Из моей копилки - Константин Коничев

Картежникам во время игры:

– Сто рублей на выигрыш!

29. ПСАЛТЫРЬ

СТАРАЯ, с кожаным корешком книжица, с жестяными накладками. На обложке – рельефное изображение царя Давида, псалмопевца и великого (по библейским сведениям) распутника, под обложкой, на чистых листах, за неимением другой бумаги, записывались события и происшествия.

«Сия книга, именуемая Псалтырь, куплена за два рубля серебром у Никодима, пономаря Кихтенской церкви Кузьмы и Дамиана, и принадлежит отныне Кондратию из деревни Попихи, по прозвищу Коняха. Лета Господня 1816 от Р. X. по возвращении моем с царской службы и покорения Наполеона и его войска».

«Я, Кондратий, женился на Марфе Прокопьевне, мне 36 лет отроду, ей же всего 22».

«Родились и умирали дети двое. Младенцы Федор и Оленька».

«В Тюляфтине сгорела ветряная мельница и 8 изб. Лето 1823».

«Скончался в бозе царь государь Александр Первый. Его заменил императорское величество Николай Первый, 1825 год».

«В том году от оспы много поумирало, нас бог миловал».

«Родился сын мой Александр Кондратьевич, записан в церкви под фамилией Коняхин. Лето было без дождей, хлеб вздорожал. Барин Головин и управитель злее собак».

«1828, весь год около нас свадеб не было. Помещик многих отправил пешим ходом в Питер на земляные работы».

«Скончался Кондратий и похоронен на Петровке с правой стороны у летней церкви. Мир праху его».

«На озере затонула от бури баржа с мукой братьев Ганичевых из Устья».

«Взяли в солдаты и угнали воевать с турками в Крымскую губернию Александра Коняхина, господи, спаси его и помилуй».

«1855, новый царь Александр 2-й. Коняхин вернулся без ноги, получил медную медаль. Сия книга принадлежит ему и более никому».

«1858 год, головинские деревни перешли во владение Никольского барина Межакова и наша Попиха туда же, хрен редьки не сладче. Одного Межакова допреж убили, за это повесили пятерых да двенадцать на каторгу…»

«Говорят, есть царский указ о свободе, обещают читать в церкви, да не торопятся… Весной 1862 года оповестили манифестом, делили землю по душам на полосы. Всем розданы оброчные книжки платить каждый год за землю».

«Проезжал нашей деревней архиерей в Никольское через два дня назад. Ехало четыре тройки, две пары и урядник. В Беркаеве громом убило в поскотине двух лошадей».

«От меня, Коняхина, народился и от супруги Александры после трех девочек сын Иван, записал в метриках под фамилией Конин, ибо Коняхин есть прозвище нам уличное. Священник не перечил. Дано за крещение один рубль».

«Опять война с турками. Безногих не берут, нам сидеть дома. Взяли нашего дядьку Хлавьяныча, холостого бобыля. 1877 г.».

«Постигло несчастье: помещики подкупили разбойников и убили царя освободителя. За то, что он отобрал мужиков и землю от господ в свое распоряжение. Поп говорил проповедь, многие ревели».

«1881 по 1894 год царствовал царь миротворец, при нем войны не было ни с кем. Все стали бояться русских после победы над турками».

«1904 год, объявился с войной японец. От нас забрали в солдаты троих: Алексея Паничева, Турку по прозвищу, Васю Росохина из Преснецова. Брали еще Ваську Шкилетенка из Кокоурева, да вернулся с белым билетом… От второй жены Марьи Петровны у меня, Ивана, родился сын Константин, крестили на дому. В метриках исправлена наша фамилия. Отныне мы пишемся Коничевы, как полагается. У многих фамилии кончаются на „чев“. Мы не хуже всяких Ганичевых, Параничевых и тех же Грачевых и Драчевых. По поводу рождения сына пропито на вине с дьяконом, крестным и соседями три рубля».

«1906 г., Алеха Турка вернулся к сенокосу домой целым. Росохину японцы прострелили левое плечо, и оторваны два пальца. Пахать и косить может… В Вологде бунтуют. К нам в Устье-Кубенское ждут казаков…»

На этом записи кончаются. Смерть моей матери и отца, последнего владельца «сей книги», не отмечены.

Эту тяжелую, жестью окованную книгу после окончания церковноприходской школы я не раз читал над покойниками.

И всегда с интересом перечитывал в ней записи доморощенных историков.

30. ПОЧЕМУ Я НЕ СТАЛ ХУДОЖНИКОМ

В КОРОВИНСКОЙ церковноприходской школе я учился третий год. Учился отлично, по всем предметам пятерки, а иногда и с плюсом.

Память на молитвы и стихотворения была у меня удивительная. Без надобности, сверх урочных заданий, знал наизусть тропари, кондаки, псалмы. Одно плохо: не владел голосом, не мог петь. Стеснялся в присутствии своих сверстников подать напевно голос. Но мне это не ставилось в вину, а считалось физическим недостатком. Я думал иначе.

Голос все-таки был. Где-нибудь на речке, на берегу, свесив ногу к журчащей воде, я пел что было мочи, наслаждаясь своим голосом, назло всем, кто считал меня безголосым. Пел пасхальные песнопения: «Ангел вопияше…», «Святися, святися, новый Ерусалим…» Вокруг не было ни души. С церковных мотивов меня вдруг сворачивало на частушки с такими завитушками, за которые от опекуна мог бы получить нещадную дрань. И ладно, что меня никто не слышал. Не регентом мне и быть, не протодьяконом…

Из всех уроков в школе больше всего мне по душе рисование. Я даже не верил своим глазам, когда в моей клетчатой тетради из-под остро отточенного карандаша выходили орнаменты, затем появлялись цветы, грибы, церкви, отдельные части человеческого тела, птицы и животные, точно на зависть моим товарищам по классу, у которых рисование не получалось.

Учитель Алексей Дмитриевич Осинкин хвалил меня, тетрадь с рисунками уносил и показывал в селе художнику Теркину. Тот считал, что во мне есть божья искра. Учитель решил ее раздувать…

Однажды, освободив меня от какого-то урока, он привел к себе в комнату, уютную, чистую, светлую, с большим книжным шкафом. Посредине стоял стол, венские гнутые стулья.

– Будешь писать натюрморт, – сказал учитель, – сначала общие очертания простым карандашом, а на второй урок раскрасишь цветными.

Учитель поставил на стол стеклянную банку с малиновым вареньем, повернув ко мне красочной этикеткой. Возле банки поставил сахарницу, графин, чашку с цветочками.

– Пожалуй, хватит, вот сумей это нарисовать.

Лист александрийской бумаги он приколол булавками к столешнице и вышел, оставив меня одного в комнате на целый час. Меня удивило такое внимание и доверие учителя. Однако, не раздумывая, я ухватился за карандаш и приступил к делу.

В первую очередь изобразил банку с вареньем и этикеткой, на которой были трудные для рисования малиновые кисточки. Затем перешел к следующим атрибутам и в течение одного урока контуры были начерчены не худо.

В перемену зашел учитель, похвалил за быстроту и точность рисунка. В следующий урок я быстрей быстрого раскрасил свой первый и последний натюрморт. Времени до окончания урока, по моему разумению, оставалось достаточно для того, чтобы попробовать на вкус варенье. Я взял на маленьком столике ложку, запустил в банку с вареньем и… малость переусердствовал. По младости лет я еще не знал тогда, что коварный закон «аппетит приходит во время еды» подведет меня и вгонит в краску.

Учитель проверил мою работу, показал на несовпадающий уровень варенья в банке и на рисунке, сказал без околичностей:

– Не получится из тебя художник.

31. ВАЛЕНКИ

У МЕНЯ над письменным столом висит огромный ключ от древней приходской церкви.

От той церкви только и остался ключ да мои воспоминания…

Помню, с этим ключом церковный староста Коковкин, поп Василий Казанский да еще уполномоченный из уезда Разумовский пришли в храм и долго там по каким-то старым спискам проверяли, что есть из серебра, пригодное для пользы голодающего Поволжья.

Помню, как вскоре после февральской революции мужики потребовали от попа отчет.

Сорок пять тысяч рублей в царских займах было у церкви падающего в безнадежность капитала.

Мужики крепко ругались в церкви, невзирая на лики святых. Матерщинили попа за то, что школы без книг, а у него пропадает столько церковных денег!

Покопавшись в своей памяти, я припомнил еще один любопытный эпизод из моего школьного детства, имеющий отношение к этой церкви и моей полосатой биографии.

В будничный день мимоходом я заглянул на кладбище, где под одним деревянным крестом похоронены мои родители.

Обошел вокруг церкви и приметил: со стороны алтаря, напротив престола, какие-то умельцы выставили железную решетку и на ее место поставили необыкновенную икону – Христа в светлых ризах, намалеванного на зеркальном, толщиной в два пальца, стекле. Такая икона производила впечатление как бы живого бога, особенно при открытых царских вратах, когда позади нее не было решетки, а солнце при восходе, как раз ко времени обедни, с востока освещало стеклянную икону сзади.

Об этих своих нехитрых наблюдениях я рассказал пастуху Николахе Копыту, тот зимогорам – людям отважным и вороватым.

Все произошло легко и просто. Запрестольного Христа аккуратно выковырнули с подоконника, спустили на грешную землю и пробрались в церковь, в потемках взломали дубовый прилавок, где лежали свечи, незначительная выручка и мелочный сбор. Воры не прикоснулись к медякам, а крупными и серебром оказалось сорок шесть рублей…