армия не истекла кровью, ведь советское военное командование по понятным причинам пыталось обойти Карпаты со стороны Румынии, и против нас не было сколько-нибудь серьезных сил Красной Армии. 4-й Украинский фронт генерала Петрова продвигался вперед по Польской низменности, части 2-го Украинского фронта под командованием Малиновского обходили Карпаты со стороны Румынии. Таким образом, перед нами стояла задача закрепиться на естественном рубеже, выстоять, уцелеть, сберечь силы, сохранить армию боеспособной и дисциплинированной. Ведь резервов у нас уже не было. Мы хотели заключить перемирие с русскими, а не капитулировать, мы не собирались просто сложить оружие, а для этого нам надо было иметь сильную и боеспособную армию…

23 августа король Михай отстранил Антонеску, сохранив за собой трон, и по его приказу румынская армия перешла на сторону стран антигитлеровской коалиции, повернув оружие против гитлеровцев, стала сражаться на стороне Красной Армии. Это сильно изменило общую военно-стратегическую обстановку у границ Венгрии. Советские части теперь без боя могли продвигаться в направлении Арада. Кроме того, румыны показали пример того, как с помощью быстрой и продуманной операции можно выйти из войны. (Король Михай был награжден советским орденом «Победа».)

Как мы уже рассказывали, англо-американцы 22 сентября 1944 года в Кезерте заявили генералу Надаи, что венграм следует искать возможность заключить перемирие со страной, с которой они ведут войну, то есть с Советским Союзом. Вероятно, к сентябрю 1944 года у регента созрела мысль: послать делегацию в Москву для заключения перемирия. 28 сентября Хорти отправил в СССР делегацию во главе с Табором Фараго, причем ей не были даны письменные полномочия для выполнения этой миссии. Их позднее привез майор Немеш. Но об этом потом. Пока мы все еще находимся на Татарском перевале. Наверное, Кальман Керн тебе рассказывал: в эти дни через линию фронта к нам проникали советские офицеры с пропагандистскими целями; русские отпускают домой военнопленных, все чувствуют, что-то готовится. Мы тогда в штабе нашего корпуса вместе с замечательным картографом Каройем Варкони (он теперь живет в городе Дебрецене и считается хорошим художником-графиком) выпускали антинемецкую газету, которую печатали на ротапринте и распространяли среди офицеров корпуса. Газета эта называлась «Бой под лупой». Вышло пять или шесть номеров ее. Конечно, в ней нет изысканности стиля, но она дает картину настроений, царивших тогда в нашей армии.

ИЗ ГАЗЕТЫ «БОЙ ПОД ЛУПОЙ»: «Слышал ли ты, что на Татарском перевале пришлось срочно разрабатывать правила дорожного движения, потому что бесконечные колонны пленных, захваченных в боях нашими доблестными воинами, образуют пробки. На время наведения порядка предполагается строго-настрого запретить брать в плен солдат противника, пока уже имеющиеся военнопленные не будут переправлены в тыл…»

«Слышал ли ты, что на основе самого свежего опыта в ведении военных действий планируется дополнить пункт 368-й 1-й части «Боевого устава»: «Резерв используется для достижения поставленной боевой задачи». Разновидности резерва:

а) войсковой резерв;

б) резерв «Тёрлеи»;[27]

в) резерв фюрера.

(Примечание к пункту «а»: «вводится там, где силы противника особенно незначительны»;

к пункту «б»: «вводится там, где необходим подкуп и задабривание»;

к пункту «в»: «вводится там, где в нем нет никакой необходимости»)».

«Из сегодняшних сообщений «Дунаузендер»,[28] Кеёрёшмезё:[29] «Все атаки русских в районе Татарского перевала были отбиты, вероятно, потому, что мы ввели в бой 71-летнего храбреца полковника Папай». Будапешт: «В настоящее время Венгрии необходимы двухколейные железные дороги. По одной колее в южную Трансильванию едут венгерские части, по второй — немецкие, сдавая территорию Северной Трансильвании. В результате этих операций военное положение Венгрии складывается весьма благоприятно: ведь с каждым днем общая протяженность линии обороны неуклонно сокращается…»

«Из Берлина сообщают: «Если Венгрия направит на фронт еще 20 дивизий, а в Германию урожай нынешнего года, Риббентроп будет готов наконец правильно выговорить хотя бы одну венгерскую фамилию. Премия Великого Блефа 1-й степени с мечами, которую обычно каждую неделю получает доктор Геббельс, на этот раз присуждена начальнику генерального штаба венгерской армии…»

«Сейсмограф новостей в офицерской столовой:

На фронте не происходит никаких изменений — полковник Споида без перерыва говорит на чеканном немецком языке.

Идут попытки локализовать прорывы линии фронта: полковник Споида внимательно прислушивается к разговорам, ведущимся на немецком языке.

Тяжелые оборонительные бои: за главным столом все говорят по-венгерски, а полковник Споида заснул от скуки…»

ОТЕЦ ПРОДОЛЖАЕТ РАССКАЗ: — К штабу нашего корпуса был прикреплен немецкий офицер по фамилии Споида, однорукий полковник Споида. Он то ли закрывал глаза на наше поведение, то ли совсем был дураком, не знаю. Но никаких проблем у нас с ним не было. Правда, мы постоянно подвергали его специальной обработке, которую называли «перевоспитанием».

13 октября 1944 года в жизни нашего штаба корпуса наступил решающий момент. Мы еще не знали о подписанном 11 октября временном перемирии, однако догадывались, что стоим на пороге важнейших событий. Мы получили телеграмму начальника генерального штаба венгерской армии Яноша Вёрёша, в которой нам предписывалось направиться в Будапешт, чтобы принять командование воинскими частями столичного гарнизона…

Итак, мы стали «личной гвардией», члены которой не только были готовы, но и давно вынашивали планы перехода страны на сторону антигитлеровской коалиции или, во всяком случае, полного разрыва с немцами. По приказу Яноша Вёрёша мы отправились в столицу на рассвете 15 октября, большинство — по еще безопасному Мишкольцскому шоссе, я же — через Дебрецен. Дело в том, что я хотел повидать свою мать, пообедать, а потом продолжить свой путь. (Остальные из-за близости линии фронта поехали на север, потому что советские войска были уже в районе Тисы, под Сольноком.) Однако арестовали меня не русские, а немцы в городе Дебрецене. Меня отвели в немецкую комендатуру Деб-рецена, словно пленного офицера. Дело в том, что по радио передали первое обращение Хорти к венгерскому народу, о котором я, разумеется, ничего не знал. Немецкая городская комендатура располагалась в здании главпочтамта. В качестве визитной карточки этого заведения у ворот на деревьях висели два мужчины, на груди которых были прикреплены таблички с надписью: «Партизан».

Правда, мое пребывание в немецком плену длилось не так уж долго. Через несколько часов меня выпустили, выяснилось, что мы «по-прежнему союзники», но уже под руководством Салаши…

Я смог продолжить свой путь в Будапешт. Но с какими чувствами!

В нас, разумеется, уже не было никакой нужды, более того… Тогда у меня был первый «шок». Ференц Фаркаш, с которым мы 19 марта анализировали возможность перехода на сторону русских, сразу же предложил свои услуги Салаши, и через несколько дней этот «вождь» нилашистского движения назначил Фаркаша уполномоченным правительства по эвакуации…

Итак, персонал штаба нашего корпуса, оставшийся без войск и без дела, перевели в монастырь Сион, расположенный на горе Шаш, а оттуда — в помещение физкультурного института.

Вероятно, не лишним будет повторить: мы знали, для чего нас вызывают в Будапешт, но:

1) неожиданно для нас в день «переселения», когда в столицу прибыли только офицеры корпуса, было передано обращение наместника;

2) мы совершенно не были подготовлены к нилашистскому путчу; я отчетливо сознавал, что подобное развитие событий расчленит, разъединит, практически уничтожит «личную гвардию».

Теперь представь себе: утром я отправился в путь в качестве одного из тех офицеров, которые должны были возглавить выход Венгрии из войны на стороне Германии; после обеда я несколько часов провел в плену у немцев; на рассвете следующего дня я прибываю в столицу, где власть уже перешла к сторонникам Салаши. Волей-неволей я должен был понять, что все мои планы и надежды развеялись как дым. Что я мог предпринять в данной ситуации?

Чтобы избежать твоего возможного обвинения в том, что спустя тридцать лет я невольно модифицирую ход своих мыслей, я процитирую самого себя.

ИЗ ДНЕВНИКА ЭРНЁ ШИМОНФИ-ТОТА (1946 год): «В 1944 году я был начальником оперативного отдела штаба 6-го корпуса. Начальником штаба корпуса в то время служил полковник генерального штаба Дюла Вёрёш, младший брат генерала Яноша Вё-рёша. Именно Янош Вёрёш во время подготовки перехода на сторону советских войск решил перевести штаб нашего корпуса в Будапешт, чтобы создать в столице комендатуру из преданных ему и наместнику людей. 13 октября мы находились в Маромошсигете,[30] где и получили приказ о передислокации в Будапешт, но мы прибыли в столицу уже тогда, когда путч Салаши увенчался успехом. Начальника штаба корпуса Дюлу Вёрё-ша арестовали. Меня же назначили начальником штаба одной совершенно разбитой, обескровленной дивизии, находившейся где-то между Дунаем и Тисой. Из этого я понял, что личность моя вызывала доверие у людей, которые были недовольны Салаши и его приспешниками.