Большая книга ужасов 63 (сборник) - Елена Арсеньева

Папа такой смешной, тощий! А я-то не мог понять, в кого я такой задохлик уродился!

Хотя оба мои родителя в молодые годы были ужасно худые – вот смех! – теперь папа накачал в тренажерке такие мышцы, что запросто меня и маму разом поднимает, ну а она нарочно голодом себя морит, чтобы не толстеть, и говорит, что я своим рождением перевернул весь ее метаболизм.

Вот смех!

А где это они находятся? Да это вроде наша прихожая, наша квартира!

Только обои другие. И вешалка простенькая, и зеркало маленькое… Теперь здесь все по-другому!

Видимо, так прихожая выглядела, когда мама с папой туда только переехали.

Пока я таращился на моих молоденьких родителей и разглядывал тесную прихожую, я от изумления даже не слышал, о чем они там с дядей Вадей говорят. И вдруг до меня снова донесся его голос.

– Не, ребята, даже и не думайте отказываться! – твердил дядя Вадя. – Когда еще счастье выпадет оленины поесть?! Молодой зверь, жирка нагулял в меру, мясо мягкое, быстро приготовится. Можно в красном вине потушить, можно в томате. Ну, перчик, лучок, чесночок – это самой собой… В охотку поедите, за уши не оттянешь! А то уж больно вы тощие да бледные! Понимаю, студенты, денег мало, на спичках экономите. С недоедания у вас и дитёнок никак не заводится. Берите мясо и даже не думайте отказываться!

– Спасибо, дядя Вадя, – вежливо сказал мой молодой папа. – Большое спасибо.

И взял сверток.

– Спасибо, – шепнула мама и покраснела.

Ага, вот в кого я такой застенчивый и вечно краснею, надо или не надо!

– Кушайте на здоровье, – ухмыльнулся дядя Вадя. – Спасибо скажите доброму боженьке, который мне помог нож вытащить, пока этот чокнутый волк лаял! Если бы я его в бок не саданул, не видать бы вам ни оленины, ни дяди Вади!

И он жизнерадостно захохотал.

– Вот посмотрите, потом фотку щелкнул! – Дядя Вадя показал фотографию, сделанную, видимо, «Полароидом»: олень упал, уронив рога в снег, а на его боку лежит мертвый волк, и кровь стекает по его шерсти.

Именно эта фотография была помещена в дяди-Вадиной книжке на тринадцатой странице. На той странице, которой я порезался…

А потом, пожелав приятного аппетита, дядя Вадя ушел.

Мои родители, которые меня еще не родили, смотрели друг на друга и улыбались.

– Как-то неудобно получается, – робко сказала мама. – Что это он вдруг так расщедрился?

– Видимо, олень был настолько большой, что все мясо в их холодильник не поместилось, – хмыкнул отец. – Вот тетя Вика и сказала ему: отнеси, мол, племяннику, не выбрасывать же!

– Это ужасно, что мы так говорим, – сказала мама смущенно. – Может, он от чистого сердца…

– Да, зря я, в самом деле, – виновато кивнул отец. – Просто вспомнил вдруг, как я прожил у них недели две – на каникулы приезжал. Давно, мне лет пятнадцать было. Я из деревни приехал – толстый был такой, а за эти две недели отощал изрядно. Тетя Вика, сама знаешь, такая скупердяйка! Да это ерунда. Я все равно эти дни, что у них провел, добром вспоминаю. У них была собака, лайка, совсем щенок. Чудесная такая! Ее звали Сильва.

– Сильва? – засмеялась мама.

– Ну да. Как ни странно, охотничьих собак очень часто этим именем называют. Короче, эта собачка болела, простудилась, и я с ней возился день и ночь. Думаю, именно благодаря мне она выздоровела. Ох, как я к ней привязался, как ее полюбил! Умолял, чтобы мне ее отдали. Всяко в деревне лайке было бы лучше, чем в городской квартире! Не отдали, конечно… Хотели чистопородных щенков разводить!

– Что-то я не помню у них собаки, – удивилась мама. – Или она уже умерла?

– Дядя Вадя говорил, что он ее какому-то охотнику продал, – ответил отец. – И правильно сделал – охотничья же собака! Но я ее до сих пор помню!

– Осторожней! – воскликнула мама. – Кровь из пакета на пол капает! Пойдем на кухню. Вообще, знаешь… спасибо твоему дяде. Так ужасно захотелось жареного мяса – ты просто не представляешь! С картошкой!

– Отлично представляю! – сказал отец и облизнулся. – Ну, пошли его жарить! А картошку – пюре, ага?

– Ага, – засмеялась мама – и ее смех был последним, что я услышал, а улыбающееся лицо – последним, что увидел…

– Мама! – завопил я, но зеркало померкло.

Человек склонился над оленем, все еще не веря своим глазам, не веря удаче. Удачным выстрелом он ранил зверя, и тот от боли потерял способность двигаться. Если бы это был человек, можно было бы сказать, что он потерял сознание!

Надо пристрелить его, пока не очухался, потому что раненый олень может быть так же опасен, как дикий зверь, как волк!

А он уже приходит в себя…

Человек передернул затвор, спустил курок, но выстрела не последовало.

Он не перезарядил «тулку»! А олень на глазах набирался сил! Рана оказалась не такой уж и тяжелой. Сейчас он бросится на врага, подцепит его рогами – и…

И вдруг человек уловил краем глаза какое-то движение.

Он поднял глаза к той скале, где только что стоял олень, – и обомлел, увидев бегущего на него волка!

Человек не был в лесу новичком. И все же он растерялся и только тупо смотрел, как волк вскочил на шею оленю и перервал ему горло зубами, как бы утверждая свое право на эту добычу. А потом, жадно глотнув крови умирающей жертвы, повернулся к новой.

Так вот он какой, человек! Не страшный, не злой с виду… Но это же человек! И Ярро прыгнул на него, еще чувствуя в пасти вкус крови оленя.

Сейчас он узнает, каков на вкус человек!

Тяжесть волка опрокинула охотника, Ярро придавил его сверху, почти уткнувшись пастью в судорожно запрокинутое лицо. Он не чувствовал, как локоть человека больно уперся ему в горло, как другой рукой тот осыпает его ударами, рвет шерсть на загривке. Напряженно оскалившись, он уже готов был вонзиться в теплое, живое, дрожащее горло…

И вдруг ошеломляющая волна запахов накатила на Ярро. Он замер, придавливая своим телом распростертого на снегу человека, и силы внезапно покинули его.

Ярро задохнулся, захлебнулся в воспоминаниях, которые, оказывается, сама того не зная, оставила в его зубах, когтях, глазах, каждом волоске Сильва.

Значит, она научила его не только ненавидеть человека? Он словно бы ощутил на затылке мерное и ласковое шевеление человеческой ладони и почувствовал, что в нем борются ненависть к этому существу – и внезапное желание отдать за него жизнь.

Ярро чувствовал себя одновременно и предателем, и другом…

Такого разрывающего ощущения не мог знать ни один настоящий волк, и это, смутно чувствовал Ярро, выбрасывало его вон из стаи. Теперь он действительно был чужой: чужой отцу-волку, чужой матери-собаке, чужой себе, чужой этому полуживому от страха, долгожданному человеку, которого не мог убить!

Горло Ярро сжалось. Он отпрянул от распростертого человека. Странные звуки рвали его грудь, и от звуков этих так и захотелось навсегда остаться на снегу стылым комком!

Он зажмурился, откидывая голову, и вдруг мучительно, надрывно и неумело… залаял.

Человек какое-то время смотрел на странного волка, не веря своим ушам, не веря глазам. Наконец кое-как перевел дыхание и осторожно нашарил на ремне ножны.

Я рванулся вперед, но увидел только серую морду совы с этой ее мохнатой медвежьей челюстью, которая на меня вовсю скалилась.

Типа, веселилась!

– Оборотнем сделаться – дело нехитрое, – сказала карга. – Кого укусить, кого под заговоренной веткой протащить, кого поясом заколдованным обвить. Ну и еще верное средство имеется. Если женщина поест мяса того зверя, которого убил волк, а потом у нее ребенок родится, то и он тоже рано или поздно, когда час его пробьет, волком взвоет и в шкуру оденется. Оленя ведь не этот охотник убил – оленю глотку волк перервал! А твоя матушка мяса поела. Потом тебя и родила. Два отца у тебя: один – человек, другой – волк. Как же тебе было не обернуться?! Ничего не скажешь, подгадил тебе этот охотничек… Ну что ж, если он убил пощадившего его – человека ли, зверя, – значит, навеки проклят был, навеки силам зла душу отдал, значит, теперь он легкая добыча!

– Для кого легкая добыча? – тупо спросил я.

– Да для кого угодно, – пожала сова плечами. – Кому понадобится слуга – для того и добыча. Теперь из него, как из глины, любой колдун или ведьма лепить может что хочет. Хоть дурное, хоть хорошее. Один колдун, враг мой, первым его себе подчинил. Однако Гатике удалось однажды набросить на него веревку с наузами[4] – он и мне стал служить! По моему приказу срезал прядь волос твоей матушки да принес мне, чтобы этими волосами тебя смертно связать.

Гатика чуть слышно фыркнула. И я, кажется, знал почему! Оставалось только диву даваться, что ведьма ничего не заметила…

Дядя Вадя не мог срезать эту длинную прядь у мамы с головы, потому что у нее волосы короткие! Она давным-давно подстриглась! Он мог только вытащить эту прядку из шкатулки, которая стояла наверху на серванте.